Прикрывшись только шкуркой олененка,
она плясала на заснеженных вершинах
Парнаса. Тело двигалось бездумно,
почти безвольно, как цветок в руках у девы,
легко скользящей на краю ущелья.
И поджигала волосы, стегая
хлыстом опасным злой холодный воздух,
закинув голову назад, и кость гортани
взрезала мышцы шеи, словно стебель
все той же лилии. Или кричала,
прося о помощи. Иль пела песню
в орейхасии - ритуальном танце,
который женщины заводят на вершинах
зимой. И безвозвратно погибают
от холода и от изнеможенья.
И держат змей в руках во время плясок.
Опасных змей с молниеносным ядом.
Красиво им хвосты свивая, будто дева
руками вьет венок из белых лилий.
И говорят, наверняка не зная,
что в эти ночи быстрых барабанов
их тонкие нагие силуэты
неистово отсвечивают кровью
от сока винограда и от света
костров, следы босые оставляя,
поспешные, на белой глади снега,
подобно раненной охотником добыче,
не слыша крика своего благоразумья,
которое, подобно стройной деве
в одеждах белых, идеально чистых,
напрасно молит прекратить обряды.
Напрасно. Ибо страшная опасность
в глазах танцовщиц лилией сверкает
с другого берега. Вот это искушенье!
Вплавь ринуться, и ни о чем не думать.
И не просить о помощи, о жизни,
а плыть стремительно, покуда руки
цветка коснутся и его поднимут.
"Опасность. Берегись." - взывает голос.
Но дева юная его не слышит.
Не слышит... Слишком лилия прекрасна.