Невесомую жизнь удержав на руках,
над невидимой смертью взлетаем,
и несется машина в густых облаках,
и гремит, словно клетка пустая.
За такую болтанку полгода назад
на ответственном рейсе в столицу
можно запросто было лишиться наград
и чинов, а потом застрелиться…
Самолет покачнулся и резко нырнул,
но никто не стучится в кабину,
и ни стона, ни плача не слышно сквозь гул
против ветра летящей машины.
Пассажиры у нас тише зимнего сна,
терпеливее всех на планете, –
по губам синева, на глазах пелена –
ведь они ленинградские дети!
Им не страшно лететь, им не хочется есть,
им не больно, они засыпают.
Не идут к ним ни радость, ни добрая весть,
только смертушка бродит слепая,
и наощупь берет одного за другим
в костяной колыбельке баюкать,
и сжимается горло захватом тугим,
и по ребрам колотится мука…
И уже расплывается кровь на стекле
(или это над Ладогой брезжит?),
и пылает мотор на пробитом крыле,
и взывает, и плачет надежда!
Опубликовано в журнале "Метаморфозы", Гомель, № 2, 2014.