Автобиография: родился, вырос, оброс, постригся, оброс, постригся, женился, развёлся, детей не породил, потому и убивать – некого. Поэтому убиваю себя – неспешно и успешно, всю жизнь и насмерть…
Я
Я сегодня побывал у своего старого друга. Он – художник. Весьма неплохой, но чего-то ему всегда не хватало для... скажем – шумной востребованности. Мне раньше казалось, что дело было скорее в круге тем, чем в чём-то ином: он родом из Прикарпатья и восторженные перепевы горных (а не горних) пейзажей уже недвусмысленно начали попахивать выдержанным и невоздержанным пейзанством.
Мы сидели, стебали друг-друга и тут я понял, что единственный серьёзный недостаток его работ – отсутствие игры. Они – убийственно серьёзны... самоубийственно серьёзны. Как и мои рафинированные и дезодорированные стишки. Экстраполировать этот опыт на собственную жизнь было уже привычным делом техники, тем более, что причина моей нечеловеческой тяги к природе, роднящей мои монотонные крымские отпуска с его картинами, также стала для меня более, чем очевидна. А избыток монотонности при недостатке моветонности не то чтобы прямо убийственнен, но ощутимо мертвящ.
Я по-дружески посоветовал озадаченному художнику сделать прививку театральности декаданса в зад - для обеспечения продвижения вперёд - и свалил, задумавшись глубОко о том, насколько мир, сотворённый по образу и подобию, скучнее оного, по безобразию и бесподобию скроенного, а также о сродственности растительности на лице с растительностью существования…
Что делать? В Петербург вернуться,
Влюбиться? Или Opera взорвать?
Иль просто: лечь в холодную кровать,
Закрыть глаза и больше не проснуться?
Жизнь, воспринимаемая излишне серьёзно, превращается в смерть. В то же время смерть, несерьёзно воспринимаемая, становится частью жизни, а не окончанием её, то бишь частным, а не несчастным случаем…
Порождаемая отторжением неизбывности смерти в будущем тяга к прошлому – это ностальгия тех нас, которыми мы стали, по тем нам - дурашливым, восторженным, живым,- которыми мы, как нам постфактум кажется, якобы были. Ностальгия эта уже породила целую отрасль экономики: социальные сети. Я не попался в них благодаря тому, что залёг, как камбала, на дно, пейзажно слившись с окружающим меня мусором и радуясь, что социальные тралы пока ещё не изобрели.
Но при этом я обленился, залежался, перестал быть плотским и сделался плоским: картонной куклой… картинной куклой… карантинной куклой … хотя мечталось стать - куколкой. Чем эта плоская двухмерная жизнь отличается от смерти? Только наличием двух измерений: ведь смерть требует лишь одного - привычно проделываемого гробовщиком…
Как теперь снова обрести объём, а заодно цвет, запах и вкус к жизни? Как перестать быть излишне серьёзным – чтобы не перестать быть вообще? Включиться в Circus mundi и карусельно вращаться... в виртуальном обществе, изображая из себя какого-нибудь весёленького принца на бледном коне? Или - очнуться и включиться в иную игру, признав себя тем, что я есть: пешкой, то - лениво передвигаемой добрым Боженькой по гробовой доске, то – используемой Им для игры в «Чапаева»? Максим Пешков…
Божественная игра отличается от безбожных игрищ человеческих человечностью и извечностью. Правила её просты: палка-палка-огуречик… А когда пылкий-пылкий огуречик неизбежно сквашивается и превращается в кислый - в закуску - игра заканчивается. Трапезой. Последней. Последствием избыточной и неизбывной серьёзности. Избытая серьёзность, возможно, позволяет огуречик рас-квасить и игру продолжить. Или – начать. Кому – как. «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь…»
P.S. Из того, что ты серьёзно относишься к миру отнюдь не следует, что мир серьёзно относится к тебе.