На письменном столе в моём кабинете лежит рукопись только что написанной повести «Зной». Я работал над этой повестью запойно длинными зимними вечерами, я вложил в неё душу, вложил бесконечно запутанный клубок обуревавших меня мыслей и чувств. Это рассказ о десятилетних скитаниях отщепенца, лишнего человека в стране, которая упоённо пела: «За столом никто у нас не лишний».
Напеваю про себя эти слова и усмехаюсь. Перед взором встают бесконечные, унылые, однообразные отделы кадров и заученные безжизненные фразы:
– К сожалению, работы для вас нет.
- А когда можно зайти?
- Что? Ах, да! Зайдите через месяц, через год, а лучше, вообще не заходите. С вашим паспортом…
А что с моим паспортом? Я рассматриваю его внимательно, прочитываю каждую буковку и ничего крамольного не нахожу. Как они угадывают мою неблагонадёжность, эти кадровики? Чутьё у них особое, что ли?
И вдруг странным образом всё переменилось. Я уже не безработный бродяга, не отщепенец. Оказалось, что мои способности, моё владение словом кому-то нужны. Буквально за несколько месяцев у меня появилось имя. Рецензии на театральные спектакли, на кинофильмы, вышедшие из-под моего пера, читаются повсеместно с большим интересом, о них говорят.
Меня немедленно принимают в творческие союзы – в союз театральных работников, в союз кинематографистов.
Я уверен, что меня ожидает ещё более радужное будущее.
- Погодите, погодите! – мысленно беседую я со своими недоброжелателями, со своими извечными оппонентами. – Вот отнесу повесть в издательство.
Я представляю, и представляю ярко, образно, с мельчайшими подробностями, фурор, который произвeдёт моя повесть. Да иначе быть не может! Ведь я первопроходец темы. Никто ещё не живописал скитания безработного в стране, где официально нет безработицы.
Мне осталось немного – отредактировать повесть, навести на неё последний блеск. А потом…
Я утопаю в розовых мечтах.
Ребята, я вернулся!
Вернулся в творчество! Вернулся в любовь! Вернулся в жизнь.
Редакционный день, хлопотный, радостный, полный красок и музыки, движется к концу.
В фойе меня ждёт известный московский поэт А.М.
Встречи со знаменитостями, общение с ними, может быть даже и дружба - тоже часть моего нынешнего бытия.
А.М. – один из самых популярных поэтов в стране. Книги его пользуются бешеным спросом у читателей, повсеместно они идут нарасхват. Меня ещё никто не знает, но я чувствую, что сегодня мы с А.М. - на равных. Москвич подарил мне недавно вышедший в популярном издательстве двухтомник своих стихов, он полон дружеской приязни.
- Будете моим гидом? – спрашивает он.
- Охотно!
А.М. берёт меня под руку, и мы выходим из редакции в шум большого азиатского города.
Гостю всё в новинку, его забавляет пёстрая уличная толпа, торговцы, восточные женщины. Особенно последние.
Гость млеет от вида местных красавиц. У него слегка кружится голова. Он хочет быть лёгким и немного циничным, ему явно не хватает раскованности в холодной Москве.
- Рафаил, - говорит он, оглядываясь на местных обольстительниц, - признайтесь, вы заглядывали им под шальвары? Что там – обычные трусики? А, может быть, вообще нет ничего?
Он заливисто хохочет, останавливается на минуту и выдаёт фривольный, но лёгкий и изящный экспромт.
Я одобрительно аплодирую. А.М.счастлив.
- С вами легко, Рафаил. Давайте встретимся завтра.
Мне очень хочется продолжить знакомство. Но завтра я улетаю на семинар кинокритиков в Душанбе. Ведь это часть моего нового бытия.
Я вернулся, ребята, я вернулся!
Утро застаёт меня в самолёте.
Семинар удался на славу. Его ведёт знаменитость – популярный московский кинокритик В.К.
Я дважды выступил, и оба раза удачно.
В перерыве В.К подзывает меня к себе и хвалит. Рядом с ним за столом президиума сидит Миша Т. Я знаю Мишу по университету. Когда-то мы с ним вместе обивали пороги редакций, предлагая первые незрелые поэтические опусы. Теперь Миша – большой кинематографический начальник. Он не узнал меня. Я изменился за десять лет скитаний, отрастил усы, бороду. Борода у меня – с проседью.
Во время нашей беседы с В.К. Миша со скучающим видом смотрит в окно.
- Здравствуй, Миша! – говорю я.
Он вздрагивает, вглядывается в меня с испугом и неодобрением.
Я называю своё имя.
Миша удивлённо моргает глазами:
- Это ты? Откуда ты взялся?
Я читаю недоверие в кго глазах. И ещё – смущение. И ещё – боязнь уронить себя, свой авторитет.
Быстро осмотревшись вокруг и убедившись, что за нами никто не наблюдает, Миша шепчет:
- Я иду на обед. Может, проводишь?
Он ждёт, что я откажусь. Но я соглашаюсь. Это озадачивает его.
Мы доходим до Мишиного дома, поднимаемся на лестничную площадку.
- Зайдёшь? – с сомнением спрашивает Миша. – Учти, у меня нет разносолов.
Я улыбаюсь, и мы заходим в маленький коридорчик, тесный и неудобный.
Миша небрежно представляет меня своей жене. По-моему, она даже не поняла, кто я и по какому праву здесь очутился.
Мы едим жидкий еврейский суп, без единой жиринки.
Миша встаёт и приглашает меня в кабинет.
Заходим, садимся.
- Ну! - говорит Миша.
- Что «ну»? – улыбаюсь я.
- С чем пожаловал?
- Да ни с чем.
- У тебя нет никакой просьбы?
- Нет!
Миша на секунду замирает, а потом счастливо улыбается.
- Стихи пишешь?
- Пишу.
- Почитай!
Я декламирую на память несколько четверостиший.
- Молодец! – говорит Миша и хлопает меня по плечу.
Мне хорошо.
Ребята, я вернулся! Я с вами, ребята!
Если ты, бродя сегодня по нью-йорским улицам, хоть на мгновенье вспомнишь обо мне, мой старый приятель Миша Т, не кинематографический деятель, а простой американский пенсионер, поверь, мне будет так же хорошо, как в те дни, когда я вернулся в творчество, в жизнь, в любовь.
Вечером того же дня я позвонил Нине. Когда-то, в далёкой университетской нежной юности, мы были очень дружны. Нина – моя однокурсница, два раза неудачно выходила замуж, на третью попытку не решилась и теперь кукует в одиночестве.
- Откуда ты взялся? – удивилась Нина.
- Из небытия, - пошутил я.
- Приезжай! – потребовала она.
Из робкой неуверенной в себе девицы Нина превратилась в яркую женщину. Она схватила меня за руку, втащила в комнату, усадила за стол и стала угощать всякими вкусностями. Пристроившись напротив, она следила, как я ем, печалилась, радовалась, вздыхала, закидывала меня вопросами.
- Покатаемся на троллейбусе, - предложил я.
Когда-то такое катание очень нам нравилось. Мы садились на конечной остановке, делали несколько кругов по городу, беседуя на разные темы, встречая и провожая знакомых, веселясь от души, поскольку были молоды, здоровы, благополучны.
Взявшись за руки, мы выбегаем из подъезда и торопимся в центр. Подходит троллейбус.
- На заднее сидение! – весело кричит Нина.
Мы садимся и удивлённо рассматриваем толпу.
- Помнишь вот этого старичка в шляпе? – шёпотом спрашиваю я у Нины.
- А вон ту даму? – в тон мне отвечает она.
У меня кружится голова. Мне начинает казаться, что не было никаких десяти скитальческих лет. К нам протискивается молодая женщина, у неё знакомая улыбка, лёгкая, радостная.
- Кого я вижу! – восклицает она. – Нина! Рафаил! А меня помните? Я Ольга Белова, училась курсом ниже.
- Как же, Ольга! – восклицаем мы одновременно. – Конечно, конечно!
- А вы вместе? - спрашивает Ольга. И сама себе отвечает:
- Вы же так дружили! Рада! Рада!
У меня портится настроение.
- Пойдём! – шепчу я Нине. – До свидания, Ольга! Нам уже пора.
- Будьте счастливы!- отвечает наша знакомая и приветливо машет рукой.
Мы протискиваемся сквозь толпу и покидаем троллейбус.
- Что случилось? – озабоченно спрашивает Нина. Я молчу, сам ещё толком не разобрался.
Не перекинувшись и парой слов, добегаем до Нининого дома.
- Прощай! – говорю я. – Мне было очень приятно.
- Не зайдёшь? - упавшим голосом произносит Нина.
- Нет! – отвечаю я.
- Ах, - говорит Нина, - ты же примерный семьянин!
Несусь в ближайший переулок. Вернулся? Никуда я не вернулся! Нельзя вернуться в то время, которое безвозвратно ушло.
Я тороплюсь в гостиницу и ещё не знаю, что в аэропорту Домодедово уже садится в самолёт облечённый властью чиновник, который публично назовёт меня диссидентом и надолго отлучит от литературы, что повесть «Зной», пройдя множество адских кругов, упокоится на мусорке, а потом сгинет без следа.
Я вернулся! Куда? И зачем?
Р.Маргулис.