На выжженном, расплавленном войною
и стронцием пропитанном пространстве,
которое всего лишь накануне
считалось крупным городом японским,
тебя нашли живой в обрывках платья –
фланельных складках, слипшихся от жара
на бренном тельце маленьком твоем.
Возможно ты от холода не мёрзла,
хоть мало было уцелевшей кожи
и август чёрным ядерным потоком
тебя в бескожной стуже согревал.
Ты пела, никого не замечая,
и Хина-кукла с удивлённым взглядом
на вышитом тесемкою лице,
с бровями чёрным росчерком вразлет,
прислушивалась, как бы замирая,
к простой предсмертной песенке твоей.
Ты пела кукле что-то, и спасатель,
подумавший, наверно, что он бредит,
сам в струпьях жутких тёмно-бурым пеплом,
смотрел недоумённо на тебя,
на вас двоих, и ничего не делал.
Спасатель прокажённый, поражённый
как ты, как все, чьи судьбы изменились
в одно непоправимое мгновенье –
он не звонил тогда в колокола.
И жизнь короткая твоя, его и многих
промчалась, омертвела незаметно,
угасла поминутно среди дыма,
но колокол воскресший и тревожный
сквозь дней поток и ядерную пыль
звонит без остановки до сих пор.
Забыто всё: проклятье чужеземцам,
ошибки хризантемового трона
и поздний разговор про покаянье –
лишь ты поёшь, ты вечно куклу нянчишь...
Лето 2012