***
Конец зимы, начало лета
соединились в слове этом,
крича на тысячу ладов.
И, как соски, набухли почки –
природы болевые точки –
в предощущении родов.
Праматерь вздохов на скамейке,
весна, смешны твои ремейки,
но вновь, как в юности, клюю
на эту старую наживку,
твою прекрасную ошибку,
вечнозелёное "люблю".
***
Весна началась не ростком, не цветком,
не звоном ручьёв, переполнивших чашу,
а первым твоим телефонным звонком,
как гром среди неба, во мне прозвучавшим.
Я радость свою отложу на потом,
замедлю печали глоток родниковый.
А может быть, нам и закончить на том?
И больше ни вздоха, и больше ни слова...
***
Незаметно влетела в окошко
и кружит уже несколько дней.
Эта странная тихая мошка
что-то знает о маме моей.
Жизнь и смерть – лишь условные сплёты,
как писала Марина в письме.
Я тревожно слежу за полётом, –
что-то хочет сказать она мне?
Всё спускается ниже и ниже,
в лёгких крылышках пряча ответ:
Брось премудрость заёмную книжек,
я оттуда, где воля и свет!
Распахни же закрытую раму,
где весенняя зреет трава,
где пьянеешь от птичьего гама...
Так когда-то твердила мне мама.
И была она, в общем, права.
***
Выше окон, выше крыши,
выше солнца синева!
Неужели ты не слышишь,
как во мне кричат слова?
А снега уж не отбелишь,
в лужах моют их лучи...
О тебе лишь, о тебе лишь
и капели, и грачи.
В мире мне, как в шубе, тесно,
и сосулькой тает грусть.
Я шепчу тебя, как песню,
как молитву, наизусть.
И несёт всё выше, выше
тёплой нежности волна.
Неужели ты не слышишь,
как во мне кричит весна?
Тает...
Тает снег... Тает лёд...
Тает в небе самолёт...
Тают в сумраке года...
Тает счастье без следа...
Всё вода, вода, вода!
* * *
"Весна" Боттичелли, "Весна" Боттичелли,
летящие линии в солнечном теле,
струящийся, плавный, томительный танец,
шары золотые, хитонов багрянец.
О чудо чудес, "боттичелиев контур",
мазок, убегающий вдаль к горизонту.
В изломах материй и складках капризных –
сознание хрупкости, зыбкости жизни.
В изменчивых лицах мадонн Боттичелли
есть то, что мы втайне от жизни хотели,
всё то, что пленяет нездешнею властью –
пронзительно-чёткая формула счастья.
***
Я о тебе давно не плачу,
но это помнится до слёз:
тот волжский плёс, песок и дача.
И сосен шум. И шум берёз.
Росою травы набухали,
и шишки падали в тиши.
Благоухая, колыхали
речную заводь камыши.
И пароход гудел от боли,
перекрывая шум берёз.
Всё то, что быть могло с тобою,
он на борту своём увёз.
А я всё помню этот шорох
и плеск заливистой волны,
и зелень глаз твоих весёлых,
неотделимых от весны.
* * *
Недо-весна: недо-вода,
недо-тепло, недо-одежда.
Между дождём и солнцем между,
как между нет и между да.
Расплывчатость всего, что тало
и что устало быть зимой...
Мне кажется, я начертала
портрет поэзии самой.
***
Образ Ваш леплю я и малюю
на холсте души тайком, как тать.
Уходите — мысленно молю я,
чтоб о Вас могла я помечтать.
Мне не надо приторного лета
с его жарким и липучим ртом.
Слаще тайна смутного рассвета –
мятный поцелуй весны со льдом.
***
Я ловлю последний отблеск мая –
ключевой глоток.
Вашей речи кожей ощущаю
мятный холодок.
Солнца луч, рассеянный и робкий,
прячется в ветвях.
Всё, что снилось, – вспомнится и вздрогнет,
затрепещет въявь.
Дрожь рассвета, щебетанье птицы
слышу не дыша.
И опять, как чистая страница –
старая душа.
Лето — это знойно, откровенно,
щедро напоказ.
Слишком это всё обыкновенно.
Лето не для нас.
Мне не надо приторного счастья.
Уходите в сны.
Буду ждать, как тайного причастья,
будущей весны.
***
О подснежник, весны зародыш,
как ты выжил один в лесу?
На морозной заре продрогший,
со слезой в голубом глазу.
Сотворённое Божье слово,
его первый несмелый стих.
Нежнолепетный, лепестковый,
он трепещет в руках моих.
Как у грешной моей России
так невинны глаза небес,
незабудок и речек синих,
и подснежников полон лес?
О святые обманы мая!
Я побуду в вас до конца.
И бутоны, всё понимая,
раскрывают свои сердца.
Ландыши
Тоненькие вкладыши
в книге берегу -
ласковые ландыши
на лесном лугу.
Свет небесный, радужный,
мятный холодок.
На ладони — ландыша
нежный завиток.
Отчего светла в тиши,
в ореоле крыл?
Оттого, что ландыши
ты мне подарил.
***
Тюльпаны осыпались. Розы опали.
Сирень распустилась зато.
Вся комната – в пышной цветочной оправе.
Как жаль, что не видит никто.
Душа – решето от бессчётных ударов,
весь мир – словно цирк шапито,
жизнь – глупая шутка и прожита даром...
Сирень распустилась зато.
Свет с улицы застя, всевышнею мастью
покрыла все беды она.
В сирени застенчиво прячется счастье.
Надежда в квадрате окна.
***
Меня уже те рощи позабыли,
где я брела в цветах своей мечты.
Но вот опять весна, и снова всплыли
воспоминаний нежные цветы.
Весёлый воздух родины и леса!
На радуге, на солнце, на крови
взойдут слова сладчайшего замеса
и расцветут в садах моей любви.
Там сквозь снега деревья прорастают
и облака целуют их слегка.
Там ждёт тебя душа моя простая,
как лес и поле — первого цветка.
Пускай земля омоется любовью,
оденет всё вокруг в цветастый шёлк.
Я ставлю те букеты в изголовье,
чтобы подольше было хорошо.
***
Зов небесный по-птичьи протяжен,
легковеен, как пух тополей.
Но набухшая тёмная тяжесть
тянет голос крылатый к земле,
гимн весенний ликующей жизни
обращая со временем в плач.
Бог посмотрит в немой укоризне
и уйдёт, завернувшийся в плащ.
О мираж, безымянность, бездомность
наших нищих потерянных душ!
Ослепительной сини бездонность,
отрезвляющий холода душ.
***
Земля — наш дом, который Бог покинул.
Забыло небо цвет свой неземной.
Который год, который век уж минул,
а всё никак не встретиться с весной.
Душа — потёмки, как письмо в конверте,
которое не следует читать.
Любовь не стоит слов. Не стоит смерти.
Страшнее кары эта благодать.
Я говорю, как дерево листвою,
доверив горло ветру и листу.
О неба нищета над головою!
Весь мир тщета, как выкрик в пустоту!
Ужель судьба, душою кровоточа,
среди чумы творить свои пиры?
И нежность тем давать, кто взять не хочет,
и тем дарить, кто оттолкнёт дары?
***
Весенней грозы отрезвляющий душ.
Очистится небо от хмури и мути.
Воздушные шарики родственных душ
из рук выпускаю — летите, забудьте!
Не плачь ни о чём, ничего не имей.
Пусть Дух наберёт высоту без боязни,
как детской рукой запускаемый змей,
свободный от уз нелюбви и приязни.
От тяги корней, якорей и оков
отныне и присно пребудь независим.
Лети, задевая клочки облаков,
похожих на клочья стихов или писем.
Звучит журавлиных хоралов помин.
Осенними листьями кружатся лица.
О что же вы сделали с сердцем моим,
что страшно оттуда сюда возвратиться?!
Как больно наткнуться на чей-нибудь взгляд,
скользнувший неузнанно, канувший мимо.
Воздушные шарики в небо летят...
О сколько их, сколько — доныне любимых!
***
Всё та же синь, всё та же цветь
весеннего куста,
всё та же жизни круговерть,
да я уже не та.
Как стрекоза, совету вняв,
отпев своё, пляшу.
Уже я не на злобу дня –
на ужас дня пишу.
***
Ни с орбиты ещё, ни с ума я
не сошла, и чумные пиры
принимаю твои, принимаю
и удары твои, и дары.
Распахнулись небесные вежды.
Ищет радуга встречной руки.
И надежды в зелёных одеждах
оживают всему вопреки.
***
Опровергая мудрости права —
рвануться стеблем облаку навстречу!
Любви грудной невнятные слова
прошелестят в ночи подобьем речи.
Весна моя растаяла вдали,
звезда моя затеряна в тумане.
Но роскошь боли душу мне светлит,
и вздох мгновенья вдохновенье манит.
***
Опустошенье, как после любви,
от целого дня на воле.
Как больно от каждой кровинки травы,
от каждой берёзки в поле.
Природа — избыток, в её пустоте
тону, не умея слиться.
Душе неуютно, она нигде.
Ей голо, как в небе птице.
Мне нужен домик для каждой тоски,
природою непобедимой.
Себя, разнесённой весной на куски,
так трудно собрать воедино.
***
Мне весна эта — не по чину.
Неуместны дары её,
словно нищему — капучино
иль монашке — интим-бельё.
Не просила её грозы я
и капелей её гроши.
Ледяная анестезия
милосерднее для души.
Я привыкла к зиме-молчунье,
её графике и бинтам.
Но куда-то опять лечу я,
неподвластное всем летам.
«О весна без конца и без краю!»
Только что мне в её раю,
если я уже умираю,
если я уже на краю.
Ну куда же с посконной рожей
в этот тесный цветной наряд?
Как травинка, асфальт корёжа,
рвусь в небесный калашный ряд.
***
Конец весны, начало лета –
люблю так эту пору я,
когда, как песенка, не спета
ни жизнь природы, ни моя.
Шмели и бабочки летают,
всё расцветает в радость нам,
надежды в воздухе витают,
я знаю их по именам.
Примерю светлые одежды,
хоть это и напрасный труд.
Меня переживут надежды,
они последними умрут.
Ну чёрте что, и сбоку бантик,
как хочется в калашный ряд.
Сидит в душе моей романтик,
он одобряет мой наряд.
Другую дверцу отворяю
взамен закрывшихся едва,
и к сердцу робко примеряю,
как платья, светлые слова.
***
Весна – надежда, наважденье,
а летом всё уже сбылось.
Что было света пробужденьем –
на ярком солнце запеклось.
Банальна лета обнажёнка,
от зноя воздух раскалён.
И звёзд рассыпанная пшёнка
для тех, кто молод и влюблён.
Плоды литые бьются оземь,
на небе чистом – ни пятна.
А я люблю весну и осень,
мне по душе полутона.
Нечёткость линий акварели
на расцветающей заре –
о робкой нежности в апреле,
о первой грусти в сентябре.
***
О подскажи три карты,
три ноты, слова три,
и на пороге марта
тоску мою сотри.
Мне бы дожить до марта,
а там и до апреля,
до сказочного фарта,
до соловьиной трели,
до шелестящих клёнов,
до ласкового слова,
до глаз твоих зелёных,
до встречи нашей снова.
Дожить до лучшей жизни,
душой не оскудея,
до гибели фашизни
и главного злодея.
Ну это ли не стимул
карабкаться из ямы,
за всех, кто жил и сгинул,
тянуться ввысь упрямо.
***
Я узнаю весну задолго,
когда о ней и думать рано,
по мыслей сбивчивым потокам,
по снам расплывчатым и странным.
Как будто что-то потеряла,
как будто что-то я забыла,
и уж не вспомнить, где застряла,
и что же там со мною было.
Как будто что-то обронила –
но это дело наживное,
как будто что похоронила,
а оказалось, что живое.
Весна, смятенье мирозданья,
сверканье в зазеркалье лужи.
Возьми на перевоспитанье
все исковерканные души.
И шепчет мир её устами,
хотя пока ещё всё пусто.
И как ни жди – врасплох застанет,
все карты спутает и чувства.
***
И любовь – моё призвание,
и поэзия со мной.
Это просто два названия
квинтэссенции одной.
Мотыльком лететь на лампочку,
попадаться на блесну...
Я единственная ласточка,
та, что делает весну.
Твоё имя зашифровано
в поговорке с давних пор,
там где льды весной раскованы
и ручьи струятся с гор.
Как цветок, душа раскроется,
что покуда не видна.
В поле, где любовь хоронится,
буду воином одна.
***
Застывшее люблю в ладонях грею,
а раньше дула, чтобы остудить.
В моей душе любимых галерея,
где никого уже не разбудить.
Но на неделе в пятницу седьмую
мне, может быть, откроется Сезам...
Дитя весны, я всё перезимую,
переболею, перевоссоздам.
***
По весенним ручьям уплывает кораблик,
я слежу за судьбой малыша.
Дважды в реку нельзя, но хоть трижды на грабли
наступать не устанет душа.
О, плыви, мой бесстрашный бумажный кораблик,
по потокам бегущей воды.
Ты как я этой бурной весною отравлен,
и недолго тебе до беды.
Но летишь, все преграды круша и ломая,
мой бумажный смешной супермен,
в ожидании мира, в преддверии мая,
накануне больших перемен.
Моё счастье игрушечно и понарошно,
и любовь на бумаге моя.
Но она как кораблик, наивная крошка,
что плывёт в голубые моря.
И года ничего у меня не украли,
не накрыла волною беда.
Моё сердце похоже на этот кораблик,
что отважно плывёт в никуда.
***
Опять со мной весны благоуханье,
на счастье или может на беду,
и бунинское лёгкое дыханье,
и чеховские сумерки в саду...
Не распадайтесь, связи нашей звенья!
Балуй меня, в принцессу заколдуй,
и пушкинское чудное мгновенье,
и блоковской метели поцелуй...
И мнится, что под сенью небосвода
спасут людей от погани погонь
тургеневские тающие воды
и фетовский немеркнущий огонь.
***
Жизнь на экране, в окне и во сне
мне заменила живую.
Но не понятно всё это весне,
что настаёт, торжествуя.
То, что привыкло скрываться в душе,
быть потаённым и личным,
то нараспашку теперь, неглиже,
жизнь захватила с поличным.
Мир, что из крови и плоти мясной,
музыка нежного сердца...
Очная ставка меж мной и весной,
мне уж не отпереться.
И не беда, что просрочен билет
в край, где прошедшее мило.
Нет у поэтов ни смерти, ни лет,
всё им любовь заменила.