Под небом, похожим на звездное сито,
В одной старой сказке, косящей под быль,
Бродскому тезка и Брозу Тито
Ногами месил иудейскую пыль.
И был он старик, и плевался солидно,
А на ослике рядом, свисая на бок,
Ехала девочка, и, очевидно,
У нее был уже очень поздний срок.
А солнце нещадно, а ослик - вонючий,
И когда идти становилось невмочь,
Они в город шли, и на всякий случай
Он рассказывал всем, что она его дочь.
А она все молчала, глядела тихонько,
И никто б никогда не сказал, что она -
Такая еще откровенно девчонка -
Никакая не дочь старику, а жена.
К ним в Кане примазался странник в шкуре
("Ого! Мохнатый!" - подумал старик):
"Мол, дорога длинна, а в пустыне бури,
Не лучше ль в обход, чем идти напрямик?
Мол, а что, если с вами пойду провожатым?
Все равно мне в ту сторону. Что б не помочь!"
И после - вопросы: о третьем, о пятом,
И "куда вы везете брюхатую дочь?"
И пошел разговор, и за словом слово,
"А кто будущий папа? А знает ли он,
Что измену жены не прощают: такого
Не простит даже Бог, а не то что закон".
И мохнатый болтал, и сбивался в спешке,
Подобающей более ловле блох.
А Иосиф молчал и кривился в усмешке:
Он-то знал, что еще не родился Бог.