Это был последний день поэтического фестиваля, и я провела его с двумя поэтами - одного будем называть "питерский", другого - "москвич".
- Сегодня мы поедем в Гент, я всё продумала.
- Я буду следовать за тобой, Саша, - покорно отвечает "питерский".
- У нас всего один свободный день, и я хочу показать тебе самый очаровательный бельгийский город , но с учётом того, что в 9 часов тебе надо быть в аэропорту. А то тут, в Льеже, совсем нечего смотреть.
И тут в комнату кто-то постучал. И вошло настоящее чудо. Седой, бородатый, с сумасшедшим лицом и сумрачным взором. В руках - листок со стихами. Ещё один поэт? Да-да, припоминаю! Он ходил туда-сюда во время перерыва. Это был "москвич".
Сегодня фестиваль поэзии переместился в Париж, чтоб последний день финала особенно запомнился участникам, ведь что ни говори, а Париж - это Париж! Но москвич, так же как и питерский, не смог поехать, у него кончается виза, и надо успеть на поезд в Москву.
И вот он, неприкаянный, ищет, куда бы прилепиться. А тут мы, какая никакая, а компания.
Появление москвича поменяло наши планы, но как отказать собрату по перу, не бросать же его одного на бельгийщине? А я, считай, бельгийка, знаю, что и как, знаю язык, и со мной путешествовать легче.
И я с королевской щедростью говорю: Поехали с нами!/Навязался же ты на нашу голову- про себя.
Дождь стихает, и мы выходим из гостиницы.
На льежском вокзале мы долго покупаем билеты для москвича, который поедет с двумя пересадками в Москву. У кассира на лице появилась насмешливая улыбка, но он не теряет самообладания. Очередь ждёт. Молча и терпеливо.
Мы долго едем на поезде. Москвич рассказывает о Паустовском, Арбузове, посвящает нас в тайны стихосложения. Мы с питерцем слушаем его, раскрыв рты. Боже мой! Это настоящий, сумасшедший поэт, не от мира сего! - Подержись за него, - говорит мне питерец. - Мы с тобой сегодня прикоснулись к настоящему чуду.
Вот и Гент. У нас всего 2 часа, и надо успеть сдать в багаж сумки и чемодан и доехать на трамвае до центра города, где как раз и собрались самые ценные средневековые красоты.
Москвич страшно нервничает. Становится холодно, он надевает мятую серую кофту, теперь в кепке, с бородой и в мятой кофте он выглядит, как парижский клошар и - как настоящий гений, которому чуждо всё земное.
Мы загружаемся в трамвай, я пробиваю талоны, и, громко, на весь трамвай, говорю по-русски. А мои друзья уже уселись, причем напротив сидит ещё один русский, а рядом с ним бельгийка, которая пристально смотрит на всю нашу компанию, прислушиваясь к нашему разговору. - Русские? Хотите посмотреть Гент? - Да, но у нас так мало времени!-сокрушаюсь я. - Ничего, я вам за полтора часа всё покажу - отвечает она. Герда - так её звали. Канареечный шарф на шее, взгляд немного сумасшедший, но дружелюбный, к тому же слегка выпивши, словом, наш человек.
И тут наш трамвай выезжает на площадь, и старый добрый Гент будто приветствует нас, кивая своими башенками, звоня колоколами соборов, и зовёт ступить на булыжник площадей.
Канареечная Герда берет нас всех на абордаж и мы плетёмся за ней, как выводок цыплят за мамой-курицей. Она - местная, и с ней всё получается быстрее. Три моста, три готических собора, и весь Гент - у нас в кармане и в кадрах на пленке фотика. Всю дорогу я успокаиваю москвича, что времени, мол, достаточно, и мы успеем на поезд.
Мы едем назад, и старый Гент щурится на закат и машет нам с башенок старинного замка Gravensteen, будто недоумевает, почему мы так мало побыли. Поезд проезжает Лёвен и подходит к Брюсселю. Москвич смотрит на свинцовые облака в солнечных прожилках и тут же сочиняет стихи. Он весь соткан из слов и созвучий, метафор и оборотов. Он задумчиво называет меня "маленькая поэтесса с огромным бантом" и читает из Заболоцкого:
Eё глаза - как два обмана, полу-улыбка, полуплач,
Её глаза - как два тумана, покрытых мглою неудач.
Он всюду таскает пластиковую бутылку с водой. При расставании я забираю её в качестве сувенира, на ней написано: "Волжанка. Вода родниковая. Питьевая негазированная". Где я в Бельгии ещё найду такую?
Москвич страшно рассеянный. Из кармана его брюк торчит кончик жёлтого конверта, в котором - все его денежки, он постоянно проверяет, цел ли билет на поезд до Кёльна. Настоящий поэт!
Когда мы сходим в Брюсселе и долго машем ему, у меня такое чувство, будто уезжает мой родственник.
Точно такое же чувство - будто теряю родного человека - в аэропорту Завентем, где я провожаю питерского на самолёт. Я медленно спускаюсь по эскалатору вниз, а он остаётся наверху и машет мне кепкой. "До свидания, Саша!"
До свидания... А свидимся ли мы? Грустно и светло.
Всё это - и старый Гент, и стихи, и прогулка с двумя поэтами, смешавшись в одном эликсире, делают этот день одним из тех, который потом долго вспоминаешь и смакуешь по глоточку, как целебный бальзам, боясь уронить хотя бы каплю.
Стихи "питерского":
Ах, этот старый добрый Гент!
Наверно, лучше его нет.
Как он красив – седой и статный,
Что тянет – повернуть обратно,
И окунуться с головой –
В его уют, в его покой,
И вновь шаги его услышать,
И снова заглянуть под крыши,
Что отражаясь на воде,
Плывут каналами ко мне,
И чуть дрожат, и дышит город,
Но вот, уснёт, и будет скоро
Играть огнями старый Гент,
Которого красивей нет,
Всю ночь, качая фонари,
И сказки видеть до зари…