- Достопочтенный сенат, неоценимый Гай, - провозглашающий сделал надуманную паузу, - Юлий Цезарь, сегодняшнее заседание объявляется закрытым, - закончил он, чувствуя неукротимый зуд вожделения, глядя на волосатые ноги сенаторов, торчащие из-под колыхающихся при ходьбе тог, и как ему казалось, уплывающие вдоль колоннады.
Цезарь вышел как обычно в другую дверь, за ним последовал Брут.
- До чего достала вся эта педрильня, сил нет, - сокрушался Гай Юлий, - продолбали весь Великий Рим! Каждый раз он так и наровит назвать меня перед сенатом Гей Юлий Цезарь! Куда мы катимся?! Помяни моё слово, придёт день - запрутся сюда туполобые дикари и разнесут всю эту..., - он прервался, увидев как чья-то мохнатая задница мелькнула за угол, а за ней, присвистывая от удовольствия, поскакал один из достопочтенных, - вот, видишь до чего дошло? Я даже в бани ходить больше не могу, там ни нагнуться ни присесть, пришлось свою построить, а плебеи-идиоты только и визжат: "Цезарь отделяется от народа!", делать им больше нечего. От какого народа? А я что, не народ? Если я не в подворотне вино пью и не один из них, - махнул он в сторону удалившегося за угол сенатора, - так я уже и не человек?
Брут всё это время шёл и сочувственно поддакивал. Он всегда сопровождал Цезаря, являясь его лучшим и практически единственным другом, и более того, был обязан Цезарю своей свободой, о чём тот ему никогда не напоминал. Брут был приглашaем везде - и в баню, и на частные пиры, и на другие несанкционированные мероприятия, пользуясь полным и безграничным доверием Цезаря, разделяя его взгляды на государство, политику и даже нетрадиционную для его положения сексуальную ориентацию.
Гай Юлий, вопреки всем веяниям моды, происхождения и политического статуса, любил женщин, хотел и получал и щедро отдавал...
Бани были местом, где Цезарь оттачивал своё необыкновенное мастерство совершать несколько дел в одно и тоже время. В этом ему безоговорочно помогали горячие Эфиопские служанки, с желанием и даже чувством, обычно не меньше трёх, но иногда и пять одновременно.
Глядя на такую одарённость, Брут всегда завидовал и предпочитал никогда не ввязываться в подобные тренировки, видимо, боясь оказаться неуклюжим, надеясь что когда-нибудь этот опыт ему пригодится.
Император был человеком здравого смысла и с хорошим чувством юмора, поэтому когда на одном из пиров один неразумный повеса спросил в чём его секрет успеха у женщин, он ответил затаившим внимание гостям: "Никакого секрета, всё очень просто - разделяй и властвуй!" Повисла недоуменная пауза, и только когда Цезарь собрался объяснить что имел в виду, все взорвались смехом и аплодисментами - до них наконец дошло. "Хорошо ещё хоть так", - подумал он и сделал несколько глотков вина.
В последнее время, однако, Цезарь стал реже посещать бани, конечно же это не значит, что он стал реже мыться, просто, узнав о неизлечимой болезни, Гай Юлий больше времени проводил, приводя свои дела в порядок на тот случай, если неминучая застанет его врасплох. С Брутом виделся только по делам, и тот, воспользовавшись этим временем, стал очень популярен среди большинства сенаторов.
Однажды после очередного заседания правитель как всегда вышел в отдельную дверь, а Брут по каким-то делам последовал за остальными сенаторами. Цезарь направился было домой, но потом передумал и решил пригласить Брута на скороспешный пирок и рассказать ему о болезни и своих мыслях по этому поводу. Он вернулся в зал сената, который подметал чертыхающийся на что-то мавр, пересёк его и пошёл вдоль колоннады, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не увидеть то, что могло вызвать тошноту. Гай Юлий вообще уже жалел что пошёл сам, а не послал гонца. Cвернув на аллею, oн в тени эвкалиптов увидел какую-то возню хуже обычной. Не нужно быть Цезарем чтобы догадаться, что там происходило, но его внимание привлекло не только то, что один запыхавшийся сенатор с задранной тогой обслуживал троих других одновременно, но что в его движениях было что-то до боли знакомое. Гай Юлий подошёл ближе и к своему ужасу в тех фрагментах лица, которые можно было видеть, узнал того, кому он так доверял.
"И ты, Брут?" - вырвалось у ошеломлённого императора.
Немая пауза была недолгой - Брут шлёпнулся на землю как рыба, снятая с крючка, прерванные сенаторы начали, судорожно путаясь в тогах, что-то искать на земле. Найдя, они игриво подбежали к Цезарю. У них в руках, точнее между большими и указательными пальцами, были маленькие сверкающие на солнце, с цветочками и ленточками на глазурных ручках ножики.
Император даже не стал сопротивляться, хотя это была настоящая пытка: лезвия едва входили под кожу, ни умения, ни сил у ведущих вялую атаку, при этом подмигивающих друг другу и манерно покручивая пальцем другой руки в волoсах, не было и если бы не пошатнувшееся здоровье, то пришлось бы Цезарю стоять там до утра, ждать пока не вытечет достаточно крови.
Через несколько часов всё ещё чертыхающийся мавр, возвращаясь с работ, нашёл императора лежащим на аллее, но тот сказал оставить его, и мавр продолжил чертыхаться в своём направлении.
Великая некогда империя пала немного позже, как и предсказывал Цезарь.