Посмотрим что с другой стороны баррикад.
Для субъекта творческого процесса - автора - в процессе создания произведения искусства и его последующей жизни существенно важны 2 момента. Это, во-первых, мистический опыт, повторение глубоко личного переживания, которое зачастую лежит в истоках произведения, от которого творец не пытается уйти, а наоборот пытается сродниться с ним, дышать с хаосом в одном ритме. Причём палитра эмоций при написании произведения в корне отлична от тех, что испытаны при событии, которое положено в произведение. Это явление интересно описано у Ницше в “Рождении музыки из духа Трагедии” - “ Он (лирик) вначале, как дионисический художник, вполне сливается с Первоединым, его скорбью и противоречием, и воспроизводит образ этого Первоединого как музыку, если только последняя по праву была названа повторением мира и вторичным слепком с него; но затем эта музыка становится для него как бы зримой в символическом сновидении под аполлоническим воздействием сна”. Возникает зависимость от этого неповторимого пережитого состояния, артистичность, наглость, вседозволенность – первоначально используемые как инструментарий для творчества – перетекают в жизнь, творец пытается ощутить в будничных картинах жизни то единение с абсолютом, которое переживает в секунды вдохновения. Из-за этого некоторые творцы ведут эпатажный, богемный образ жизни, который обывателями считается обязательным для всех деятелей искусства – но более волевые творцы обходятся и без него.
Во-вторых, это момент самореализации, утверждения в социуме. Не хлебом одним жив человек – ему и икорочки на хлебушек намажь, и табун поклонниц пригони, чтобы стишки в альбомы записывали и друг дружке что-то возбуждённо шептали, и место в почётной, всем известной организации дай, в союзе писателей например. Слаб человек и ничего с этим не поделаешь. Но созданное произведение отчуждено от автора и живёт само по себе, строки поэмы, краски картины наполняются новым, непредвиденным творцом содержанием, и участвующий в появлении на свет новой жизни может помогать ей, не имея в виду себя. То есть, знакомя других со своим творчеством, человек может хотеть поделиться той пьянящей свободой творца, которая приходила к нему с вдохновением, тем детским изумлением перед написанным, катарсисом. Блок в статье “О назначении поэта” называет третьим делом творца – “внести эту гармонию (поэзию) во внешний мир”. Творец, желая самореализоваться, хочет раскрутить свои произведения и благодаря им занять высокое положение в социуме, но при этом, чтобы истинный свет его творчества остался непомеркнувшем, его произведения поняли правильно. Конечно это, в идеале, как должно себя вести, идя путём поэта, художника – далеко не все способны себя так вести.
То есть момент самореализации тесно связан с моментом мистического переживания и невозможен без него. И признание, которое мешает писать, заставляет плясать под чужую дудку – как было например в Советском Союзе – не нужно, некоторые писатели при Сталине ломались и у них наступала творческая импотенция, другие не выдерживали и кончали с собой. Тоже самое можно сказать и про писание в стол, творческий анонизм, когда произведения в силу каких-то причин не показываются читателям. Поэт теряет ощущение подлинности творчества, слово, творческое слово это всё-таки поступок – оно должно ранить, умилять оскорблять, радовать – и когда нет реакции публики, слово теряет смысл. Творчество, новая жизнь – не возможны в герметичной, затхлой атмосфере одиночества – для него нужны вода, воздух, солнце – другие люди.
Момент самореализации преобладает в музейном искусстве, мистического опыта – в артефактовом. Эти понятия не будет большой ошибкой отождествить. Чистое артефактовое искусство – слишком невнятное и безвкусное – оно отдаёт шизофренией и запахом немытых простынь. Чистое музейное – вызывает чувство брезгливости и отвращения перед авторами, ставшими шестёрками мещан. Только в их симбиозе истинная сила искусства.