* * *
Словно крохотный остров дрейфует покоем:
утка с маленьким выводком в тихой воде.
Облака проплывают влюблённо – по двое –
не на глади – за гладью – за гранью – на дне.
А из лунной дорожки – к хорошей погоде –
серебристая рыбка блеснёт над прудом.
Сколько маленьких таинств сокрыто в природе!
Сколько маленьких радостей – в сердце моём.
* * *
Что первых ненастий верней и прекрасней?
Всю ночь и всё утро льёт дождь проливной...
В такую погоду, на зорьке неясной,
Туманной, прохладной, бузинной, хмельной
И стужа алмазней, и небо атласней,
И розовый жемчуг крупнее и явственней -
На глади озёрной, вдоль тропки, где ясени,
Что осени свечи горят надо мной.
И травы прохладней, и листья чеканнее.
И мысли яснее, и сердцу теплей.
И что из того, что немного печальнее?
Немного тревожней, немного грустней...
* * *
Свободно
осень переходит в стих,
в слова,
и в одиночестве заката
мне кажется,
что листьев золотых
невосполнима поздняя утрата.
Мне кажется:
прозрачной чередой
проходят,
улыбаясь виновато,
все женщины,
любимые когда-то,
но так и не разгаданные мной.
Всё золотыми слитками покрылось -
надгробиями осени, взгляни!
Ты полагаешь, листья - не молились?
Не плакали: "Спаси и сохрани!"?
Всех этих дам - красивых и не очень!
(Все эти листья, втоптанные в грязь.)
Чтоб кто-то, вслед за мной, смотрел им в очи.
Смотрел, смотрел, смотрел - не надивясь...
С той нежностью, с которой угасает
янтарный лист, не смеющий шепнуть,
о том, что осень - всё же привирает
о красоте земной. Совсем чуть-чуть.
* * *
... море зимней слезы...
пепел лоз виноградных,
холодный,
одинокий раскат -
одинокой январской грозы...
Есть и в небе Тавриды,
мой Север -
олень благородный! -
Свет берёзовых рощ,
след апрельской твоей
бирюзы!
* * *
Июньским утром, рано, мир – нирвана!
Лишь затаи дыхание, замри –
и отразятся в капельках тумана
все родники – все родинки – Земли...
...День на меду настоян; загустевший
гул насекомых – певчих мух; возня
злых гусениц; ком тли заплесневевшей.
И мух, и тлю, и гусениц казня,
снуют по им одним знакомым тропам,
с мужицкою смекалкой – муравьи,
рассматривая через мелкоскопы
окаменевших куколок айвы.
Там сном объяты белые личинки.
Но чудится мне: вылупившись в срок,
они вспорхнут, как чёрные снежинки
сожжённых мной, закуклившихся строк.
* * *
Здесь мыши летучие вниз головою кимарят.
Растит паутину из желчи густой - паучок.
Зачем ты повесил на скалах зелёный фонарик?
Кому ты зажёг эту звёздочку, о Светлячок?
Здесь времени тайну от века хранят сталактиты -
в столетье по капле - старинный оргАн возводя...
Зачем в этих каменных сводах - призывно и тихо
мерцает живая звезда, как живая вода?
* * *
Коряги
чернеют на дне,
как ковриги.
Лиловые ели (ловлю голавлей!)
Течёт вдоль забора,
за старенькой ригой
речушка
с названьем смешным:
Воробей.
С повадкою важной,
с течением чинным,
под ряской – зелёной
и жёлтой – века -
под всячиной всякой –
древесной, бузинной
воздушные замки плывут –
облака.
Сквозь омуты-годы,
сквозь заводи сердца,
сквозь омуты памяти
в заводи сна
плывут... А под ними
глазастое детство
сестрицей Алёнушкой
смотрит со дна.
* * *
Кареглазый, наивный подсолнух восторженно слеп.
Желторотый юнец одуванчик готов опушиться,
даже если за этим в итоге последует смерть,
разве это причина ему на земле не родиться?
Во вселенной, где каждый отважно сгустившийся ком,
окружён пустотою, готовой повсюду разлиться,
есть планета одна – и она у тебя за окном.
Есть надежда одна – и она в твоём сердце хранится.
* * *
Здесь, на сосны нанизана,
спит луна над прудом.
Я построю здесь хижину
или маленький дом.
Где свободно поместится
(ковш пошёл на излом)
вся Большая Медведица
за оконным стеклом.
Стану годы настаивать
в стороне от беды
в стаях трав горностаевых
у зелёной воды
и созвездья, как снадобья,
собирать над прудом
(мне бы загодя надо бы,
я же всё - на потом.)
Стану травами нижними
проходить босиком...
Я построю здесь хижину.
Или - маленький дом.
Полнолунием в заводи
(золотое шитьё)
ляжет тихо, как заповедь,
ночь на сердце моё.
* * *
Наконец-то я дома - на Неаполе Скифском.
Где горячие травы и ветер полынный.
Где знакомые звёзды застыли так низко,
что касаются кожи - на скалах - змеиной.
Наконец-то я дома. В одиночестве ночи.
В одиночестве (Свыше? В космической нише?)
...из опальной полыни сплетаю веночек,
из бессмертников, головы долу склонивших.
* * *
Опальные травы цветами цветут запоздалыми,
но силу таят - не отвергни её, не отринь!
Слагая стихи, собираю под светлыми скалами
целебные травы в июле - чабрец и полынь.
Ни горечи в мыслях, ни страха тоски, ни отчаянья.
Так тихо на сердце, как будто на сердце легли
покой полнолуния, трав опалённых молчание.
Вся радость Вселенной, всё благословенье Земли.
Я всё возвращаюсь... И как же уйти мне отсюда?
Когда предо мной раскрывается (как мне уйти?)
Луной на ладони всё тайное - явное чудо.
Когда, наконец, открывается тайна пути...
Прими ж эту радость, как малость, любовь запоздалую,
моя Киммерия, творенья земного венец!
Где я собирал под луной и под звёздами малыми,
на скалах гадючьих цветущий в июле чабрец.
* * *
Горит
на медленном огне
заката
медь наскальных сосен.
Как будто
мало в глубине
твоих
янтарных комнат, осень,
огня
божественного дня!
* * *
Тоски осенней тусклое стекло
промыло ливнем -
капельками смеха.
Потоком слёз?
Пусть так. Не всё ль равно?
Важнее то,
что зазвенело эхо.
Очнулись птицы,
стало вдруг светло...