" Скажу вам торжественно, что я много раз хотел сделаться насекомым. Hо даже и этого не удостоился. " Записки из подполья ".
Толстая и зелёная, со множеством талий, с пушистым густым покровом из вторичных щетинок на матовой кожице гусеница, перебирая сонмом ножек, взбиралась по травянистому стеблю молодого тысячелистника.
Стебель, не выдерживая веса гусеницы прогибался, и, кренился своей паукообразной вершиной к рыхлому и пахучему покрывалу лужайки, на которой я удобно расположился, лёжа на животе.
Блаженствуя в тени деревьев, я упёрся подбородком в ложбинку моей левой ладони, опорой для которой был мой локоть. Правая рука свободно лежала на травяном покрове, наслаждаясь его мягкостью и пушистостью. Поглаживая и расчёсывая, то взлохмачивая и взбивая, выравнивая его в равные проборы, я плыву... Я воображаю себя , что я матрос без корабля плыву по этому зелёному травяному морю пышного луга, загребая его травянистые волны. Одновременно мне было приятно наблюдать жизнь обитателей этого зелёного мира. Здесь обитает толстая, со множеством талий, с пушистым густым покровом из вторичных щетинок на матовой кожице, зелёная гусеница. Она, перебирая сонмом ножек плывёт со мной рядом. Наверно, она дельфин или такая необычная рыба. Она взбирается по травянистому стеблю молодого тысячелистника на гребень зелёной волны. Я к её головке подношу листок одуванчика и попытаюсь её покормить. " Вот тебе и обед, милая гусеница,"- шепчу я,- " ведь, ты так устала!"- " А, что?- Это нормально,- поговорить с гусеницей. Тоже ж тварь живая. "
Вдруг подумалось, что мы с ней два дельфина и плывём рядом, вместе, мимо стебля тысячелистника: " А кто придумал, что человек не от гусеницы произошёл?- может у нас одни корни и мы из общего эволюционного опыта, долгих размышлений и раздумий общего нашего предка- такой вот, исключительно умной, продвинутой ископаемой гусеницы эпохи палеозоя? Если встречу такого идиота, кто думает иначе, то сразу убью его, гада! Хотя нет,- убивать не буду; убивать нельзя...- нельзя. Как- то надо по другому. " Теперь вспомнилось, что древний философ Гераклит Эфеский по прозвищу Тёмный некогда давно, когда- то говорил, что давая шанс другому, мы даём шанс себе. Очень возможно, что такая гусеница была и его предком, и моим предком тоже.
Или нет?
Вот, и я сейчас думаю, как бы изловчиться, чтоб дать себе шанс. Себе, Гераклиту, всей философии Пелопонесса и Балкан, всей земле. Я надеюсь на известное: максиму о том, что долг платежом красен.
Мой взор отрывается от зелёных волн воображения, от безбрежной громады луга, от маленькой гусеницы. " О! Боже, "- взгляд устремляется вверх: там яркое солнце. Я поднимаюсь весь мокрый от жары и пота с сочного покрова лужайки. Я бреду по каменистой тропинке вдоль обрыва, потрясённый своим воображением, отравленный запахами луговых трав. Я вслушиваюсь в стрекотание цикад, засевших под деревьями в траве, кукование кукушки из оливковой рощи, отсчитывающее кому- то отпущенные на жизнь годы... Я пытаюсь расшифровать эти сигналы. Кажется, мне это удаётся. Я начинаю понимать их значение.
Душно. Жарко. Мой взгляд бороздит и бродит вдоль кромки горизонта. Там гладь лазурного моря Адриатического залива соединяясь с небом, образовали огромную бурую тучу. Я очумевший от жары бреду по каменистой тропе, как в бреду.
Душно. Но спасительной свежести бриз усиливается. Обдувая мои длинные патлы, ветер с красивым именем Зефир ласкает кожу моего лица, плечи и торс. " Здорово, что будет гроза ", - думаю я, находясь за четыре тысячи километров от дома, лишь для того, чтобы помочь сегодня зелёной толстой гусенице получить сочный листик к обеду. Невдалеке стоит готовая к старту ракета.
Я припоминаю детали и передаю привет всем предкам и потомкам зелёной гусеницы, которую я сегодня повстречал на зелёном океане философского воображения, перелезая в люк и продвигаясь по отсеку в сторону капитанского мостика.