***
В сугробах валенки топя,
иду по февралю.
Повсюду я ищу тебя,
зову тебя, люблю.
Быть может, на свою беду
и на смех пошлых толп,
я всё равно тебя найду!
А после — хоть потоп.
***
Зимы лебединый балет
за окнами неописуем.
Мне сколько-то зим, а не лет.
Даруй свой серебряный свет!
Балуй леденцами сосулек!
Запущенный мячик-снежок
отдарится той же монетой.
Как звонок твой детский смешок!
Алмазный зубной порошок
отбелит улыбку планеты.
Не верится в пасмурь и хмурь
и слякоти липкую гадость.
Одна голубая лазурь,
и росчерк заснеженных бурь,
и чистая белая радость...
***
Утону в небесной нежности,
позабыв, откуда шла,
осенённая безгрешностью
белоснежного крыла.
Словно ангельские вестники,
искры звёздные летят.
Вьюга окна занавесила:
спи, земля, моё дитя...
Чистота непоправимая
непорочного листа.
Немота, переводимая
на живой язык Христа.
Птичий почерк иероглифом.
Воробей как ворожей.
Ставь, метель, свои автографы
на распахнутой душе!
Напиши там что-то нежное
о любви и о весне.
Город тихий и утешенный
улыбается во сне.
Сказка длится, не кончается,
а позёмка за окном
плачет, шепчется, печалится
всё о том же, об одном...
***
Я за это счастье нашей встречи
всех богов любви благодарю.
Я за тот метельный синий вечер
говорю спасибо январю,
снегопаду, что над нами реял,
фонарям, что освещали путь,
той скамье на вымерзшей аллее,
музыке, что доносилась чуть.
Радость пела в сердце, нарастая.
Как метель, она кружила нас.
Мне тогда казалось, я растаю
от горячих рук твоих и глаз.
Я сейчас всё это вспоминаю...
Снег фатой струится с высоты.
Я иду и будто приминаю
на асфальте белые цветы.
***
Как чудно всё — жемчужины снежинок,
серебряные бусы фонарей…
О сколько их, улыбок и ужимок -
у счастья, что застыло у дверей.
Как торопили мы его: скорей!
Так празднично всё было и парадно,
и мы не замечали, что мороз,
что кошками несло в чужом парадном,
и что соседка вытянула нос,
в котором стыл двусмысленный вопрос.
О, это было лето, лето, лето
той подвенечной солнечной зимы.
И сколько бы ни набегало лет нам,
ни прибывало холода и тьмы -
всё те же мы, всё те же, те же мы!
***
Июль сменился декабрём
внезапно как-то, незаметно.
И обернулось снегирем –
что было яблоком на ветке.
И холодом объяло дом,
как снег на голову обруша.
И реку оковало льдом,
убив её живую душу.
Как командорские шаги
и следом крик: «О, донна Анна!»
Лишь только свет, и вдруг – ни зги.
Зима всегда, как смерть, нежданна.
***
Разучилась жить за эту ночь.
За окном деревья поседели.
Как мне эту горечь превозмочь?
Есть ты или нет на самом деле?
Слёз уж нет. Всё уже ближний круг.
Жизнь всё поворачивает мудро.
Светлая любовь стоит вокруг,
как в снегу проснувшееся утро.
* * *
Ты умирал на пике декабря.
Зачем мне Бог, не знавший милосердья?
И это сердце, бившееся зря,
раз не могла отнять тебя у смерти?
Часы спешили, учащая бег,
и обещая обновленье судеб.
А снег летел в грядущее, в тот век,
где нас с тобой вдвоём уже не будет.
Любить в прошедшем времени нельзя.
Как примириться с этою дырою,
в которую всё сыпется, скользя,
лишь только человек глаза откроет?!
Застыли стрелки в замкнутом кругу.
Как будто навсегда заледенели.
Я это помнить больше не могу,
блуждая здесь среди людей, теней ли.
Глазами звёзд глядишь над головой.
Стволы дерев – как чей-то мёртвый остов.
И сквозь меня могильною травой
растут слова, пронизывая остро.
Снег
Медленный, тихий, небесно-жемчужный,
светлый мой Снеже, сеятель рая,
кружишь над жизнью моею недужной,
слабым свеченьем в ночи догорая.
Боль мою нянча, врачуя, бинтуя,
еле касаясь серебряных клавиш,
шепчешь мне в душу молитву святую,
прошлое в вечное переплавляешь.
Тем, кто ушли по незримой дороге
или бредут ещё к звёздному лугу —
всем одинаково стелишь под ноги
млечную вьюгу Полярного круга.
Мёртвые, перекликаясь с живыми,
нас окружают нездешней любовью.
Звёздами выткано каждое имя
в книге души, побелевшей от боли.
***
Забинтована снегом земля января,
но любовь, словно кровь, проступает, горя,
и твой взгляд беззащитный надёжней хранит,
чем могильные плиты, надгробный гранит.
Моё время прошедшее, ты не прошло,
но впечаталось и семенами взошло.
Ты во мне каждой клеткой своей прорастёшь.
Ты теперь никуда от меня не уйдёшь.
***
Нет, ты не умер, просто сединой
со снегом слился, снежной пеленой
укрылся или дождевой завесой.
Мне снился дождь и где-то в вышине
незримое, но явственное мне
объятие, зависшее над бездной.
Оно, что не случилось наяву,
как радуга над пропастью во рву,
свеченье излучало голубое.
Был внятен звук иного бытия.
Нас не было в реальности, но я
всей кожей ощущала: мы с тобою.
Ты мне свечой горишь на алтаре,
полоскою горячей на заре,
когда весь мир еще в тумане мглистом.
Однажды рак засвищет на горе,
и ты, в слезах дождя, как в серебре,
мне явишься в четверг, который чистый.
***
Всё гадала, всё гадала по ромашке,
а ромашкой оказалась ты сама.
В чём причина, где ошибка, где промашка?
Ранит пальцами холодными зима.
Жизнь трудилась над тобою, обрывая
клочья будущего, словно лепестки.
И стоишь ты на ветру полуживая
с золотою сердцевиною тоски.
***
Историю эту однажды в письме
прислала знакомая женщина мне.
Я бегло хотела его просмотреть,
но что-то задело и трогало впредь.
И слёзы всегда подступали к лицу,
когда то письмо подходило к концу.
Вот эти бесхитростных пара страниц:
«Мы с ним познакомились в мире больниц.
Впервые такой настоящий был друг,
и чувства откуда-то выросли вдруг.
Он умер в Аткарске у дальней родни.
Туда добиралась я долгие дни –
на кладбище, где не остыл его след...
Он снится мне вот уж одиннадцать лет.
То мчусь я к вагону за ним напролом,
а он остаётся один за стеклом.
То вдруг он вдали померещится мне
и тут же растает, как снег на окне...
Однажды иду я с работы домой.
Кругом всё бело – это было зимой.
И я на заснеженных крышах машин
ему написала слова из души.
Увидит ли с неба мой Мишка привет?
Пришлёт ли он мне хоть какой-то ответ?
И тут вдруг взревел на машине клаксон...
Я знала: то он ко мне рвётся сквозь сон!
Машина рванула в лихом вираже.
Я шла и светло было мне на душе...»
Родная душа. Как нам мучает кровь
с движением односторонним любовь,
когда не отнять, не оттаять уже...
Но взмоет душа на лихом вираже,
и в небе сверкнёт ей, себя не тая,
бессмертная, Мишка, улыбка твоя.
***
Нездешний, нежный, невесомый,
о снег, живое существо!
Любви безоблачной, бессонной
искрящееся вещество.
Души снежинки – поцелуи...
Как чуден призрачный полёт.
Воспеть то, что не существует
и тем не менее живёт.
И шепчет голос без названья:
«Всё образуется, Бог даст...»
О, этот дух существованья!
Он никогда нас не предаст.
***
Кому посвящён этот дождь? Снегопад?
Что пишет он в воздухе мокрого сада?
Как будто бы кто-то строчит невпопад,
стремясь достучаться до адресата.
А он и не слышит за стуком лопат.
Какая досада! Какая досада!
***
Я привыкла к зиме и весны не ждала.
Я жила кое-как, ни о чём не печалясь.
По утрам на работу привычно брела,
в одиночество, словно в пальто, облачаясь.
А потом умирающий день фонари
похоронной процессией в ночь провожали.
И не ты, а лишь сон был со мной до зари,
заносимый на тайные сердца скрижали.
Так брела через годы сквозь хмарь или хмель,
и к груди прижимала случайного друга.
То, что дарит легко завиральный апрель, —
после вьюга отнимет, и минет, как вьюга.
И не кажется белым тебе белый свет...
Каждый день неизбежно кончается ночью.
Но ещё беспощадней приходит рассвет,
меж тобою и совестью — ставкою очной.
Ты уже не сорвёшься, как прежде, с крючка,
в зазеркалье стихов или книг убегая.
И огромное солнце, как глаз без зрачка,
в твою душу глядит и глядит, не мигая.
***
А та зима особенной была.
Снег вышивал узоры белой гладью.
Земля была нетронута бела,
как мною ненадёванное платье,
подаренное девочке чужой,
уставшее висеть в шкафу нелепо.
Зима кружила шалью кружевной,
как будто в небо вырвалась из склепа.
То было много лет назад тому.
Мы шли и шли сквозь снежные завалы.
«А пирожки горячие кому?» -
звучало на углу и согревало.
И снова снег, бесшумный и большой.
Доверчивый, не ведающий злого...
А вот кому тепло души чужой?
Недорого, за ласковое слово.
***
Всё, что заснежено, остужено —
вельможным кажется, чужим.
Как заторможенно, контуженно,
замедленно плетётся жизнь.
Как кружево судьбы ажурное
под томный голос Адамо...
Оцепенелыми дежурными
деревья стынут у домов.
Зима опустит саван-занавес,
всё погребая в белой мгле...
Но март начнёт спектакль заново
для уцелевших на земле.
Всё обнажит, что замуровано,
откроет бездну мёрзлых тайн.
Я всё ещё начну по-новому.
Весна, отдай меня, оттай!
***
Седовласая зимья внешность,
снега кружево, словно сплю...
Как последняя жизни нежность,
цепенеющее люблю.
Как с подушек, что взбиты пышно,
доносящиеся едва
к нам последние еле слышно
умирающего слова.
В них такая таится сила
и бессмертия торжество...
Разве может быть так красиво
то, что замерло и мертво?
Как кузнечики тут звенели...
Лес, ты помнишь нас здесь, скажи?
Вышли мы из твоей шинели,
мы всё те же, не миражи.
Да, лес кончился, дальше поле.
А ещё ведь можно летать...
Сколько нежности, сколько боли,
даже в смерти есть благодать.
О зима, забинтуй мне раны,
дай мне выжить ценой любой.
Умирать ещё слишком рано,
если в сердце жива любовь.
***
Дождь, ещё не завершённый,
переходит в снегопад.
Год рыдает о свершённом
сгоряча и невпопад.
Будто то была игра ведь,
сон, прокравшийся в кровать.
Будто можно всё исправить –
смыть, укрыть, забинтовать…
Всё, что было, стало бело,
небо больше слёз не льёт.
Всё, что плакало и пело,
замерзает в гололёд.
В небе облако витает,
ночью светится звезда...
Кто рыдает – тот оттает,
кто застынет – никогда.
***
Из осени ныряю в зиму
с надеждой, что хотя б она
не будет так невыносима,
а вслед за ней придёт весна.
И в ожиданье скором фарта
я буду думать: всё не зря.
И ждать начну начала марта,
не дожидаясь декабря.
Слова любви стоят у горла –
вот-вот они сорвутся с губ,
в них ясный свет и воздух горний,
и жизнь, что рвётся из скорлуп.
О ветер, ветер, хватит дуться,
рвать шарф и горло обнажать.
Слова любви вот-вот сорвутся –
держите, мне не удержать.
***
Зима вся в белом, как невеста.
Какой блистательный мороз!
А я спешу на наше место,
где каждый вяз уже подрос.
Где снег ступает тихой сапой,
клубится в воздухе как дым,
и ёлки поджимают лапы
под пухлым грузом снеговым.
И, погружаясь словно в омут,
стремятся выбраться, скользя...
Как льнут они к теплу живому,
не зная, что им к нам нельзя.
И на сиротство это глядя,
в сугробах ботики топя,
так хочется мне их погладить,
за неимением тебя.
***
Пусть бы жизнь, хоть любая, тупая,
пусть была и бедна, и дика б...
Наступает уже, наступает
моей жизни холодный декабрь.
И когда будет песенка спета
и пройдёт кем-то заданный срок,
опознают меня как поэта
по обломкам оставшихся строк.
Кто положит любимые маки
и вглядится в потёртый овал?
Только тот, кто читал на бумаге
и когда-то со мною бывал...
Ну и хохму же я отмочила,
победила костлявую тварь –
я декабрь свой перескочила
и отважно вступила в январь.
***
Ах, какие сугробы нежные,
кружевное надев бельё…
Я слепила бы счастье снежное,
счастье луковое моё.
Пусть бы было оно холодное
и бесплодное как зима,
но когда на тепло голодная –
то надышишь его сама.
Вместо рук — ледяные веточки,
не умеющие обнять...
Лишь бы с неба летели весточки,
что одна я смогу понять.
Шарик вертится, сердцу верится,
и как будто из-под венца
рядом теплится ещё деревце
с выраженьем своим лица.
***
Сегодня встала раным-рано.
Стояла белая зима.
Мир так причудливо и странно
рождался из её письма.
Ты жизнь свою привычно хаешь,
что нам даётся однова.
Откроешь рот и выдыхаешь
заледеневшие слова.
А ты попробуй их оттаять,
в сердечном настоять тепле,
и всех почувствовать заставить,
как жизнь прекрасна на земле.
Умри, но будь на этом свете,
останься хоть одной строкой.
Ты здесь одна за всё в ответе,
и нет земли у нас другой.
***
Зимним днём как зельем приворотным
будешь напоён и обольщён.
Воздух пахнет чем-то первородным,
словно не дышали им ещё.
Снег ласкает нежными руками,
мягко стелет, укрывая лёд.
Облако с румяными щеками
надо мною весело плывёт.
После этой чистки и отбелки
мне уже намного меньше лет.
Это всё судьбы моей проделки,
это всё зимы кордебалет.
***
Оглянуться не успела я,
как метели налетели.
У машин все спины белые –
жаль не 1 апреля!
Ветер снегом дирижирует,
он то падает, то пляшет.
А душа опять с поживою –
настроение лебяжье.
Если б мне побольше силы бы,
все концы в одно сводящей,
я любовь себе слепила бы
по подобью настоящей.
Это снежное смятение,
волшебство и наважденье:
тишина снегопадения,
высота грехопаденья...
***
А вдруг ты выйдешь из метели,
как из больничной белизны,
как будто бы на самом деле,
за две недели до весны.
И я пойму, что мне не врали
луна и звёзды в вышине,
и сколько б мы ни умирали –
муж возвращается к жене.
Всё возвращается на круги,
в свой единоутробный кров,
сплетаются родные руки,
свою родная чует кровь.
И я весенние наряды
спешу примерить, удлинить,
как будто ты со мною рядом
с портрета сможешь оценить.
***
Снег укутывал дороги,
спрятать лишнее хотел,
чтоб не видно было крови
и фрагментов мёртвых тел.
Чтоб следа в себе фашиста
не запомнили поля,
чтобы белой и пушистой
всем увиделась земля.
Скроют снежные лавины
доказательства вины.
У небес глаза невинны,
словно не было войны.
Нет ни грязи и ни боли,
скрытых нежностью заплат.
То ли саван это, то ли
маскировочный халат.
А когда-то снег казался
подвенечною фатой,
кожи ласково касался,
не был ложью и бедой.
А теперь он падал, падал,
застя свет над головой,
чтобы скрыть всю эту падаль,
что вчера была живой.
***
Зима бывает так нежна,
что выхожу, полуодета.
Зима не так уже страшна,
когда в крови осталось лето.
И счастья райского птенец –
смотри – на мой балкон слетает
и говорит, что не конец,
что снег в душе ещё растает.
Необратим любви процесс.
Зима – лишь маска от ковида.
А если снять её с небес –
там светится звезда Давида.
Блеснёт улыбка между туч
как преждевременная милость...
Ну покажись же, ну не мучь!
Там где-то счастье притаилось.
Одежды тёплые тесны,
в надежды хочется одеться.
Как сладко в холод ждать весны,
которой никуда не деться.
***
Снег падает, как в мягкую постель.
Нежны, но холодны его объятья.
Мой новый год без пиршеств, без гостей,
без ёлки и без праздничного платья.
Черствеет ненарезанный батон,
не стынет студень или гусь на блюде.
Фужеров звон, не знающий, где он...
Зачем всё это, раз тебя не будет.
Но ветка мне в окошко постучит,
но птица на балкон ко мне заглянет.
Моя любовь немножечко горчит,
ей ни к чему демонстративный глянец.
Люблю я эту ночь и свой ночлег,
который на мечту мою ведётся.
Как мягко стелет этот белый снег...
А спать мне всё равно ведь не придётся.