Блок останется непонятным
потому как из-за дождей и туманов вышел некто в венчике из роз. И ещё некие двенадцать. Вышли и канули обратно в туман. И он канул.
Кручёных останется непонятым
потому что он не изобрёл новый язык. Он убрал слова и оставил только музыку слов. А кто может слышать музыку слов без музыки и без слов?
Пастернак останется непонятным
потому как нельзя понять глубину и запутанность корней, и смысл теней в трепещущих листьях дерев растущих в детстве.
Маяковский останется непонятым
потому что он завернул сердце в кумач и принялся долбить его молотом. Можно философствовать молотом, но можно ли делать Поэзию молотом? И вообще, можно ли Поэзию – делать?
Цветаева останется непонятой
потому как нельзя писать так прямо, любить так прямо, жить так прямо. Честь ставить превыше - жить наизнанку – писать на износ. Нонсенс.
Волошин останется непонятым
потому что если поэт вмещает в себя эпос - он становится пророком. Но нет места пророкам в отечестве.
Айги останется непонятным
потому как писал понятно в непонятной стране. Потом шифровал. Нельзя, чтобы в непонятной стране тебя поняли.
Вознесенский останется непонятным
потому что не бывает треугольных груш. Это все знают. И никто не знает как Тьму преосуществить в Мать.
Вера Павлова останется непонятой
потому как может ли оргазм стать Поэзией? Секреция – Словом. Любовь – ритмом. Наслаждение – размером?
И только Пушкин мог бы быть понятным
потому что он наше всё. Потому что так написано в хрестоматии. Но кто читает хрестоматии?
Что-то не так с этими поэтами…