...Перепонки, видимо, уже порвались, потому что появление все новых и новых воронок снаружи, в радиусе пяти метров, не обозначалось незабываемым гулом в ушах и пятиминутной контузией. И грязь на лице, земля во рту - все стало так обыденно, стало такой неотъемлемой частью бытия, что не создавало даже намека на какой-то дискомфорт. В этом окопе, в этих двух метрах под землей, мы потеряли счет времени. Пули, свистящие над головой, солдаты, которые пару дней назад нашли в себе силы показать тебе улыбку, внушив тебе тем самым надежду, что мы еще люди.Когда у одного из таких парней сносит крышу бодрым зарядом свинца, когда его человеческая сущность и разум в буквальном смысле оказывается у тебя на лице, ты
понимаешь, что тебе уже не так сильно жаль парня. Очерствели. Сковала война наши сердца, сделали их каменными, не способными на сострадание. Какое уж тут добро? Хорошими мы не вернемся после такого. Хотя какая разница? Мы и не вернемся.
Я научился не запоминать имена тех, кто не задерживается в нашем окопе, хотя память у меня шикарная. Зациклиться судьба вынудила на нашей небольшой толпе старожилов: Серый, Боц, Слава. Имя Боца мы узнать не успели, все время ему кричали: Бойцов! Бойцов!...ну и сократили для удобства. Как-то в окопе Слава хотел спросить, как его зовут, но почему-то сдержался. Как будто ему в голову вошла суеверность, будто Боц жив только потому, что мы не знаем его имени. Но Слава, конечно, в такой чуши не признается.
А вот Серый еще тот подонок. И самый сильный из нас. Мы потеряли веру, а у него весь смысл просто ее не находить. Наши сгорбленные спины в окопе, вонючие носки Славы, которые сбивают своим запах трупов, которыми мы обложили укрепления в окопе - все это вызывает у Серого улыбку. Он невероятно счастлив здесь и сейчас. Человек просто всю жизнь понимал, что родился не в свое время или, может, не в своей реальности, а тут вдруг "на!" - все вовремя! Дым, огонь, взывы, трупы...Мать плакала,
когда провожала его. Серый ради матери сыграл грустную мину на лице, но как только поезд застучал по рельсам, мина превратилась в злорадствующую рожу. Неприятный он человек. Как я еще успеваю подумать о том, какой он человек? В момент, когда человек оказывается в нечеловеческих условиях, так страшно быть человеком! К счастью, страх мы уже потеряли. Был правда вчера у Славы припадок морального истощения. Парень стал бредить и говорить чушь сразу после того, как отошел гул от последней воронки:
- Аааа! И это все!? Сколько нас можно испытывать? Что мы должны тебе доказать?
Серый встрепенулся, будто его пулей ужалило:
- Кому доказать, мальчик? Ты не к тому ли бородатому мужику в белом, который сверху в тебя играет, обращаешься?
- Я не могу, не могу больше! Я заколебался плеваться этой землей, жрать воздух и напиваться этим гребаным дождем! Чем мне это воздастся? Я хочу знать! Я хочу знать, ради чего мы все тут потеряли надежду выбраться!
Серого возгласы Славы только раззадоривали, ему доставляло кайф и дальше нагнетать обстановку:
- Очнись, сынок, посмотри на них! - он указал на меня своим гнилым пальцем - ты думаешь, он выбраться хочет?! Да мы все сдохли! Они сдохли и мы сдохли!
- Мы не сдохли! Мы живы, подонок! - выкрикнул Слава, у которого на глаза наворачивались слезы. Странно - колошматить из автомата несколько недель к ряду, нести трупы через гнилые доски, терпеть гнилые ножницы в плече, вытаскивающие случайный осколок - все это Слава перетерпел и терпел бы и дальше, если бы ему вдруг не показалось, что все это в итоге заденет его. Почему-то в нем сидела какая-то жуткая уверенность, что его не убить и что ничто его не сломает, кроме обыденности.
Наступил момент, когда этот окоп стал нам домом, мы смирились с тем, что случайная смерть нас рано или поздно сломает, как двадцатку других, которые были лучше нас, только им это не помогло. И если Серый увидел в этом состоянии гармонию, Боц - иронию судьбы, Я - наказание, назло которому мы научились наказывать себя сами, чтобы не доставить этого удовольствия случаю, Слава был изначально нас всех крепче, и потому факт, что мы все живы, его расслабил. Слава никак не оправдывал окружающую его действительность. Ему внезапно будто приснилось, что есть другая жизнь. Соблазн поманил его, крепость
"мужского характера" пала решительно.
Серый продолжал давить:
- Двадцатка классных парней, тоже жить хотели, не выдержали ублюдки, сдохли! Почему сдохли? Да потому что тряслись за жизнь свою, понимаешь? Никакого риска, негде задницу под пулю подставить, а война, брат, она нелогичная штука! Она не жалует трусов, но храбрецов она не жалует вдвойне, хотя бы убивая трусов на их глазах.
В разговор вмешался Боц. Он сидел, держа пулемет на коленях и стирал ржавыми ногтями налет земли на патронной ленте:
- А я тебе так скажу, Слава. Встань сейчас и поймай свою пулю. Умрешь, умрешь как все люди. Почему мы не дохнем, Слав, знаешь? Да потому что не люди мы. Звери. Вот встань и поймай пулю грудью или лбом. Мы тебя возьмем за руки, за ноги, поднесем вон к тому краю и закроем тобою брешь. И плевать, что ты только что напоминал, что в тебе есть что-то кроме куска мяса. Понимаешь, мы все куски мяса уже сейчас. Смирись.
Слава опустил голову и замолчал. Его такой ответ, конечно, не удовлетворил.
Еще один взрыв раздался совсем рядом с окопом. Теперь оглушило даже такого глухого, как Боц. Серого отнесло на тройку метров. Спасибо бомбам, отвлекли. Приятно, когда смерть кажется милее жизни. Чувствуешь себя выше, что ли. Наивная детская гордость, над которой нет времени задуматься. Вообще лучшее - не думать. Все худшее на свете начиналось с мыслей человеческих. Нам, еще тепленьким, нечего баловаться с бессмысленным мозгом.
Отряхиваться от новой порции земли никто не стал. Медленно, но верно взрывы закапывали окоп, а мы поднимались с ним выше. Все ближе к прагматичным могилам сослуживцев. С одной стороны, удобно. Можно не вести дежурство ночью, а просто лечь рядом с ними. Если к нам случайно заглянет патруль, отличить от метртвых не сможет. Более того, мы живые выглядели мертвее наших "лежачих полицейских". Контрольными выстрелами проверить? На такую мишуру патронов жалко. Заманчивая кстати мысль для засады, главное, Серому не ляпнуть, а то загорится желанием провернуть авантюру.
Ночь выдалась сегодня холодной. Отмороженные пальцы Серого кричали, что уж им холод непочем. Боц оторвал окровавленный бинт у какого-то разложившегося старика, завязал вокруг пальцев на ногах. Слава полпоз ко мне, прилег ко мне на живот и скорчился калачом, как кот. А как иначе, вместе теплее, вот только Серый брезговал. Хм, осталось же в нем что-то человеческое - подумал я.
С тех пор, как нас высадили тут, мы не двинулись ни на шаг. Ни вперед, ни назад. Это граница. Пойдем вперед - минное поле убьет, пойдем назад - дезертиров не любят свои. "Соблазн смерти".
Самых молодых отправляют на границу. Странно, логичнее из стариков делать мясо пушечное, но у нас в правительстве люди, видимо, человечнее, чем я, мыслят иначе. Каждые три дня нам присылают десяток солдат, которые смотрят на нас так, будто мы предатели какие-то. А все потому что присылает их командор.
Присылает и каждый раз видит, что выжили одни и те же. Худые, дохлые, какие-то быдлари. Зато все его спецназовцы лежат рядом, в груде укреплений, продолжают служить родине, принимая на себя новые открыточки госпожи Смерть. "Трусы, отсиживаются, но труса всегда смерть найдет. И вы сдохнете тоже" - читается в глазах. Старой закалки человек, не знает такого слова как "случай". Мы, кстати, тоже не случайно здесь. Как уже говорил Серый, мы "живы, потому что мертвы".
Глава вторая
Здравствуй, человечность. Давно не виделись. В этом богом забытом мире, в этой земле на этой земле. Здесь не страдают от безысходности, ведь исход всегда один. Только людям хочется верить в свою реальность, в которой они парят в облаках, у них сбываются мечты. Они рожают детей, потом их воспитывают, а потом дети вырастают и прокладывают дорогу в будущее, где весь багаж эмоций, жизни, силы - все сгинуло. Есть только туманный горизонт, ржавая труба над головой, земля, все такая же, как и была. Проходят дни, ночи, годы, столетия, а земля остается. Все, кого хоронят, остаются в земле, остаются в вечности. Они растворяются в нашей планете, становясь с ней единым целым, парят ветрами, громом и молнией. Наши предки все видят, они видят, до чего мы дошли. Наверное, мы пали в их глазах. Но мне было как-то не до этого.
Сегодня "завезли" свежую порцию отборных ребят с винтовками наперевес. Они, как обычно, нервно косились в нашу сторону. Некоторые плевались от ужаса, наблюдая, как Серый ковыряется в своих пальцах ножом и вытаскивает от туда что-то уже даже на мясо не похожее. К нему подполз здоровенный солдатик с лицом свина и шлепнул его по руке так, что нож выпал. Сергей минуту смотрел на воткнувшийся нож. Мужик с головой свиньи устал ждать, пока Серый обратит на него внимание, схватил его за подбородок
и дернул вверх, чтобы обратиться к нему лицом. Красных глаз Серого было достаточно, чтобы несколько подорвать дух мужика, но он все еще надеялся выразить свое презрение к живому трупу. Наконец свин заговорил:
- Командор нам сказал. Мы все знаем. Мы все про вас, сволочей, знаем. Не сидеть вам больше в этой вонючей дыре, пойдете через границу, как братцы ваши тут погибали, так и вы пойдете.
Слава искоса поглядывал на эту картину. Звуки выстрелов снаружи, ставшие музыкой, вдруг были им услышаны и разбудили в нем старые мысли. Он поднял пулемет, дернул за рычаг сбоку от ствола и выстрелил. Мужик-кабан пропустил через свое брюхо все пули до единой и упал замертво рядом с Серым. Тот, докуривая окурок, ткнул его в ухо свину и захихикал, поглядывая на эту картину.
Послышались крики: Предатель! Да они чокнутые!...толпа вооруженных "своих" полезла на Славу. Тот не стал сопротивляться.
Славу связали. Меня с Боцом пока не тронули, у него вид излишне воинственный, чтобы к нему лезть.
Хорошо, что ребята не знали, что слухи командора были недалеко от правды. Когда приходило подкрепление, задача у него была на первый день окопаться, а на второй - подниматься и идти. Слава оказался лютым трусом до таких походов и нервы у него сдавали каждый раз. Первое подкрепление на эмоциях он расстрелял полностью, позже Боц стал воспитывать парня всякими изощренными способами, в итоге выглядел бережный Слава как такой же труп, как и мы. И если Слава еле пережил ту ночь, его корчили муки совести, то Серого сразу в тот день мы поняли - он псих. Он истошно вопил и хохотал, увидев дохлых солдат, аплодировал Славе, тот матерился ему в сторону. Потом второе подкрепление пришло - и все по новой. Слава настолько боялся вылезти из окопа и такой он был игоист, что перебил и второе подкрепление. Я не успел его остановить. Да и поздно было - у парня окончательно поехала крыша. "Два Серых у нас теперь" - говорил Боц.
Это, конечно, ужас, трибунал, казнить Славу надо, но бывали серьезные натиски, когда он очень помогал обороняться. Да и привыкли мы к этому психу, предпочитая его любой горстке людей. Доложить об "успехах" Славы командору никто не успевал. Наивный командор был уверен, что просто все дело в том, что граница - это просто жопа, которою просто так не перейти, поэтому с каждым разом присылал людей побольше.
На сей раз Славу, наконец, остановили. Почти вовремя, конечно. Шутка ли, из-за трусости психа о нашей четверке ходили легенды по всему периметру. Таких "героев" как мы хотели снять с окопа и отправить на основной фронт, но командор хотел, чтобы мы в конце концов тоже вошли в статистику всех, кого он в окоп послал.
Собственно, все шло к тому, что парни будут сидеть, а мы пойдем на разведку на границу. Это Боц услышал шепот какого-то худощавого усача.
- А что, равноценный аналог трибуналу. Тут смерть, там смерть - какая нахрен разница - ответил я.
- Есть разница - прошептал Боц. - У Славы трибунал будет здесь и сейчас. Бесславная, позорная смерть.
- Я думаю, ему нет дела до славы. Но уж больно он не хотел сдохнуть.
- Он конченый, понимаешь. Но мы с ним начинали, как и с Серым начинали. Мы не можем взять его и бросить. Нам давно пора было выходить, вот как раз повод появится. Нас уже выкурили из окопа.
Странно, мозгом понимаешь, что Слава, никаких ему оправданий. И не жаль его, но что-то держит за душу, если она есть. Заперли его в отстойнике, завязали ему руки и ноги, закрыли дверь, поставили патруля. Серому мы ничего не сказали, пусть как-нибудь уже сам.
Ночь. Осколок разбудил половину солдат, другую половину оглушил до смерти. Патруль ринулся к аптечке для ребят, Боц побежал к отстойнику. Достал нож, разрезал гнилые веревки. Слава встал, не говоря ни слова. На глазах его опять слезы. Как только он на войне оказался. Как, как...от этой войны уже нельзя было отмазаться. Едва вышли из отстойника, я жду их, вдруг Серый сбоку подходит ко мне. Чувство разочарования во мне резко пробудилось. Патруль тем временем успел подбежать к отстойнику. Увидев, что тот распахнут, он судорожно достал пистолет и стал осматриваться. Едва он повернулся и заметил меня, как Серый запрыгнул на него сзади и стал его душить. Я побежал, толкнул Славу. Боц и Слава бежали вместе со мной к краю окопа на другой стороне периметра. Оглушенные солдаты плевать хотели на дезертиров, но у Боца что-то в голове перемкнуло и он побежал не туда. Мы со Славой не сразу это поняли и продолжали бежать за ним. Боц оторвался и не оглядывался. В конце концов онвскочил на край окопа и вышел из него прямо к минному полю. Тут нас со Славой залихорадило. Мы продолжали следить за бегущей фигурой Боца, цинично ожидая, когда он в конце концов наступит не туда, куда надо. Слава опять заплакал. Сзади подбежал Серый, увидел эту картину, заулыбался и стал махать убегающему Боцу. Тот не видел.
- Молодец парень, браво! - вопил Серый. - Ишь как Бошку угораздило-то! А вы куда без меня собрались, на границу что ли? Куда он, серьезно, если б я побежал, понимаю, но Боц...молодец мальчик, превзошел учителя!
Раздался взрыв. Неподалеку от Боца сработала мина, но его не задела. Еще взрыв, еще мина. Боц продолжал бежать. Уже почти зашел за холм, но вдруг упал. Боц уже было покатился, но вроде застрял ногой в холме. Мы услышали крик боли. Я дернулся из окопа, но Слава держал меня за ногу. - Нет! - орал он, будто лежит в отстойнике и его поджигают вместе с ним. Я оттолкнул Славу и поднялся на край окопа. Еще несколько шагов, несколько трупов на пути и я побежал по следам Боца. Я бежал минут десять и
дивился, почему безжалостное минное поле нас не трогает. Я оглянулся - ни Серого, ни Славы. Еще несколько шагов и добежал до Боца. Тот истошно вопил, пытаясь вытащить
свою ногу из какой-то железки, которая сыграла роль капкана, прижимая ногу к холму. Я подошел, вместе мы ее едва приподняли.
- Поскорее уйти с горизонта, мало ли, прожекторы включат - сказал Боц.
Мы зашли за холм и прилегли на землю. Окоп был от нас в трех километрах, мы были на минном поле, перед нами, окопы врагов, там, где-то в километрах пяти. Ночь едва начинала превращаться в утро, как пошел снег. Боц ловил белые хлопья ладонью и впервые улыбался. Все как будто забылось с этим снегом на
мгновение. На пару минут нам вместе, наверное, показалось, что жизнь такая же, как и два года назад, но стоило взорваться очередной бомбе в десяти метрах от нас, как все же мы вернулись в реальность. А она, как говорил Серый, "по своему пьянящая".