Велик Тюшерель, забывающий личное имя;
внимание публики свойственно гиперемии,
похвальны подвижные подвиги сомнамбулизма,
шедевры заявлены в мир, вопреки катаклизмам.
Там роза фонит, и Урквициа падает рядом;
блажит Альфиери над музыкой летней эстрады;
горячему часу Руссо подвергает свой череп,
не зная почём звон в ушах и на что вознамерен.
Марини, любовник работы, палит свою ногу;
нагой Архимед с афоризмом бежит на дорогу;
скончался Франчиа на встрече с холстом Рафаэля;
гнобит Каньоэли не ведающих Каньоэли.
Клопштоку, что сон, то – поэма; Вольтеру – зевота;
хорошие Гендель и Глюк – хороши алкоглоты;
наш батюшка Шиллер печалится худшей погоды,
поэтам дай лета, но Пушкин чихает на моду.
Бетховен находит февраль для симфонии девять;
своё в ноябре отыскал (рифма ли?) Бруньятелли;
а Байрону холодно зло, (зло ль ему неприятно?);
а Наполеону не нравится ветер обратно.
Тассо очень нежен и не отрицает безумья;
Бернулли прославлен поменьше, чем предок Бернулли;
друзья человечества любят абсурды и комы;
там Уитмен другие стихи говорит по-другому.
И если Артино ты, Гейне ль слепой в параличе, –
ты неординарен, на Небо и Смерть ироничен…
Когда ж ты – Везелий, Кардано, иль сам Шопенгаур,
ты – бог, и – король, и – в Америку из Штокерау!
На жизнь графомана ли, гения ли, психопата
природа приносит тележку, носилки, лопату;
но если кретину светло утверждение мозга,
уже он не – серость, но шар окружения – плоскость.
В толпе ли, тоскуя, с бидоном, талоном, батоном,
пока не потребует к жертве свисток Аполлона,
я тихо читаю симптоматику у Ломброзо…
Пельмени и водка с мороза! Прочь музы и розы!
2007