Он каждый день сооружал заборы
вокруг былого, юности, садов,
вокруг домов, куда не мог вернуться,
где нежность выпивал, как чай из блюдца,
где равен был своей же горстке слов
и окружавшим приходился впору.
Твердил, что память не возьмут осадой:
Лопахин не войдёт в вишнёвый сад,
Раневская оттуда не уедет,
не станут вишню воровать соседи,
и будет всё, как сорок лет назад...
А вот его могила — за оградой.