Шум вокруг Тишины. 1

 

Поэзия – «бесстрастный регистратор»?

Новый сборник Валерия Липневича назван «Тишина». О тишине — первое стихотворение.
Осторожно настраивает ее водопад.
Петухи пробуют взять ее горлом.
Они переполнены временем,
как водонапорные башни водой.
словно тишина — это пожар,
и они обязаны его потушить.
Сквозь россыпь сравнений и метафор, порою нарочито-приблизительных, порою изысканно утонченных, мучительно трудно пробивается голос поэта, и из нагромождения образов проступает суть того тайного и сокровенного, что хочет и чего не хочет сказать о себе автор:
Городские шумы покидают меня...
И, наконец» я угадываю свой голос.
Как в зеркале любимой —
самого себя.
И пусть это признание звучит неясно, словно бы, испугавшись, поэт сразу маскирует его, переводя разговор в безличную всеобщность, признание прозвучало, оно — ключ, с помощью которого входишь в мир стихов, собранных в книге.
Своеобразие стихов Липневича заключено в том, что они создаются не в распахнутости души, а в осторожном — как точно определил сам автор, угадывании себя, в узнавании среди захлестывающего его потока окружающего мира. Это, вероятно, и человеческая позиция Липневича, и, безусловно, манера творчества. Стихотворение может начинаться случайным, необязательным наблюдением. Например, плывет яхта... Как бы с пляжной ленцой подыскивается далее сравнение:
Яхта на горизонте, —
как девушка в белой блузе,
что пересекает площадь
наискосок.
Сравнение это, как и наблюдение, весьма изысканно и необязательно. Оно нужно лишь для того, чтобы быть произнесенным, чтобы можно было прислушаться к звучанию этих слов, пытаясь «угадать себя» в них. Угадывание происходит — и сразу вспышка, всплеск энергии и динамичности в стихе:
Как парус,
торопясь в завтра,
ты до предела, как ветром,
наполнен сегодняшним днем...
В точке угадывания сомкнулись разнородные линии стихотворения, поэтическое пространство замыкается, объединяя в себе и яхту на горизонте, и поэта, сравнивающего яхту с девушкой и с собой, возникающим в стихотворении рядом с девушкой.
Созерцание, прислушивание, — кажется, основные формы жизнедеятельности лирического героя Липневича. Это поэзия прикосновений, поэзия не деяния, а ощущения. Познание мира в стихах Липневича заменено разглядыванием его: «Крупное, вызревшее до красноты, но еще не разомлевшее от спелости яблоко было почти так же прекрасно, как и вы. Казалось, вы не просто едите его, но общаетесь с ним на равных; внимательно слушаете его речи, понимающе киваете и, растроганная, изредка целуете его — осторожно, целомудренно».
Бессмысленно отрицать подобную манеру поэтического творчества, тем более, что и сам Липневич дает немало интересных текстов, подтверждающих право на существование ее. Но нужно говорить об опасности подмены созерцания мира сознательным неучастием в нем. Такие стихи, а их немало в сборнике Липневича, неизбежно соскальзывают в бесплодную рефлексию. Вот, например, лирический герой встречает измученную работой женщину:
Мужской пиджак с подвернутыми рукавами
болтается на ней, как на вешалке.
Резиновые сапоги.
Вилы на плече.
Трое детей.
Муж-алкоголик
сидит за пьяную драку, — все рисуется очень подробно и достаточно выразительно, но женщина-то эта как раз и не интересует поэта. Лирическому герою неловко, и только. Ему не интересна ее  судьба, речь в стихотворении идет о  своих собственных ощущениях:
И противно до тошноты
от этой неловкости,
от этого интеллигентского уменья
к частичным душевным деформациям,
доказывающим тонкость и восприимчивость,
но не угрожающим спокойствию
и комфорту.
Липневич, вероятно, и сам чувствует слабость и уязвимость нравственной позиции своего лирического «я». Ведь  не к «искушенному читателю», а к самому себе обращается он в строках:
Своей жизни янтарный настрой
ты боишься разбавить
мутной и пресной водой.
Ты едва ли живешь, ты давно
смакуешь себя, как вино.
Жажда жить непонятна тебе.
Просто женщина, просто жизнь —
для тебя слишком просто.
Головою касаясь небес,
ты поэзии ищешь.
А у нас на земле только проза.
Очень трудно найти сочетание между пугающей «прозой земли» и жаждой поэзии... Но трудно только в том случае, если из всех глаголов, обозначающих деятельность человека, оставит себе глаголы прикосновений, ощущений и разглядываний. Если же расширить словарь души и сердца, то трудность может быть преодолена — активная позиция деяния способна раскрыть высокую поэзии в «прозе земли».

Н.КОНЯЕВ

 Белорусская республиканская газета "Знамя юности", 22 августа 1980 г.