Пожалуй, в этом был какой-то морок:
одни стихи на хлебе книжных корок.
Не помню, чтоб я плакала потом,
но аура все зыблется над спетым
предельной захрустальности поэтом
с лиловейшим харизмы лепестком.
Я все понять хотела, в чем тут фокус,
конкретно вбетонированный крокус.
- Живи со мной, смотри и повторяй.
И тело, увенчавшись перманентом,
холодной речки нежилось фрагментом,
в ту музыку вливаясь через край.
То клянчу ключ от питерской квартиры,
хоть крест навьючь из нимфа и сатиры
с доплытием в погожий Петергоф!
То пафос нерастраченной морали -
ночной показ - стриптиз в "Империале"
и кодою - моих неверных строф
стриптиз. Он, помрачнев, коснулся текста,
пластая нераскатанное тесто.
Тут муза горемычная моя
и возопи: "Всему же есть пределы!
Терпела я, но пела, как уж спела,
корежась в партитуре бытия."
А утки плыли. Мостик отражался.
И сквозь струи камыш преображался.
Порою взгляд меняет сам предмет.
Я так и не нашла чего искала,
забыла вирш, что правка искромсала.
Вода текла, чернил простыл и след.
Итожу я, тут можно в четверть слова.
Ничтожное не стоит быть лилово.
О, желторотой спелости поэт,
рассыпься одуванчиком хоть всюду.
До неба доцвестись... Дороги к чуду -
Молчания прозрачнее нам нет.