Владимиру Фёдоровичу Бойко
Когда змеиногорская погода
тебя к мышам загонит
на ночь
в стог,
по правилам великого народа
почувствуешь и Запад, и Восток.
Привет, отель, из клевера и мяты!
Привет, норушка,
что ж ты обмерла?
О чём пищишь?
Мне жалобы понятны:
не слышать бы свирели и сверла...
Прав Монтескьё: ландшафт, сиречь природа,
не просто степи или суходол...
Хотел я глянуть дальше огорода.
Гром громыхнул: "Иди!" -
и я пошёл.
Я шёл на жизнь.
Постыдное начало -
рвать сапоги, тащась куда-нибудь.
Медведица мне в небе помогала,
вылизывала ярко Млечный Путь.
Кромсая кедры Древнего Алтая,
бензопила провыла:
"Ты - злодей!"
Своё земное, небом утоляя,
и я вгляделся в правила людей:
и в правила скорбящих иудеев,
которых жгли повсюду и всегда;
и в правила скупые для плебеев,
в которых вифлеемская звезда;
и в правила - чернеть медвежьим шапкам,
где правит бал туманный Альбион;
и в правила - входить
казачьим шашкам
в чужой крестец
через чужой погон.
Разрублен мир
на бедных и богатых.
Рубцы границ дымятся в письменах.
Считали деньги в каменных палатах,
чернел над книгой мудрости монах.
Опять в крови крыло совы Минервы.
Двадцатый век в конце путей лихих.
Восток и Запад натянули нервы.
Россия-мать, что в правилах твоих?
Есть правила: быть стогу и корчаге,
быть пахоте чернее, чем мазут;
есть правила оврага и бумаги;
над пропастью по правилам идут.
А пропасть эта - русская натура,
сама собой же, клятая не раз,
в ней - щедрость, диктатура, пуля-дура,
и слёзы над травинкой в смертный час.
То подаёт печатный пряник
(гостю),
то распрямит,
то - мордой по стерне...
Мне кажется торчащей в небо костью
любой из обелисков по стране.
Двадцатый век кончается.
И вроде
я вижу горы, степи и межу,
мышей в стогу,
послов в Алмазном фонде...
Россия.Ночь.Один в стогу лежу.
Песок не сжёг.
Болото не всосало.
В меду не утопил закон тайги.
Я молниями резал хлеб и сало.
Я облаками чистил сапоги.
Мой день восстал!
Он требует расплаты,
он раскалился злостью добела.
Мне мало силы
клевера и мяты.
Прощайте, мыши, у меня дела.
1996 - 2000 г. Барнаул - Саратов