КАРТИНЫ РУССКОГО МУЗЕЯ
Последний день Помпеи (К. Брюллов)
Летят с домов кариатиды,
Уходит город в мир иной.
Сейчас его, как Атлантиду,
Затопит огненной волной.
И никуда уже не деться
От злополучного конца,
Но рвется мать укрыть младенцев,
А сыновья – спасти отца!
И пепел траурной вуалью
Навис над свадебной фатой
Объятой страхом и печалью
Невесты чьей-то молодой.
Уже над первою потерей,
Осиротев, скорбит малыш
И, в гибель матери не веря,
Лепечет: «Мамочка, ты спишь?»
Отцы и дети, сестры, братья –
На всех один последний миг,
Чтоб заключить родных в объятья
В ответ на их прощальный крик.
Взятие снежного городка (В. Суриков)
Веселый хохот, крики, визги
С картины этой слышим мы.
Летят в лицо нам снега брызги,
Трещат развалины зимы.
Лихим прыжком скакун мятежный
Прорвался к цели на коне
И городок разрушил снежный,
Чтоб не препятствовал весне.
Кипит народное гулянье,
Стряхнув, как снег, заботы с плеч,
И очень скоро на поляне
Уж будут масленицу жечь.
Девятый вал (И. Айвазовский)
Их было двадцать человек
На потерпевшей бригантине,
Но штормовых валов набег
Разбил корабль и предал тине.
Их было десять, кто сумел
Вскочить в спасательные шлюпки,
Но шторм неистово гремел,
Ломая шлюпки на обрубки.
И вот теперь их пять всего,
Кто стойко борется с пучиной,
Но вновь морское божество
Волной взмахнуло, как дубиной.
Сейчас огреет их и съест,
И лишь заря несет надежду,
Что чудотворный мачты крест
Спасет их волн смертельных между.
Портрет Т. Любатович (К. Коровин)
В раме этого портрета –
Рама дачного окна,
Чтобы воздухом и светом
Насладились мы сполна,
Чтобы прелесть юной дамы
Оценили в мелочах –
Каждый бантик, мелкий самый,
Каждый всплеск в ее очах!
Скользких бликов колыханье,
Шевеление теней
Создают эффект дыханья,
Выдают волненье в ней.
Шелестят совсем немножко
Пышных юбок облака,
И красавица с окошка
Строит глазки нам слегка.
Корабельная роща (И. Шишкин)
Вот он, лес исконно русский, –
Величавый, вековой,
С полосой тропинки узкой
И опушкой моховой.
Доросли до небосвода
Сосны мачтовой длины,
И морей глубоких воды
Им вдали с высот видны.
Ну, а мелкая запруда,
Тонкий спичечный забор
Не заметны им оттуда –
Так велик сосновый бор!
Дубы (И. Шишкин)
На ярком солнышке дубы
Растут как баловни судьбы.
Купаясь в ласковых лучах,
Мужают, ширятся в плечах,
И не стареют ни на миг,
А продлевают жизни шик,
Ведь от тепла погожих дней
Она счастливей и длинней.
Дети (В. Серов)
Ветреным морем любуются дети,
Море поймало их в крепкие сети,
С шумом навеяло мысли о буре
Маленьким мальчикам -
Саше и Юре.
Нервно шатая рыбацкие шхуны,
Тронуло самые тонкие струны,
Вспенило кудри, раздуло рубашки,
Души встревожило
Юрке и Сашке.
Скрипку поставил скрипач на окно –
Вдруг на глазах покосилось оно!
А за окном покачнулся весь мир
С тысячей окон из разных квартир.
В сторону скрипки склонились дома,
Словно они от нее без ума.
Даже которые были вдали,
Тоже никак устоять не могли
И, увидав красоты эталон,
Скрипке отвесили низкий поклон.
Утренний натюрморт (К. Петров-Водкин)
Натюрморт для нас порой
Может сделаться портретом,
Только, кто его герой,
Узнаём мы по предметам.
Чай в стакане, два яйца,
Свежесорванный букетик –
Виден дачного жильца
В них бесхитростный портретик.
На столе излишеств нет –
Ни салфетки, ни скатерки…
Может, это скромный дед
В полинявшей гимнастерке?
Тут же спичек коробок…
Вероятно, дед – куряка.
И ласкается у ног
Верный друг его – собака.
Ну, а чайник, весь блестя,
Отразил кошачью морду,
Что прильнула, как дитя,
Ко владельцу натюрморта.
Запорожцы пишут письмо турецкому султану (И. Репин)
Вся дрожит земля сырая,
На большом степном лугу.
Только слышно: «Умираю!
Помогите! Не могу!»
Но не видно бою-драки,
Не ломаются щиты,
Это хохотом казаки
Надрывают животы!
Для турецкого султана
Сочиняют письмецо,
Подбирая неустанно
Позадиристей словцо.
Как хотят, отводят душу,
Потешаясь над врагом:
То надрать грозятся уши,
То расплющить сапогом.
И скрипит листок бумаги
Гневом сжатых челюстей.
Ох, достанется бедняге!
Не собрать ему костей!
Как подтвержденье хозяйских затей,
В доме купеческой дочки
Кошка весь день «намывает гостей»,
Чистя на лапах носочки.
Вот и настал долгожданный момент –
Знатный жених у порога!
Хоть без букета, но сам, как презент,
Даже напыщен немного.
Ах, от избытка волнений в груди
Кинулась в бегство невеста!
Маменька тянет ее позади
За кринолины на место.
«Надо сюртук застегнуть поскорей! -
Думает папенька нервно. –
Стыд – дворянина держать у дверей!
Бедный заждался, наверно…»
Стол хлебосольный к приему готов.
Нынче весь дом на подносе:
Дочка, закуски различных сортов,
Денежки…
Милости просим!
Как молода для печальной вдовы
Милая барышня эта!
Но вместо бального платья, увы,
В горестный траур одета.
Все, что осталось от мужа, – портрет,
Слезы, долги да расходы.
И ни единой опоры ей нет,
Кроме Христа да комода.
Все опечатал казенный сургуч –
Взяли свое кредиторы…
И ни один милосердия луч
В дом не пробился сквозь шторы.
Может картина быть непонятна,
Может казаться странной она:
Синие кляксы, черные пятна, -
Словно картину смыла волна…
Скажет порою зритель бестактный:
«Вот так лепнина! Ну, и мазня!
Точно такой же фокус абстрактный
Запросто выйдет и у меня!»
Ну, а ценитель, тонкий и чуткий,
Знающий каждой черточки суть,
Может дивиться целые сутки
И от восторга даже всплакнуть.
Стойко идут они против теченья,
Против палящего солнца свеченья,
Против песка раскаленного жженья,
Против усталости, изнеможенья,
Против натертых бечевкой мозолей,
Против постылой скитальческой доли,
Против опухших в дороге коленей,
Против сочувствия и сожаленья.
Смотри, сынок, скорее, ну-ка:
Два разноцветных мотылька
Уселись прямо мне на руку,
Чтоб отдохнуть на ней слегка.
Вот беззаботные созданья!
Не надо сеять им и жать.
Сейчас помашут «до свиданья»
И будут дальше путь держать.
Учениками окруженный,
Сидел Христос у входа в храм,
И каждый, как завороженный,
Внимал простым его словам.
Он говорил, как странник божий,
Прошедший множество дорог,
Ветра и зной впитавший кожей,
Видавший святость и порок.
Но вдруг на мирное собранье
Толпа нахлынула волной,
Сопровождая грубой бранью
Неверность женщины одной.
Дрожала грешница с испугу,
Попавшись в крепкие силки.
«Карать изменницу-супругу! –
Кричали злые языки. –
В таких бросать за камнем камень
Нам заповедал Моисей,
Чтоб в назиданье синяками
На них позор отметить сей!»
Но тихой мудростью Учитель
Ответил гневным голосам:
«Берите камни и мечите,
Кто без греха людского сам,
Кто выше слабостей, ошибок,
Не оступался кто вовек,
Для искушений кто не зыбок,
Кто сам безвинный человек».
И разошлась толпа понуро
За край библейского холста.
Лишь только грешницы фигура
Вся обмерла, стыдясь Христа.
Но, на колени оседая,
Она услышала в тиши:
«И я тебя не осуждаю…
Иди, и больше не греши…»
Их захватил прилив нежданный,
Настиг игривых волн задор,
И он сказал: «Смотрите, Анна,
Какой бушующий простор!
Какое славное ненастье
На нас обрушилось так вдруг!
Я полагаю, это счастье
Шипит и пенится вокруг!»
Теряя голову со шляпкой,
Она смотрела хохоча,
Как из воды шагая зябкой
Стихи читал он сгоряча!
Она запутывалась в юбке,
Он хлюпал туфлями смешно.
Промокли оба, словно губки, –
Зато какое полотно!
Скромно живет деревенька простая
В тихой молитве и честном труде,
А иногда сам собой отрастает
Радужный нимб у нее при дожде,
И в неприглядном сыром бездорожье,
Словно сошедши с иконы святой,
Светится он, как знамение божье
Радостной, чистой своей красотой.
Пришел паренек с узелком на урок –
На первый во всей своей жизни!
Да только робеет ступить за порог:
Вдруг хохотом кто-нибудь брызнет?
А если, заметив оборванный вид,
Учитель обидное что-то съязвит,
И тут же взорвется от смеха весь класс?
Так, может, не в этот, а в следующий раз?..
В сумерки вышла на речку луна
В белой рубашке из чистого льна,
И, оглянувшись пугливо кругом,
Скинула платье, да в речку бегом!
Прямо как в теплом парном молоке,
Нежилась в сонной вечерней реке.
Спали деревья, трава, облака,
Звезды на небе дремали слегка,
И ни одна сквозь туманные сны
Не увидала купанья луны.
В мире такая стоит тишина,
Будто она в целом свете одна,
Будто бы нету в потемках реки
И бережка, где трещали сверчки,
Нет на ветру шелестевших берез,
Нет стрекотавших в осоке стрекоз.
Нет щебетавших над пашней скворцов,
Нет петухов - деревенских певцов,
Нет беспокойно брехавших собак –
В сумерках веришь, что все это так.
Следят ребята в напряженье,
С большим волнением сердец:
Одно неловкое движенье –
И рухнет карточный дворец!
Уже почти конец колоды,
К успеху движется игра…
Держитесь, клетчатые своды,
Неколебимо, как гора!
Не разлетайтесь, двойки, тройки!
Не уроните дам, вальты!
Как акробаты, будьте стойки
Во имя хрупкой красоты.
Не скажешь, глядя на портрет,
Что ей всего-то десять лет!
Как странен облик светских львиц
В портретах нежных детских лиц!
Как он заметно им велик:
Корсет, напудренный парик
И юбка (писк последних мод)
Размером с бабушкин комод.
Но даже столь помпезный вид
Прекрасных черт не искривит
И не запудрит до конца
Невинной детскости лица.
Вдоль центрального бульвара
В старом сквере небольшом
Взад-вперед гуляет пара –
Нянька с крохой-малышом.
И ведет себя, как мыши,
На бульваре весь народ,
Говорит как можно тише,
Не горланит, не орет.
Скинув туфли с каблуками,
Ходят дамы босиком,
Не звенит никто звонками,
Не свистит никто свистком.
Но поспав немного, чадо
Вдруг открыло щелки глаз –
Все, шумите, сколько надо!
Завершился тихий час!
Над скатертью дельфиниум,
Как синих брызгов столб,
Стоит в большом графиниум
И украшает стол.
А рядышком в графинчике,
Совсем не велики,
Как мелкие дельфинчики,
Синеют васильки.
С чувством любви и заботливой ласки
Девочка куклу свою обняла.
Утром умыла, протерла ей глазки,
Пряди волос, расчесав, завила.
Выбрала бантик ей самый прелестный
И прошептала на ушко секрет:
«Будет сегодня художник известный
С нас рисовать настоящий портрет!»
Ты за меня не бойся, ладно?
Я у тебя кремень, гранит!
Моя родная Ариадна,
Твоя любовь меня хранит.
Я лабиринт путей окопных
Пройду до самого конца,
Не затеряюсь, не усопну,
Ты не волнуйся за бойца.
Поверь, с фашистским минотавром
Я совладаю, и вернусь,
Приду живой, с победным лавром,
Ты за меня душой не трусь.
И точно так же мы с тобою
В обнимку будем тут стоять,
И будет небо голубое
Для нас салютами сиять.
Вот они, злостные птичьи враги!
Ловчие звонкой лесной мелюзги!
Вот кто ворует у рощ голоса!
Вот кто концертов лишает леса,
Губит артистов лесных оперетт!
Все их запомните,
Вот их портрет!
Муза художника Марка Шагала
Кверху ногами по небу шагала,
Острыми шпильками цокала гулко
И наслаждалась чудесной прогулкой.
Как невесомую, нежную тучку
Музу держал живописец за ручку,
Топал за нею по крыше отвесной
И наслаждался прогулкой чудесной.
Юркие лыжники, словно стрижи,
В чаще по склонам летают,
И виртуозные их виражи
Змейкой стволы оплетают.
Низко они над землею парят,
Будто бы ищут кормежки,
Ждут суетливо, когда заискрят
В воздухе снежные мошки.
Здесь до войны купались дети,
Ходили яхты, катера,
Ловили рыбу на рассвете,
Гуляли пары до утра.
Ракушки редкие таскали
Мальчишки с каменного дна,
С причалов блинчики пускали,
Но все испортила война.
И прокатился страшный вопль
По черноморским берегам,
Бросая мирный Севастополь,
К фашистским, варварским ногам.
Накрыло вражеской волною
Его, как башню из песка,
Чтоб уничтожить все родное
И не оставить ни куска.
Но, весь дымясь, как черный тополь,
Держался город, как герой,
Ведь бился этот Севастополь
За Севастополь тот, второй,
Где, веселясь, купались дети,
Ходили яхты, катера,
И не слыхал никто на свете,
Как воют в небе «юнкера».
Был сегодня у царя,
И, как видите, не зря:
Подарил мне батька шубу,
За труды благодаря!
Соболиный воротник
Греет душу, как парник,
Но всего сильнее любо,
Что в доверье я проник!
Знать, угоден я царю,
С ним на равных говорю
И на равных в государстве
С ним политику творю!
Да и царь мне не указ!
Я важней его в сто раз!
Засиделся уж в боярстве,
На корону целю глаз!
Как уютно на крылечке
Примоститься вечерком,
Словно музыка, словечки
Льются плавным ручейком.
Теплым солнышком согреты,
Все воркуют две сестры
Про мечты да про секреты
Их девчоночьей поры.
А внутри лесной корзины –
Свежий выводок грибной
И рябининок рубины
С виноград величиной.
Это лета дар прощальный,
Близкой осени привет,
Скоро дождь пойдет печальный
На ступеньки для бесед,
И любимое местечко
Потеряет свой уют…
Эх, чудесное крылечко,
Посидим подольше тут!
Не умирай! Победа, брат!
Мы дождались ее! Ты рад?
Теперь на всех парах домой!
Войне конец, родимый мой!
Так много счастья впереди!
Дождись его, не уходи!
Ты заслужил увидеть, друг,
Как будет празднично вокруг,
Как улыбнется мир весне, -
Но наяву, а не во сне…
Ну, до чего ж девчонки юрки,
Еще и шутят надо мной!
Уж целый час играем в жмурки,
А я не сцапал ни одной.
Зато вот бабушка в объятья
Смогла попасться мне раз пять!
Хватаюсь я за чье-то платье,
А это бабушка опять!
Сколько в святочном гаданьи
Первобытной ворожбы!
Это с нечистью свиданье,
Испытание судьбы!
При свече ночные бденья
Так таинственно страшны,
И причудливые тени
Вырастают в полстены.
Остудился воск топленый
В миске с чистою водой…
Где ты, суженый влюбленный,
Симпатичный, молодой!?
Под какой стоишь березкой?
Или ходишь за плетнем?
Расскажи, кусочек воска,
Мне хоть что-нибудь о нем!
Мой велоконь, стальной Пегас,
Туриста вдохновенье,
Несет меня вдоль шумных трасс,
Как ветра дуновенье!
Вокруг размылся весь пейзаж,
В деталях стал не точен,
И перепутанный коллаж
Мелькает вдоль обочин.
Весь мир нелепый и смешной,
Как детские каляки,
А на душе восторг сплошной
От прыткого коняки!
День прекрасен и лучист,
Как и нужно в марте.
Белый снег, как чистый лист
На учебной парте.
Приготовлена земля
Для чистописаний,
Даже ровные поля
Отчертили сани.
Скоро будут возникать
Здесь проталин кляксы,
Станет солнце промакать
Их, как в первом классе.
А еще проступят тут
Кочки да пригорки,
И подснежники взойдут
Гордо, как пятерки!
Нечистых, разбойничьих сил атаман,
Раскинул у леса свой лагерь туман.
И смуту наводит повсюду свою,
Как будто хозяин он в этом краю.
Опутал деревья, как сонный дурман,
И золотом свой набивает карман.
Ушел от мирских искушений пустынник
Туда, где лишь ельник один да осинник,
Где жизнь от различных соблазнов чиста
И терпка на вкус, как рябинка с куста,
На ощупь ершиста, как жухлые травы,
Скромна, неказиста, но все ж величава,
Как ель, ароматна, тиха, как река,
И так благодатна душе старика! –
Душе не пустынной, безжизненной, дикой,
А доверху полной любви светлоликой.
Роскошной резьбою украшены двери
Парадного входа в святую мечеть,
Ютятся бродяги под нею, как звери,
Ведь больше себя им тут некуда деть.
Ни мелкой монеты, ни ветхого крова,
Ни хлеба краюшки у них за душой.
Ни теплого взгляда, ни доброго слова
Никто им не бросит, как дар небольшой.
Неужто и рая резные ворота
Сочтут этих нищих за уличный сброд?
Но верить в плохое не хочется что-то,
А хочется верить в радушье ворот.
Есть на речке островок,
Весь заросший лебедой.
Он торчит, как поплавок,
Над глубокою водой
И от каждой стрекозы,
Что усядется на нем,
Весь дрожит, как от грозы
Непогожим летним днем,
И качается в волне,
Покосившись на бочок,
Будто где-нибудь на дне
Дернул окунь за крючок.
Как хорошо, что не сорвал
И не поставил в вазу,
А прямо так нарисовал
Ее художник сразу.
Не потревожил, не обтряс
Живой букетик свежий,
Не уничтожил всех прекрас
Неловкостью медвежьей,
И ни одной не уронил
С нее пылинки даже,
А первозданной сохранил
Изюминку пейзажа.
Какая девушка в футболке!
Ну, как такой не справиться
С почетной ролью комсомолки,
Спортсменки и красавицы!
Она советская Джоконда,
Стахановка, ударница,
Она могла б и Джеймсу Бонду
Надежной стать напарницей.
Но нет таких девчонок редких
В каких-то там Америках,
Они, девчонок наших предки,
Гуляли в здешних сквериках.
На них страна держалась долго,
Смогла воспрять, расправиться,
Точь-в-точь как эта комсомолка,
Спортсменка и красавица.
Вот любопытно, как художник
Рисует собственный портрет?
Приставив к зеркалу треножник
И на себя направив свет?
Еще меня интересует,
Как он собой руководит –
Поочередно, то рисует,
То в позе замершей сидит?
И непонятно мне, невеже,
Как он костюм меняет свой,
Чтоб на картине был он свежий,
А за мольбертом черновой?
Каким портрет он свой увидит?
Как отнесется сам к себе?
Доволен будет тем, что выйдет?
А может, фыркнет: «Гадость, бе!»
Погасив зари огарки,
Летом в ранние часы
По траве гуляет в парке
Фея утренней росы
И в бутоны, как в корзинки,
Распустившимся цветам
Серебристые росинки
Насыпает тут и там.
Драгоценным перламутром
Украшает каждый лист,
Поздравляя с добрым утром
Их под первый птичий свист.
На фоне холодного ультрамарина,
Как будто всплывая с глубокого дна,
Прозрачной медузой скользит балерина,
Легка, невесома, почти не видна.
А пышная пачка из тонких материй
Раскрыта, как зонтик во время рывка.
Какая танцорша! Смотрю и не верю –
Уж так грациозна она и ловка!
Очень много места в доме,
Всюду в нем уют, покой,
Но нигде, балкона кроме,
Нет идиллии такой.
В тесноте, да не в обиде,
Вся семья – в своих делах:
Мать младенца нянчит, сидя,
Сын – в седле при удилах,
Дочка Золушку в карете
Возит с бала и на бал,
А забота няньки – дети,
Чтоб никто не баловал.
Перекинуться словами
Рады мама и отец,
А у всех над головами
В клетке щелкает скворец,
И шурша, как мышка в норке,
Отхватившая сырок,
Суетливо треплет шторки
Забалконный ветерок.
Как пятаками казначей,
Гремит и звякает ручей.
Бежит, бренча на разный лад,
Чтоб сделать в речку личный вклад,
Не за процент, а просто так –
Такой вот славный он простак.
Черемуха, черемушка
Клубится вся в цвету,
Как облачко, как дремушка,
И пахнет за версту.
Пленяет всех без промаха
Она красой ветвей,
И вот попал в черемуху,
Как в клетку, соловей.
Какое раздолье
Для вольного бега!
Вот так бы и бегать
До первого снега!
А стукнут морозы,
Посыплется снег –
И дружно возьмемся
За лыжный пробег!
Хорошо у дома летом!
Столик вынесли во двор.
Здесь вкуснее есть котлеты
Всем под птичий разговор!
Надо вытащить сюда же
Пианино и кровать,
Будем петь, плясать и даже
Под луною ночевать!
Все бы взять сюда из дома
Нам немного погодя.
Не боимся ничего мы,
Даже летнего дождя!
Вот рисунок черно-белый,
Карандашный натюрморт.
Старый ластик мягкотелый
До конца давно истерт.
Весь потрачен на картины
Ярких красок миллион,
Не осталось ни единой,
Тюбик выжат, как лимон.
Из былого арсенала
Лишь одни карандаши,
Но и этого не мало
Для талантливой души.
Лежат морские окуньки
У пристани на пляже,
Большие – каждый в полруки,
Еще сырые даже.
И отразился в них закат,
И облака, и птицы,
Маяк, дрейфующий фрегат
И мореходов лица.
Немного жалко рыбьих морд –
Живые божьи твари,
Они теперь уж натюрморт,
В ухе их скоро сварят.
Нет, без боя через Альпы
Никому не перейти!
Ветер шапки, словно скальпы,
Посрывает вам в пути.
Камни острые и льдины
Тоже встретят вас в штыки,
А под натиском лавины
Дрогнут даже смельчаки.
Не легко играть со смертью
Наверху в «царя горы»,
Эхо гаркает, как черти,
И зовет в тартарары.
Но для русского солдата,
Что прикажет командир,
То исполнить надо свято,
Взять любой ориентир.
Будь то крепость или горы,
Альпы или же Кавказ –
Все бойцы штурмуют хором,
Если есть такой приказ.
А святой нательный крестик
И георгиевский крест
Помогают выйти с честью
Им из самых гиблых мест!
Хорошо, конечно, дома,
Но в гостях-то веселей!
Дома – скука, дома – дрема,
Жиже щи, кисель кислей.
Вот в гостях – другое дело!
Слаще чай, пышней пирог!
Век бы я в гостях сидела,
Лишь не гнали б за порог.
Звонче смех и разговоры
За столом в чужом дому,
Только время мчится скоро –
Все не терпится ему.
На сугробы свет луны
Лег белее белизны.
Это робкий зайчик лунный
Притаился у сосны.
Неземное существо –
Лунный хвостик у него.
На земле таких красивых
Не найти ни одного!
Но, послушав тишину,
Прыгнул зайчик на луну,
Чтобы там в уютной норке
Приготовиться ко сну.
Горы – вот природы чудо!
Снизу – летняя жара,
Васильки цветут повсюду,
Сверху – зимние ветра,
Лед и снежные заносы,
Настоящий колотун,
А внизу – стрекозы, осы,
Оплетает камни вьюн,
Зреют грозди винограда,
Хоть от солнца далеки,
А желанная прохлада
В полдень только у реки.
В поднебесье же высоком
Не отыщешь даже мха,
Хоть и солнышко под боком, –
Вот какая чепуха.
СКУЛЬПТУРЫ РУССКОГО МУЗЕЯ
В картинном зале всюду тишь –
Сейчас вот-вот пойдет малыш!
Но держит сына мать, боясь,
Разъединить ладоней связь.
Какой, казалось бы, пустяк –
Доверить чаду первый шаг
И отпустить хоть на чуть-чуть
Его в свой самый первый путь,
Но сердце екает в груди,
Когда пора сказать «иди»,
А руки тянутся поймать,
Ведь за дитя боится мать!
И даже весь народ картин,
Как будто он их общий сын,
Сердца с волнением напряг,
Смотря на первый детский шаг.
Скатал овальное яичко
Из глины маленький творец.
А из яичка вышла птичка,
Точнее, скомканный птенец.
Но вот расправилась фигурка,
Красиво выпятила грудь,
В руках вертеться стала юрко,
Игриво хвостиком круть-круть.
А после крыльями взмахнула,
Для песен клюв раскрыла свой
И чуть с ладошек не вспорхнула
Веселой соечкой живой.
Не обычна с виду ваза
Под названием «Туман»
И поймешь совсем не сразу
Что тут явь, а что обман.
То ли это бродят люди,
Как слепые, в пелене,
Очутившись волей судеб
У тумана в глубине,
То ли это лишь виденье
Из туманного пера,
Черт похожих совпаденье
И фантазии игра.
Многоликою загадкой
Привлекает ваза глаз,
А была бы просто гладкой –
Скучной стала бы для нас.
Девочки с зеркальцем, мрамор, ? (Ф. Каменский)
Смотрят в зеркальце девчонки:
Два улыбчивых лица,
Щечки гладки, бровки тонки, –
Хоть любуйся без конца!
Ни малюсенькой грязнюшки,
Ни царапинки нигде,
Только милые веснушки
На носу и бороде.
Ни пупырышка, ни шишки,
Только ямки на щеках.
Хорошо, что не мальчишки
Держат зеркальце в руках!
Взошла, как бронзовая фея,
На пьедестал императрица,
Чтоб неумытая Рассея
Смогла при ней преобразиться.
Легонько скипетром взмахнула,
Как тонкой палочкой чудесной,
И жизнь прекрасную вдохнула
В свои владенья повсеместно.
А рядом паж, как собачонка,
Ей преподносит шар державный,
И он в руках у арапчонка,
Как дорогой подарок главный.
Как будто там внутри у шара
Волшебник, маленький росточком,
Хрустальных туфель спрятал пару
На смену старым лапоточкам.
В холодной, сумрачной тени
Тоскуют чьи-то дети,
Смотря на дальние огни
Сквозь ивовые плети.
Чужих домов уютный свет
В ночи им греет души,
И дальней музыки привет
Щекотно льется в уши.
Они и босы, и наги,
И беззащитны очень.
Храни их, боже, помоги,
Ведь некому помочь им!
Склоняясь к записям челом
И не вставая с места,
Сидит часами за столом
Ученый старец Нестор.
Как явь, картины давних дней
Перед его глазами:
И топот княжеских коней,
И стяги с образами…
Уже немало лет ему,
А ум пера острее
И в думах, судя по всему,
Мудреет, не старея.
Событий, дат калейдоскоп
Опишет, перечислит,
Привык работать он взахлеб
И очень ясно мыслит.
Лишь только слышно, как слегка
Шуршат в руках страницы,
Когда листает он века
С волненьем очевидца.
Очень большие у бабушки руки –
Кисти почти до колен достают.
Дети на них подрастали и внуки,
Правнуки в них получили приют.
Всех перенянчили, всех обогрели,
Всех прокормили две эти руки,
В каждой работе они наторели,
Став от забот чересчур велики.
Может, дрова они даже кололи
Или пахали просторы полей,
Делаясь больше, крупней от мозолей
И от усталости все тяжелей.
Один глухой, как тетерев,
Другой слепой, как крот.
Они друг друга встретили
У рыночных ворот.
Сутулые, косматые,
Уже в больших годах,
Босые, чернопятые,
С блохами в бородах.
И вот за очень многое
Друг друга пожалев,
Пошли одной дорогою
Они просить на хлеб.
Дырявые, корявые,
Хлебнувшие беды,
Как чудище двуглавое
Плелись вдвоем деды.
Совсем срослись друг с дружкою
Они, как два ствола,
Пока трухлявой стружкою
Не стали их тела.
Словно осколок от кариатиды –
Эта головка с красивым лицом.
Мрамор – потертый от времени с виду,
Будто бы выточен древним резцом.
Кажется, это раскопок находка,
Бывшая тысячу лет под землей.
Крупных зрачков голубая обводка –
Словно таинственной радости слой.
Плещется в них Средиземное море,
Ярких, искрящихся волн бирюза,
И навсегда покоряют нас в «Коре»
Эти большие живые глаза.
В его ладони буква «N» –
Клейма стального жженье,
Как знак того, что взят он в плен
Для рабского служенья,
Что он теперь чужой трофей,
Слуга Наполеона
И враг родной земли своей,
Войною опаленной.
Зато в другой руке – топор,
Чтоб с яростным протестом,
Своей неволе дать отпор
Одним коротким жестом
И отрубить раба ярлык
Со всей ладонью разом,
Издав предсмертный львиный рык
На зло чужим приказам.
Сгорел дотла крестьянский дом –
Страшнее нет напасти.
Хоть аистиным был гнездом
Увенчан он на счастье.
Подкова старая была
Над входом у жилища,
Но и она не сберегла
Его от пепелища.
А в красном солнечном углу
Икон сияли лики,
Но превратил и их в золу
Ночной пожар великий.
Уже осенняя пора
Грядет на смену лету,
Но ни кола и ни двора
У погорельцев нету.
И угли влагой слез туша
Бедняк не разумеет,
Какая добрая душа
Помочь ему сумеет.
Перед его тяжелым взглядом
Невольно никнешь головой.
Не по себе стоять с ним рядом,
Вообразив, что он живой.
Какой-то силою гипнозной
Внушает робости озноб
В своей нахмуренности грозной
Его суровый, властный лоб.
За напряженною посадкой -
Крутой характер старика,
И ястребиной мертвой хваткой
Вцепилась в трон его рука.
А из-под складок платья резко
Сапог он выдвинул вперед
Чтоб до сияющего блеска
Зацеловал его народ.