Мы не встретимся (никогда), но, обнаруживая среди лотков гору румяных грейпфрутов - о!.. - я пожимаю плечами, и говорю себе: цитрусы ; ей нельзя.- И отворачиваюсь. Цитрусы не нужны.
Упоминание о травме позвоночника или о сверчке - как "сезам" : острый щелчок - и сердечная полость раскрыта.
Или когда случается наткнуться взглядом на какую-нибудь живность. Это словно получение уведомления,- потому что ты все время спасаешь кого-нибудь, попавшего в беду. Каждая куцая, брошенная, покрытая лишаем тварь свидетельствует о том, что ты есть на свете - потому что ты не умеешь пройти мимо, если вытряхнутая на обочину тварь попадается тебе на глаза.
...Теперь даже странно, что звучание этого языка вызывало у меня антипатию.
И - да, меня всегда пугал сухой рационализм. Но вот я с нежностью всматриваюсь в его кропотливый узор, в его математику, и уже не вижу математики, а вижу тебя... и снова тебя.
И даже безнадежная короткость гостевого дивана содержит в себе нечто... это трудно обозначить : предмет этот более не индифферентен... не отвлечен - по отношению к тебе. И значит, за вполне обыденным его назначением таится что-то совсем, совсем иное, новое. Да, ты никогда не "потреплешь его по холке" - порядком уже выцветшей,- твоя тень как будто никогда не скользнет по его орбите, но этот неподходящий тебе предмет связан с тобой именно в силу того, что был бы не годен, окажись ты здесь. Словом, он - часть бесценного послания, независимо от того, что из себя представляет, как сложились внешние обстоятельства, и даже каким был замысел о нем его создателя. ... Улыбайся, если хочешь.
Мы никогда не увидимся.
А между тем мир населен вещами, которые только и знают, что на разные лады твердят о тебе, как воробьи на ветках.