Эта осень выдалась сложной. У всех вокруг с наступлением сентября начались какие-то досадные неприятности – от лысеющего хвоста до сломанного пальца. Каждый огрызался по пустякам или хныкал от любой мелочи. В самом воздухе разливалось нервное нетерпение, словно что-то должно было произойти. В общем-то, так оно и было – скоро должны были грянуть первые серьезные заморозки, а за ними на когтистых лапах инея ступала зима.
Но пока даже погода не могла успокоиться – дождливые холодные дни чередовались с жаркими и солнечными, сменяясь так быстро, будто кто-то играл с цветными слайдами.
Цыгану было тоскливо. Каждый день его не отпускало чувство, что он гонится за чьим-то хвостом, вот-вот сомкнет зубы – но вожделенная добыча всегда ускользает на шаг вперед. И бесконечная, иллюзорная гонка эта так выматывала его, что даже во сне он скулил и перебирал лапами.
А еще ему стала сниться Жулька. Бедная, маленькая Жулька, рыжая и добродушная. Два года назад ее не успели спасти из горящего хозяйского дома, и Цыгану до сих пор снится ее жалобный и отчаянный визг. Правда, осенью сны изменились – теперь Жулька приходила к его будке и садилась поодаль, будто тоже ждала чего-то. Цыган звал ее, но она только улыбалась, а потом начинала отходить – все дальше и дальше, в белую туманную кисею, и вот уже только колечко хвоста виднеется. Цыган каждый раз пытался догнать ее, остановить, вернуть домой, даже заначенную косточку откапывал для угощения, но каждый раз не мог и лапой шевельнуть, лишь смотрел на удаляющуюся подругу.
Вот и снова он проснулся с щемящим чувством где-то за ребрами. Хотелось выть или хотя бы заунывно лаять, перекликаясь с собственным эхом, только бы прогнать эту одуряющую тоску, это странное чувство несбывщегося ожидания. Казалось, что он что-то не успел, не сделал, или сделал неправильно.Проклятый иллюзорный хвост маячил на краю сознания, манил и играл – ну давай же, догони, укуси! Но все было тщетно, и в реальности оставалась только неспокойная осень да грызущая за горло тоска.
На старый сухой репейник села Синица, вертлявое, веселое существо, с которым Цыган делился остатками каши из миски. Сегодня пушистый шарик был непривычно тих и задумчив, словно тоже чего-то ждал.
- Привет, Цыган. Грустишь?
- Грущу. Сам не знаю, о чем. Может, о несбывшемся?
- Как и я. Как и я… Осенью мне всегда становится немного обидно. Смотри, все улетают, начинают новую жизнь, видят новые места. А мы остаемся здесь, мерзнуть до весны и ловить редкие солнечные лучи. Разве ты не хотел бы улететь куда-нибудь?
- Не знаю. Я же не птица, у меня нет крыльев. Хотя, наверное, ты права. Если бы я только мог…
- Мне всегда хотелось улететь вместе с журавлями. Они такие большие, такие смелые – я думаю, им никогда не бывает грустно и одиноко. Разве может грустить тот, кто так высоко летает?
- Тише, Синица. Слушай.
Небо плакало. Горестно и отчаянно, так, что горло сжимало и что-то в груди переворачивалось. Так плачут по покойным, придя после похорон в опустелый дом и закрыв все двери, чтоб никто чужой не услышал, не прикоснулся к этому таинству одиночества. Это был голос самого одиночества, лившийся с серого, отсыревшего неба. Так, наверное, плакала Жулька, царапая запертую дверь, когда душное пламя карабкалось по стенам.
Журавли улетали.
Острый, игольчато-точеный клин кружил над полем, выплакивая прощальные ноты.
Цыган и Синица в молчании сидели, слушая журавлиные крики.
В эту ночь Цыгану снова приснилась Жулька. Он снова гнался за ускользающим хвостом добычи, яростно лязгая зубами, как вдруг она появилась сбоку, как всегда, тихо улыбаясь. Цыган запнулся, остановился, ошалело огляделся… И вдруг понял, понял то, что мучило его все эти дни. Не было никакой погони, не было вожделенной дичи, опережавшей его зубы на полшага. Все это время он гнался не просто за миражом, нет. Этот хвост был его собственным, и за собой он гонялся, опережая самого себя на полшага, и отставая от себя на один щелчок зубов.
Жулька встала, потянулась, хитро кося на него карим глазом. Повернулась и пошла, как уходила и раньше, в светлый туман. Но Цыган чувствовал, что теперь все будет по-другому. Что-то изменилось, и не было больше ощущения незавершенности.
Цыган встал и пошел следом за подругой. Догнал, ткнулся носом в плечо. Теперь все было правильно. Два силуэта уходили в туман, растворяясь в собственном сне.
На рассвете журавли снова кричали, жалобно и ликующе одновременно. Под эти звуки маленькой Синице снился теплый сон про то, как она летела с журавлиным клином в теплые края, и ее друг Цыган летел рядом, размахивая смешными ушами, как крыльями.
На остывающем теле старого пса оседал иней.
В эту ночь случился первый настоящий заморозок.