Воздух принял облик человека,
поменял себя с собой местами.
Допустил провалы и просветы,
упустил неважные детали.
Воздух обнял облик человечка,
честно повторил его изъяны –
это первый сумеречный встречный,
кто лежал на дне воздушной ямы,
у кого не сложены, не сшиты
лоскутки и блёстки-отголоски.
Жизнь не станет выше или шире.
Воздух добавляет только воздух.
Кто прочтёт его неосязанье
на своей обманчивой ладони?
Разве что осинки-партизанки,
мелочь тонконогая на склоне.
Воздух лета движет воздух леса.
Воздух лиса лижет воздух лапы.
Кто-то дышит, чтобы не исчезнуть,
или пишет, чтобы не заплакать.
Не оттуда, но и не отсюда,
он лишён и знанья, и незнанья,
о себе он помнит только чудо:
«У меня воздушное посланье».
Я не знаю, как его достигнуть,
и не помню, как его доставить.
Всё, что я могу, - просить: «Прости мне,
то, чем это я опять не станет».
Бесконечный, запертый в конечном,
воздух понимает, что он воздух,
и бросает камень человечий
в пропасть человеческого роста.
Он летит и падает сквозь облак,
и летит, и падает сквозь возраст.
Этот воздух прожил этот облик.
Этот облик любит этот воздух.
Непредмет, который стал предметом –
оболочкой, бывшей перекличкой,
на краю усталого предместья
упадёт беспалой рукавичкой,
и ему осинки-следопытки,
ломаные линии на склоне,
прочитают с первой же попытки
прямо по отсутствию ладони:
Пресекалось и пересекалось
больше и не больше, чем дыханье.
Всё казалось. Всё соприкасалось.
Вот и всё воздушное посланье.