Видел девушку с ножом
Под сполохами грома
Она шла неровно
В пяти ярдах пьяная плакала
Останавливалась
Смеясь скромно
И снова плакала
А мир был огромен
Она догоняла
Перекаты громов и туч пылью туфелек
Шелестя промокшими полами платья ночью
Машины
Раздирали шоссе на клочки
Ход ног оставлял многоточия
Ножа, ладонью зажатого,
И взгляда подбрасывающего
Мне было достаточно..............
*****************
Безлюдная, невидная война,
Текущая, как проволочка в сене,
И все что есть, и этот день осенний,
Где лужа угольком обведена -
Там лакомый ответ стучится в сени.
Открой неслышно двери в темноту,
Внимая обречённому пространству.
Давно желая в разуме прибраться,
Всегда ты верил в веру, да не в ту.
Но друг мой - задуши в себе засранца.
Ступи ногой на влажного двора
Отсталые усталые травины.
Смотри сюда - насколько мир невинен
На сколько тебя хватит до утра.
Вдыхай козлиный дождь и воздух львиный.
Сорви щепоткой ягодки с куста -
Они испустят кровь блаженной были.
Пока тебя святые не забыли,
Пройди по возвышению моста:
Такого не представится в могиле.
Поэтому прислушайся теперь
В клиническую тайнопись вселенной,
В идущий дождь среди планеты бледной,
И в град небес, большущий, точно дверь.
Смиренен будь и нем, военнопленный!
Сдавай свои простые города:
Глаза, слова и мощи........
************************
-Эй, ты!
-Чё?
Мамулидзе жирно обернулся и увидел, что с моста его зовёт какая-то палочка. Вот вам мост через реку Мсту, тоненькие чугунные перила, осень, ветерок, а в середине - полоска. Стоит и зовёт его. И вовсе даже не человек. Палочка.
Это напугало Мамулидзе.
-Палочки не одарены речью, как люди, - прошептал он.
По реке проплывали вещественные доказательства сентября-месяца.
*************************
1.
Я брёл по лунному берегу, близ улицы Юного Ленинца, сея чешую подсолнечных семечек во все стороны темноты. Рядом шелестел залив, и дрожало, что называется, зеркало затона. Ветерок ещё не поднялся, за заборами лаяли далёкие псы, влажные листья сияли в проблесках тьмы, точно бритвенные предметы. Такие вот прикрасы природы настигли меня той ночью, и я, знаете ли, не особенно-то протестовал по этому поводу.
Тут я осознал, что со стороны котельной навстречу мне что-то идёт. Это что-то выкарабкалось из кустов и теперь очищалось от мусора, потряхивая лапками. Свет фонаря косо срезал предмет моей внезапной тревоги, и я не вполне догадывался, что же это такое.
Белое пятно.
Поворачивает головку.
Господи помилуй!
Тут-то я и узнал куру. В полуночной мгле она стояла посереди дороги, и свет клином сходился на ней, как мясорубочный нож и все философские учения, вместе взятые. Кура по ночам попадается нечасто, особенно в городе.
-****ь, охуенно! Это же кура! - сказал я, взял её в охапку и понёс дарить Сергею Рудому.
2.
Когда я уже шёл через район железобетонных построек, стая псов накинулась на меня и, вырвав куру, нанесла ей увечья, несовместимые с жизнью. Я долго пытался отобрать у собак куру, отчего в порыве нечаянно порвал куре ейную шею. Она упала безжизненным грузом наземь, в мгновенье ока став безынтересной для собак. После этого я потерял дар речи и до полседьмого утра не проронил ни слова.
3.
Первые слова мои прорвались лишь тогда, когда нужда бросила меня к сигаретному киоску.
-Пачку Петра красного, - сказал я в распахнутое дуло ларька.
-Петра нет. Есть только Винстон, Эл Эм, Парламент, Альянс, Оптима лёгкая, Беломор и Луч, -ответили мне изнутри.
-А Честерфилда синего нету? - поинтересовался я.
-Тебе же говорят, что есть, а чего нету, ублюдок, - выразились из окошка.
-Да, прошу прощения... По праве сказать, я слегонца перенервничал в силу того, что стадо голодных кобелей вытащило у меня из рук ценную птицу и порвало её, как бумажный свиток на моих глазах.
-Покупай или уёбывай.
И я ушёл.
4.
Бездыханное тело куры всё это время находилось у меня под мышкой в полиэтиленовом мешке, забыл для вас отметить. Мне было жаль животную, и грусть застилала мои глаза, пока я передвигался по направлению к дому между стен и арок нашего города. Кура уже остывала в мешке, и поэтому мне пришлось снять с неба появившуюся утреннюю звёздочку и положить в пакетик куре, чтобы та не замёрзла. По улицам поехали первые поливальные машины.
Я свернул в свой родной двор, поздоровался с дворником по-рэперски и, пока он чесал ляху, закинул пакетик с курой в укромное место в его каморке, туда, где висели банные веники и жили объёмные жужелицы. После этого я взбежал по лестнице на свой этаж и сунул ключ, куда следует.
5.
Мама чуть-чуть влепила мне столовой тряпкой в щёку за ночные гуляния, как только я вошёл в квартиру. В квартире был срач и гвалт. Пьяный папаша стукал ножом по батарее и орал, как его молодость вся осталась в тюрьме. Мне было больно это видеть, и я спрятался в туалете, дабы успокоить своё естество папиросными окурками.
Кура не должна была умирать, думал я. Всё это ночное происшествие с псами - лишь сбой мирового процесса. Что-то пошло не в ту сторону, что-то там где-то перемкнуло, замкнуло, зарезалось, и механизмы бытия перестали вращаться на мгновение, которого хватило как раз на то, чтобы изначально задуманное Богом случилось наоборот.
-Эй, хватит там дрочить, - посучал батя в дверь, и я опрометью бросился из туалета вон.
**************************
Когда Карасёву оторвали ногу, Челищев ещё спал. А когда тело Карасёва было найдено подсунутым под воздуховодное окно на виадуке, Челищев уже вовсю расхаживал по квартире и принимал телефонные звонки от всяческих знакомых. Мол, вставай - Карасёва убили.
Челищев налил себе чашу чая и выпил её залпом, с глазами оплывшими от внезапного бодрствования. Не теряя времени, он посетил сортир, потом вышел в прихожую, чего-то замешкался и, развернувшись, опять потопал на кухню. Там Челищев сел.
"Вот-те на! Карасёва убили" - шептал он - "Карасёва убили, моего друга, моего друга - Карасёва убили, убили моего друга Карася, караси убили моего друга..."
И так далее, и тому подобное.
Резко вскочив и надев всё необходимое, Челищев выбежал из квартиры, наматывая на влажном сахалинском ветру вокруг шеи свой красно-коричневый шарф , и нащупал во дворе свою машину. Искры ринулись из-под колёс, когда он рванул мимо арки, подпрыгивая на ухабах. А потом машину проглотила ночь.
2.
Вдоль шоссе мигали фары, фуры и огоньки мимолётных домов. Челищев выжимал из своей крошки какие-то запредельные скорости.
Вместо того, чтобы, как все нормальные люди, ехать в морг, Челищев всенепременно решился осмотреть место, где было найдено тело его безвозвратно утерянного товарища.
"Виадук на улице Медиков", - говорил Челищев в тишине своей кабины, а над его головой в небе летели и кололись звёзды.
Было не пасмурно.
На какой-то момент в автомобиле включилось радио. Челищев вздрогнул и принял воинственный вид.
"Обстановка на момент прилёта мэра стала ещё жоще. Как заявил мэр, он побаивается, как бы обстановка не стала ещё жоще, чем она есть сейчас", - прошипело радио.
Челищев выключил приёмник и плюнул в окно жирной, вязкой харчой.
Потом он прибавил как можно большё газа и влетел на виадук, вереща всеми четырьмя покрышками сразу.
3.
Он въехал на наклонную плоскость и остановился. Всюду светили фонари.
Выйдя из машины, Челищев увидел, что поодаль в темноте всё ещё слоняются легавые да какой-то тощий цыган стоит неподвижно, шебурша целлофановым пакетом и пряча глаза, делая вид, будто он вообще здесь какой-то случайный прохожий.
Неторопливой походкой Челищев приблизился к тому месту, где менты, и поджёг сигарету бензиновым огнём своей зажигалки. Служители закона встепенулись, когда на их лицах отразилось пламя.
-Чего тебе здесь нужно? - большой мент вызывающе посмотрел на Челищева.
-Здесь умер мой друг. Я хочу посмотреть на его последнее пристанище. Где это воздуходувное окно? - спокойно произнёс Челищев, но губы его задрожали.
Менты взорвались смехом, и у них повылетала изо рта всякая еда.
-Парень, ты ****УТЫЙ? Поезжай-тка ты отсюда, а то мы дяди не добрые и посадим тебя в тюрьму. Уж больно ты ЕБАНУТЫЙ. Не мешай оперативно-розыскным мероприятиям. Поезжай лучше, опознай своего друга в морге и посмотри в последний раз на его унылое, скупое лицо.
Милиционеры опять засмеялись, да ещё похлеще. Некоторые из них схватились за брюки. Они перекривляли товарища, всё повторяя надтреснутым голосом: "Унылое, скупое лицо..!"
4.
Челищев уже уезжал, не понимая полицейской агрессии. Что странно, ибо "полицейская агрессия" - это примерно такое же естественное словосочетание, как "шум прибоя".
Гладко помнув себе виски, Челищев погружался всё глубже и глубже в нахлынувшие на него иллюзии. Память припёрла его к водительскому сидению. Руки рулили рулём, лишь благодаря моторной памяти.
Карасёв, Царствие ему Небесное, был прав. Он знал, где случиться ему умереть. Как только начали происходить все эти мистические случаи, Карасёв изменился в лице. И так и ходил теперь с таким лицом, задумчиво-опустошённым.
Надо было бы поверить Карасёву сразу, а не тянуть время, по-дружески отшучиваясь от его кручин и дум. Нужно было помочь ему и слиться в едином деле, скрыться в детективной гонке за необъяснимыми знаками, которые стали ломиться к нему в дом, в машину, в туалет. Нужно было поддержать друга по-дружески, а не отшучиваться, как какой-то коллега по офису.
************************
песня:
Вот тебе пожалуйста, вот тебе спасибо.
Позитива нету, нету позитива.
Начинайте плясать на земле на небе
Начинайте кусать кусочечки хлеба
Начинайте революционный бунт
Начинайте действовать наобум.
Вот тебе и здравствуйте, вот те досвиданья.
Оправданья нету нам, нету оправданья.
Так начинайте плясать по всем инстанциям
В штабе ФСБ занимайтесь танцами.
Начинайте революционный бум
Начинайте действовать наобум.
Вот тебе вопросики, вот тебе ответы.
Нету ничего вокруг, ничего здесь нету.
Но танцуем мы, заломив ладони,
Пробиваясь на свет умирая тоннами
Очи и ноги полны истомами
Всех остальных назовём гондонами.
Мы продолжим революционный бунт
..... .... ...
песня №2:
Дождь пошёл, а мне всё лучше
Мне всё чётче, мне все похуй
Сколько раз я был закручен
Нашей ласковой эпохой.
Нашей сладостною ношей,
Где консервы, шоколады,
Где свобода стать наркошей,
Благо, мне это и надо.
Эй Вы Там!
Прекратите идти под ручку
Железобетонным мостам
Без вас значительно лучше.
Эй, друзья!
Выпрыгните из окна
Каждый из нас - изъян
Говорит вам родная страна.
Дождь пошёл, а мне противно,
Мне никчёмно, мне уныло.
За решёткой ходят люди.
Каждому своя могила.
Нарушают люди виды
Урбанических построек.
Убирайтесь гниды, гниды!
А страну это устроит!
... .... ..
**********************
И вот я вижу чёрное предгрозовое поле, на котором сочатся спелые стебли зелёной осоки, ловящие далёкие отблески молний.
Хочется броситься и лежать прямо тут, на виду у туч.
Если полежать в траве на холодном грозовом ветру, то можно увидеть отдаляющиеся и проезжающие мимо телеги с их огромными чёрными колёсами (ведь иногда партиями начитают катиться телеги; беспрерывно, беспрерывно, отталкивающе). Какие-то мужики в мокрых фуфайках стегают коней толстыми кожаными плетьми. Лиц мужиков не видно – они как будто всё время отворачиваются. Или просто сидят в раздумьях, но лиц всё равно не разглядеть: один только белый туман.
И уже лёжа на мокрой, колкой и режущей подстиле - на острой траве – можно увидеть все эти телеги и ахнуть. От непонятной ирреальности происходящего. Эшелоны туманных чёрных телег. Куда же это они все собрались? А ведь по району третьи сутки предупреждение о шторме и буре. Но телеги всё равно проплывают куда-то отсюда, скрипя. Их колёса - как свастики.
Потом что-то трескается в земной коре, в подкорке мозга – раздаётся свист, и телеги с безликими седоками начинают сходиться в концентрические круги. Трава под ними мнётся. Лошади задирают головы, но не пытаются вырваться. Наблюдателем овладевает страх, когда он видит, как круговерть телег стягивается к определённому участку поля, к краешку пастбища. Их что-то присасывает. Они не могут уйти.
Через какое-то время некое подобие белого ветра, похожего на снежную дорогу среди летнего грозового дня, врывается под колёса и копыта, приподымая их над поверхностью поля. Мужики привстают на дровнях, в руках у них – натянутые воздухом хлысты. Они стараются удержаться за поводья, и их руки, их глаза напряжены. Хоровод опадает на почву, потом его возносит опять, кони в панике: начинается сильный дождь. Телеги опускаются наземь. Потом их поднимает метров на семь. Они захвачены белым ветром. Их начинает вращать по кругу на высокой скорости, как в центрифуге. Слышится брань, ржание, скрип дерева и кожи. В мельтешении становится уже ничего не разобрать. Караван уходит всё выше и выше, в небо. Не успевая уже опадать, кони, люди, повозки обращаются в смерч. И, после слышимой, но едва уловимой вспышки, исчезают, растворяясь в воздухе. Всех их вдруг не становится, а прямо над головой разрывается громовой раскат.
Я бегу в отставной посёлок, находящийся тоже якобы на поле, да не совсем. Но в целом можно сказать, что да - посёлок стоит посереди целины. Вокруг него ничего техногенного нету: ни трасс, ни стен, ни промышленных предприятий. Одно только поле.
Да и не посёлок это, язык не хочет так говорить: «посёлок», потому что мозг не видит здесь такого уж посёлка. Три пятиэтажных дома, кирпичных, неравновысоких – это ещё не посёлок. Лучше назвать выкидышем – каким-то выкидышем строек последних десятилетий. Три внезапных здания, ждущих Апокалипсиса.
Но я пробегаю по бетонным плитам, выложенным тропинкой, я врываюсь в этот «посёлок», усыпанный разобранными мотоциклами, я бегу к своему подъезду, и мокрые деревья брызгают на меня водопадами воды.
В квартире тепло, и мама наливает мне молока в кувшинчик. Из большого кувшинчика - в более маленький, керамически-коричневый. Я пью, не успев отдышаться. Я взъерошен, но пью.
-Опять смотрел на свои телеги? - спрашивает мама.
Молоко от таких вопросов хочет вылиться из горла назад, но я продолжаю пить, смущаясь, глядя внутрь кувшинчика, ища там повод отвлечь сознание.
-Доведёшь ты меня с этими телегами. В следующий раз будешь сидеть дома. И всё.
-Но мама…
-Что «мам»? Просила ведь я тебя уже сколько раз, чтобы ты меня не расстраивал. Уроки-то сделал, или нет опять?
-Мама, я…
-Уймись. Нет там никаких телег! И завтра вечером мы поедем к доктору. А сейчас – марш за уроки!
Мама вышла в другую комнату, и я услышал, как она била газетой мух на окнах, карнизах, на столике. Она била мух и не хотела понять, что всё не раз виденное мной в грозовые дни на поле – не фантазия. Я огорчался и сердился на неё за её недоверие, а особенно за то, что она никогда не желала составить мне компанию и отправиться в грозу туда, где вихрь уносит караваны телег ввысь; она не верила мне и не позволяла себе свободы поверить. И, может быть, она боялась проверять. Что, если бы мама увидела, что я не фантазирую, не лгу? Что бы она тогда сделала? Посчитала бы себя не совсем психически нормальной, как сына? Но сумасшедшие не осознают своей болезни. Я пил молоко и думал. Быстро-быстро думал.
Вечером, когда домашнее задание было почти выполнено, в квартире раздался звонок, и я тотчас же понял, что это пришёл мой одноклассник Мишка. У нас в посёлке только он звонил в звонки – все остальные жители просто стучали в двери. А то и просто входили без стука – двери закрывались нечасто, разве только по ночам.
Мишка был моим лучшим и, наверно, единственным другом по школе, да и вообще -единственным. Когда-то мы ловили с ним гусениц и прятали их мохнатые тела в тепло, ибо что думали, что от этого они скорее превратятся в бабочек. Когда мы клали гусениц на батарею, те очень скоро гибли. Потом уже мы узнали, что ошибаемся по поводу таких превращений, и это было для нас ударом. Правда, наши опыты происходили, как кажется, очень давно – ещё в начальной школе. Разума и опыта было мало, как мы теперь объясняли себе свои странные порывы с гусеницами. Тем не менее, в день развенчания лично придуманного нами мифа о превращающихся гусеницах, мы с Мишкой первый раз в жизни попробовали пиво. С горя.
Мишка был единственным человеком, который искренне верил в мои рассказы об упряжках, бреющих ветер и засасываемых в грозовые небеса неведомой силой. Он верил спокойно – было ясно, что человек верит. Однажды я даже вытащил его в поле и, лёжа телом в траве, ждал, какое впечатление произведёт таинственное зрелище на товарища. Мокрая трава стягивала ноги и штаны, я лежал, тяжело дыша – из-за пригорков уже высунулись телеги. Они поплыли в небольшом отдалении. Через мгновение я понял, что Мишка не видит их – в его глазах сжималось напряжение, но смотрели они мимо; они искали, но никуда не смотрели. С трудом в тот миг подавил я струпья отчаяния, набросившиеся было на меня. В душе я проклинал эти чёртовы телеги, которые уже на тот момент взмывали в вышину и скрывались в смерче. Но, когда всё кончилось, и за щёлкающей вспышкой последовал раскат грома, Мишка склонился ко мне, со свойственной проницательностью почувствовав расстройство моих надежд, и сказал спокойно и серьёзно: «Сейчас я не видел того, чего видел ты, но я обязательно постараюсь увидеть, потому что твои глаза убедили меня больше, чем если бы я увидел всё это с первого раза сам. Мне недолго осталось, чтобы самому смочь, и я… Я почувствовал. Как через стекло. Не расстраивайся, пожалуйста!» И мы ушли с поля, прыгая по репейнику, и оба чувствовали себя достаточно счастливо. Я долго говорил Мишке спасибо.
Зазвенел звонок, и мама впустила Мишку, из прихожей строго на меня поглядывая. Это значило: готовы ли уроки. Я сказал, что готовы, и это было фактически правдой. Мы поздоровались с Мишкой, и он присел на край дивана. Лицо смеющееся, по-хорошему злое. Синяя рубашка с расстёгнутым воротом. Сразу понятно, что живой.
-Завтра будем бухать. У Светы – День рождения, - сказал он мне шепотом, чтобы мама не прослышала.
-Ух ты… А я не знал, что День рождения, и… Наверное, у меня не получится бухать, - ответил я.
-А почему?
-К доктору поеду…
-К доктору, ясно. Дерьмо.
-Дерьмо…
А потом Мишка сел как-то скособочась и долго-долго говорил мне. Он рассказал
*******************************
На всех столбах, на качелях и на лестницах, на всех стенах, по которым прибиты зелёные доски, на всех кустарниках, застывших в дождливой воде, и даже на маленьком клочке комнаты, в которой ничего нет, кроме пространства – на всём лежит густая, густая луна. Это есть свет луны. Белые полосы в разные стороны. Отбрасываемая, в обход предметов, сущность. Дождь кончился, и стоит луна.
Если в декабре, через морозный пар, луна светит, как маленькая монета, которую даже нельзя называть сияющей, то сейчас, в конце апреля, когда трава уже сухая, но по ночам бывает дождь, а в унылых лощинах скрываются спрессованные останки снега – в это весеннее время луна словно теплеет, она воняет тёплым воздухом. Весной луна возбуждает, как водка.
Из комнаты я пытаюсь увидеть луну. Когда ствол липы за окном немного шатается от дуновения, то луны невидно, она размазывается. Большие ветки приближаются к моему окну, немного не достают до стекла и отпрыгивают назад. Я представляю себе, что дерево вдруг заимело разум и хочет хлестать от злости по моей стене. Это слегка пугает, но страх – дело десятое, гораздо больше во мне бухнет раздражение от того, что мне не дают посмотреть на луну. Ветви смалывают видимое за окном пространство в хаос мокрых листьев и бликов, этому невозможно противостоять. Я понимаю это больше, чем кто бы то ни было. И мне сейчас нельзя ломать течение событий, мировой детерминизм. Сейчас следует только наблюдать. Сейчас надо бы даже отключить чувства: страх, раздражение – они примешиваются не в своё блюдо. Некоторые говорят о ночном светиле, как о демоническом символе или – силе, вызывающей ночами недоброе. Видимо, кто-то находит в этом эстетику. Я же смотрю на луну не для того. Я жду. Мне известно кое-что более захватывающее.
Как только не дует ветер и дерево утихает, тоннель лунного света врывается в комнату, в мой клочок комнаты, и я задерживаю дыхание. Бело-жёлтый прожектор светит мне в лицо: я пойман, там говорят :«Вот он сидит», или это погоня по тайге, и за выхватившим меня из тьмы всплеском прожектора воспоследуют щелчки затворов.
Я начинаю видеть то, чего не видно ни днём, ни ночью в безлунье. Этого также не видно ни при зимней луне, ни при осенней, и уж тем более – при летней. Такое можно увидеть только по весне - это мне представляется фактом бесспорным. Но как только я хочу рассказать людям то, что вижу и беру бумагу, и начинаю писать – бумага тут же падает, карандаш слетает со стола, выключается свет, в форточку кричат вороны. Догадываясь, что говорить об этом нельзя, я снова пытаюсь начать – и всё опять начинает скакать по комнате. Или же я не повторяю попыток и иду дальше по своим делам. Например, к ужину, мою брюкву в рукомойнике прохладной водой. Человек, когда голоден, хочет есть вне зависимости от того, видит ли он в это время околобожественные явления.
Ветви опять хлопочут мне по стёклам, и луны не видно.
*******************************
На заборах блеснула закатным лучом чешуя огромной рыбины, и Коля безмятежно заснул в своей постели, пахнувшей мятой и потными телами прохожих незнакомых женщин.
"Вот и осень" - подумал Коля, засыпая. Он обнял руками голую подушку и оставил на ней свою мятежную голову до следующего утра, в котором должен появиться ранний иней на калитках, а также хмурые разноцветные листья, сбивающие с ног школьников, которые пьют пиво один из первых разов в своей жизни и чувствуют себя от этого несравненно счастливыми.
Когда Коля уже уснул, все домашние насекомые принялись за свою скрытую жизнь. Они поползли кто куда - из ящиков в подполье, из шкафа на фаянсовые статуэтки. Два паука, таракан, муравей, ещё какие-то создания - все они пересекали на полу луч оконной луны, разрубившей тихую комнату Коли пополам.
В окна стучались грачи, а спелые ветви крыжовника лопались ягодами прямо под форточкой, стреляя наугад семенем, как это бывает при кровопролитной бойне.
С поляны взмывали в небо сотни невидимых крыльев, и их низкочастотный вал гудел в стенки Колиного дома трансформаторным звуком.
*********************************
Сожги бомжа, моя душа
Летают песни над столом
С кота спускается парша
И делать - в лом
И анемичный человек,
Встающий, стул отодвигав,
Он опирается на трость
И слышит вслед себе "гав-гав"!
Он слышит лай по проводам
Гудящим линией желе...
*********************************
Мастер садового бреда
Щёлкатель веерных ножниц
Конвейеры на горизонте
Шагающий экскаватор
Трактор страха
Кишка тонка
Лестница
На облака
*************************
В викторианскую эпоху
А также в попу мезозоя
А также и в другую попу
Всегда Господь дружил с козою
Есть выражение такое:
"И все мы - божия коза"
В лесу, в районе Уренгоя
Пылает деревом гроза.
**************************
КАК У МЕНЯ УМЕР ШЕФ
Эхххххх
Аббббб
Вууууууу
Пах!
Так!
Ах Ах Ах
*************************
Господа панки!
Господи, спаси нас, пожалуйста, дорогие друзья!
Лучистая любовь к своему государству.
Прекрасна, как *** знает что.
Два ****ых посетителя ебучей социальной сети "Вконтакте", встретившись однажды в реальном мире, сидели на махонькой кухоньке, пили чай Оолонг и говорили ни о чём.
На часах систематически срабатывал маховик.
-Вот ты мне скажи, Серёга, почему это я ем шоколад, ем, ем - а всё равно хочу его есть? Каждый день ем я его и никак не насычусь?
-Па-па-па. Не знаю. Наверное, потому что ты мало ебёшься. В шоколаде там гормоны радости содержатся
Чтобы наслаждаться, не требуется понимание сути процесса. Скорее наоборот.
Человек сидит на ольхе и наслаждается лунным ветром. Ему очень здорово. Вы подходите исподтишка и спрашиваете, что такого хорошего в луне, коли это просто какой-то круг на небе, который только зря нам в глаз светит. Вам не отвечают, а вы всё равно мельтешите и спрашиваете. Тогда человек сваливается с ольхи, а потом режет вас ножом без какого-либо объяснения причин.
Так вам, собственно, и надо. Нечего потому что.
?