Посвящается А.К.
Я раскрываю раковину, чтобы достать жемчужину... Но я е вижу ее.
Я открываю окно, чтобы увидеть море... Но я не вижу его.
Я раскрываю книгу, чтобы найти в ней истину, но ведь я ее не увижу!
Они случайно встретились у выхода из редакции. Он шел домой, она с подругой – на перерыв.
- Вы домой? – спросила она
- Да.
- Везет же вам. А мы до пяти утра будем сидеть.
- Ну так уж и до пяти...
Стало заметно, что он не настроен на разговорный лад. Девушки пошли вперед. Он шел шагах в трех позади. Она спиной чувствовала его присутствие, и как же ей хотелось, чтобы он догнал их, произнес несколько ничего незначащих фраз, из которых бы только она поняла бы, как она нужна ему...
... Подруга что-то рассказывала. Что-то из своей несложившейся семейной жизни, что-то трудное, проблемное, а она... изображала идиотское веселье невпопад, скользила по свежему только что выпавшему снегу, хохотала, само собой глупо острила. А он шел сзади и молчал. Как-будто за ними шел просто прохожий, случайный человек, которого совершенно не интересовали посторонние ему хохотушки.
В голове проносилось: “Что мы с тобой дальше делать будем, девочка моя. Ну что???” Он ей проронил это совсем недавно, не далее как на прошлой неделе... Они сидели в его кабинете и говорили о любви. Об абстрактной любви... к трем апельсинам, не иначе. Говорили о том, как трудно теперь выйти замуж (он понимающе кивал), или жениться (тут кивала она, тоже с пониманием); говорили о том, что любовь не вечна и проходит, а вечно уважение и дружба... И вдруг он спросил: “Что же мы с тобой делать будем, девочка моя?” И спросил так ласково, нежно и так неожиданно, что она смутилась. Тут надо заметить, что это было не в ее характере смушаться и краснеть перед мужчинами – слишком многие ее желали, и она привыкла к поклонению и привыкла одаривать, но отнюдь не смущаться, когда задают идиотский вопрос. Она отшутилась, поборов замешательство. Нo отшутилась она неделю назад. Сегодня она бы ответила прямо: “Как это что? Любить друг друга!”
Однако, вопрос так уже не стоял. Ее вообще ни о чем не спрашивали. “Что-же случилось? Что? Что?” – зашипело в голове. – “Развернуться ба 180, подойти и в лоб спросить, что же это между нами происходит уже год? Скажи мне, зачем ты мучаешь меня, для чего тебе это? Зачем эта - Девочка моя?”
Слова и мысли пронеслись в голове за одну секунду. Она почувствовала, что сейчас так и сделает: подойдет и спросит. Остановило одно воспоминание. В тот вечер, когда они долго говорили о любви вообще, он сказал:
- Я мог бы полюбить опять только очень нежную и женственную женщину. Разбудить во мне вот эту – юношескую любовь могла бы только мягкость. А ты... (она вмерзла в кресло)... иногда бываешь, ну как бы тебе это сказать, немного резковата и слишком уверенна в себе.
- Учту, - сказала она, хотя между ними никогда еще не было даже намека на близость и было неясно, почему именно она должна учитывать его пожелания.
Он даже не задался вопросом, а что она вдруг собирается учитывать, посмотрел с хитрой улыбкой в темных глазах, смешно раздул ноздри... и проехали...
Воспоминания мелькали одно за другим. Особенно нечего было и вспоминать, но каждый взгляд, каждый вздох, нечаянно обронненое слово или рукопожатие при передаче газетных гранок на вычитку, - все казалось таким многозначным и невероятно многообещающим. “Куда моя циничность подевалась за этот год?” – думала она, старательно вычленяя из теплой волны воспоминаний, самые светлые...
Вдруг женщина, стоявшая у входа в “Комсомолку”, потянулась к нему, подошла, чмокнула привычно в щеку и сказала:
- Я уже замерзла! Ну что ты так долго сегодня?
И они пошли рядом, о чем-то разговаривая и улыбаясь друг другу. Их улыбки качались на замерзших деревьях, множились и опадали как последние листья под тяжестью только что выпавшего снега. В тишине предновогоднего вечера, под свежим снежком рушились здания редакций по улице Правды, их падение не было слышным, оно было просто предначертанным, и никто не обращал на этот Апокалипсис районного масштаба ни малейшего внимания. Люди по-прежнему, тащили чахлые елки и авоськи с продуктовыми заказами по домам. Было очень тихо. Только снежинки падали ей на лоб с гулким стуком, и еще она слышала голос той женщины, которая рассказывала что-то кошмарное о том, как не достался батон салями. Он сочувствовал, и говорил все тише и тише...
Она оказалась в полной тишине. Только перед глазами рушилась без малейшего звука громадная вывеска “ Комсомольская правда”, падающие буквы искрили, падая на снег, а люди проходили мимо, и никто ничего не замечал.
Тишайшее падение резко оборвалось, когда она вдруг услышала свой собственный смех. Она, оказывается, рассказывала анекдот и сама же ему и радовалась! Подруга улыбалась. Она оглянулась: смеялись и те... двое, спешащие уже по другой стороне улицы на маршрутку до метро.
Она резко оглянулась в испуге. Вывеска Комсомолки была на месте, также светила красным неоном. Все также тащили облезлые елки и банки со сгущенкой, также проносились такси, не реагируя на голосующих. Все было как всегда. Только деревья были голыми и замерзшими и на них висели ничьи фальшивые улыбки в виде дурацких бумжаных гирлянд. Она вспомнила, что он даже не попрощался...
Когда Она пригляделась к двум, улетающим вдаль силуэтам, она увидела, что их несли крылья. Белые и пушистые, как будто сияющие.
- Ангелы что ли?
- Кто? – удивленно спросила подруга.
- Да вон же! Несутся! Только крылья в крови!
- Господи, ты что с ума сошла?
- Да не сошла я ! Вон же... впереди! Ну, посмотри же! Крылья, белые, а в кровавых пятнах!
- М-да. Не вижу! И тебе не советую! Пошли к нам в Монополию играть вечером! А то ты пока доедешь до своей Люсиновской, совсем с лузгу сьедешь!
- Не. Спасибо. Меня мама ждет с заказом. Пойду домой. – оттарабанила она, глядя, как те двое уже оторвались от земли и весело неслись к солнцу, оставляя за собой кровавые следы на замерзших деревьях.
После перерыва работа потянулась как обычно, своим чередом. Все бегали за какими-то супер вкусными пирожными в кафетерий, ждали, когда ТАСС передаст очередную речь ГенСека, и ее надо будет незаметно редактировать, прежде чем давать в печать, обсуждали какие-то катаклизмы в мире, сплетничали про то, кто будет новым Главным редактором... Она улыбалась, округляла глаза, сочувствовала, но видела перед собой только крылья и кровавые пятна на снегу. “Наваждение и бред! Ну и ладно, что наваждение! Я тоже хочу летать, лететь за ними на этих крыльях, не притворяясь и не фальшивя, догнать их и потихоньку выдернуть перышко. Чтобы я тоже могла воспарить, пролететь над суетой... Только надо бы сначал это перышко от крови отмыть”…
Крыльев у нее не было. Летать она не умела. Вернулась домой поздно ночью, когда идиотская речь нового ГенСека на три страницы “Правды” была вычитана, вылизана, набрана и отпечатана. Страна должна была знать, чего НЕ думает ее руководитель, и работники редакции не имели права идти домой, пока не донесут до народа “ всю правду”.
Москва спала. Где-то спали и они, сложив у своей нежной постели крылья и забыв их отмыть от крови. Только нежное дыхание любящих сердец стелилось по радису Садового Кольца. В лифт она не пошла. Стала подниматься пешком. Дойдя до последнего, 8-го этажа, она остановилась. Подумала немножко, по-прежнему, представляя себе, как это бывает, когда у тебя есть крылья, пусть даже немножко запачканные кровью. Вышла на крышу. Там было ветренно у студено.
- Утром они встанут, увидят пятна крови, быстренько их замоют, списав на течку у собаки, потом она сготовит ему завтрак, и они потопают на работу. – думала она вслух, благо на таком ветру никто и не мог услушать, если бы даже очень захотел.
Ей хотелось летать! Она встала на самый край крыши, морозный ветер хлестанул ее по лицу... “Как пощечина!“– подумалось, но подумалось вскользь.
Шарф, заткнутый было за полу пальто, уже развевался на ветру и взьерошил ее волосы. Она взглянула на собственную тень на стене будки электрика, вдруг заметила, что у нее за спиной появились крылья. Самые настоящие крылья! Они хлопали на ветру и дрожали в предвкушении действий!
- Ура! Я могу летать, - подумала она и перелезла через ограду крыши, очутившись на самом краю бездны.
“Кинотеатр ПРАВДА” – горела вывеска внизу.
- И правда ведь, что правда, - подумала она.
Крылья затрепетали еще сильнее.
Сделала шаг в ночное небо. И, о, чудо, она летит...................................
1985 год. Москва