- Если и здесь нас не поселят, будем ночевать в машине, - сердито буркнула она. Это была уже третья гостиница. Первая закрылась на ремонт, во второй мест не оказалось. Впрочем, это было ложью - с улицы виднелись темные окна незанятых комнат. Ее взбесил портье – высокомерный молодой человек, осведомившийся, забронировали ли они заранее номер. «Нет, нет» – ответила она. Портье двусмысленно посмотрел на них и сквозь зубы процедил, что в их отеле номера на час не сдаются. От обиды у нее на глазах закипели злые слезы, и она хотела, чтобы муж сейчас же, немедленно, сию секунду наказал наглеца. А муж взял ее за руку и увел.
И сейчас он говорил правильные вещи о том, что надо быть сдержаннее, что в городе полно других гостиниц, что в итоге в дураках останется этот портье – они-то найдут себе пристанище, а он так и будет сидеть в своем пустом отеле и не получит своих денег.
Но она все кипятилась, припоминая мужнины промахи: отель не забронировал, с дороги они сбились и пропустили нужный поворот на круговом движении, в город приехали затемно, Интернет почему-то «не берет», и вообще… А муж усмехался и успокаивал: вот сейчас ты примешь душ, поужинаем, завтра купим SIM-ку, будет тебе Интернет. Ну ладно тебе, кролик, послезавтра же уже сделка. Мы же мечтали об этом столько времени. А ты бухтишь из-за ерунды…
Изнутри гостиница оказалась уютной и теплой. В номере было душно, она открыла окно и распахнула решетчатые ставни.
- Мило, мило, очень хорошо, - приговаривал муж, заталкивая сумки в шкаф. – Ты очень-то не раскладывайся, нам всего на две ночи, после сделки будем ночевать уже в квартире. Где поедим?
Она, все еще сердясь, ответила:
- Мне все равно. Сегодня воскресенье, почти все закрыто, наверное. Пойдем к Ирме, она говорила, что ее ресторан всегда работает. И Wi-Fi у них есть.
Ирма выглядела обиженной. Выдавила из себя улыбку в ответ на сувенир («плитка шоколада, ерунда, в общем, но тот самый вкус, как детстве, знаете ли»…). Они немного переигрывали, чуть громче, чем нужно, смеясь, чуть шире улыбаясь, делая вид, что рады встрече. Ирма тут же выпалила:
- Ну, где вы купили?
В их прошлый приезд Ирма, подвизавшаяся и в риэлтерском деле, показывала им несколько квартир на продажу, в том числе и в урбанизации, где жила сама. Ирме эти москвичи понравились, она даже пригласила их к себе в гости на кофе (от которого они отказались). Ей показалось - какие открытые, общительные люди, улыбчивые, веселые. И в ресторан потом зашли поужинать, оставили хорошие чаевые, и еще приятно поговорили…
А потом так неудобно получилось: Ирма увидела эту пару москвичей из окна машины, обрадовалась, выскочила и побежала к ним, заранее предвкушая удовольствие от незапланированной встречи. И уже приблизившись к ним с открытой улыбкой, Ирма вдруг заметила рядом с ними двух сотрудников известного в городе риэлтерского агентства, немца и русского. Мужчина, увлеченный разговором, рассеянно глянул на Ирму, не узнав, а его жена приветливо улыбнулась и кивнула. Их собеседники оглянулись на Ирму, и та с разлету вбежала в открытую дверь банка – сделала вид, что вовсе не к ним так спешила, а просто ей нужно в банк зайти. И через зеркальное стекло огромного банковского окна Ирма, кусая губы, смотрела, как один из риэлтеров, русский, говорит этой паре ЕЕ потенциальных покупателей что-то с пренебрежительной усмешкой – явно о ней, Ирме…
Вчера ее в разговоре с этой парочкой понесло: давно не общалась по-русски, и еще -эта женщина так умела слушать, покачивая головой, приподнимая брови и вполголоса восклицая – да что вы, неужели?! Ирма трещала и трещала – о том, как прекрасно ей здесь живется, какие ленивые эти испанцы, как тяжело подобрать персонал в свой ресторан… Вот! Это было главной ошибкой! Ирма несколько раз повторила: МОЙ ресторан, НАШ ресторан, У МЕНЯ в ресторане. Так хотелось выглядеть благополучной и уверенной в себе…
Между тем, ресторан арендованный, да и убыточный, и настоящий владелец давно выставил его на продажу. Кризис, что же. Если ресторан продастся, Ирма с мужем в любую минуту останутся без заработка. Неизвестно, захочет ли новый владелец с ними работать. В этом, конечно, нет ничего такого, все под богом ходим. Но обидно, что вчера-то она так разошлась, уча жизни этих двух приезжих, изображая вполне обеспеченную и заваленную работой владелицу ресторана. Вранье, вранье, все вранье… А теперь эти противные из агентства уведут ее кусок хлеба…
- Ну, так что же вы купили? Раз приехали второй раз, значит, за покупкой, - спросил и Аксель, Ирмин муж.
- Ну, еще не купили, только собираемся. В «Эсперансе».
Ирма, перебив Акселя, зачастила:
- Да, знаю, и сколько отдали? Мы только что продали в «Эсперансе» три квартиры; вы прогадали, это очень дорого, вас обманули, эти агентства всегда накручивают и не уступают ни копейки. Planta baja, вы говорите? Окнами на улицу? Это ужасно. Нужно покупать только окнами во двор, от бассейна будет прохлада и тень…
Ирму несло, ее раздражение наконец-то нашло выход. Она отмахивалась от Акселя, который пытался остановить ее горячку, незаметно дергая за рукав. Как же ее бесили эти русские, с деньгами, дорого одетые, пахнущие дорогим парфюмом, легко переходящие с русского на английский или испанский, тычущие своими ай-падами и ай-фонами. А она сама, Ирма, что, ну что? Бросила театр, уехала без оглядки, живет с нелюбимым, за каждую копейку бьется, своего ничего, детей нет, мать в Риге больная…
Московские кивали, с жалостью глядя на Ирму, и женщина тихо спросила:
- Но Вы нас все же покОрмите, или нам уйти?
Опомнившаяся Ирма усадила их за столик, включила обогреватель, подала кожаные папки с меню и удалилась своим смешным шагом – ступая на кончики пальцев, пружиня на стопе и не касаясь пола пятками.
- Напрасно мы сюда пришли. Чем-то мы ее раздражаем.
- Знаешь, она, наверное, бывшая балерина или что-то такое. Она так странно ходит.
- Да, я еще в прошлый раз заметил.
- А одета как?!
- Ну, они тут этим не парятся. И нам стоило бы попроще…
- В следующий раз. Что мы, на сделку в рванине должны пойти?
Они оба рассеянно листали меню, не могли сосредоточиться на выборе. Сидели вдвоем в пустой холодной зале, а за стеклянной стеной лил бесконечный дождь. Порывы ветра выворачивали наизнанку пальмовые листья, отчего те казались белесыми, вылинявшими. Ветер выдувал пыль и сор из всех закоулков, разгонял гнилую вонь в рыбном порту, сметал сухие коричневые листья с платанов на бульваре. На мачтах яхт, пришвартованных в гавани яхт-клуба, что-то мелодично позвякивало, сами яхты поскрипывали, покачиваясь, – просились туда, за волнорезы, в открытое море, поиграть с волнами и ветром.
На холме, в древней крепости – местные гордо именовали ее зАмком – ветер теребил старые сосны, выросшие на месте разрушенных улиц и площадей. Этот шорох разбудил его. Он высунул голову из-под серо-желтого камня, уставил немигающие глаза в серое небо. Воздух был настолько стылым, влажным и чистым, что больно было дышать. Резко пахло йодом, водорослями – даже сюда, наверх, ветер притащил запах моря. Он зевнул, потянулся и снова уполз под камень.
Он забыл свое имя, да и возраст тоже. Он жил здесь, под камнями, давно, так давно, что и сам не мог сосчитать. Смутно помнил времена, когда никакой крепости еще не было тут, просто пустой пологий каменистый утес. Люди издревле приходили на холм, что-то строили, потом другие люди разрушали построенное и убивали или силой уводили первых. А потом другие человеки снова обживали это место, ставили корабли в гавани, сажали в низине виноград и оливы, тащили на площадь амфоры и кувшины с маслом и вином, торговали, хитрили, лгали друг другу. Боги, сколько же они лгали! На каком бы наречии они не говорили, половина их слов была лжива. Поэтому он не любил людей и прятался от них в расщелины камней.
А как-то – тысячи две лет назад – он неосторожно выглянул из-под мраморной глыбы, и полуголые рабы закричали:
- Гений Места! Гений Места! Божественный змей! Это знак!
Двое мужчин в красных одеяниях замерли в священном оцепенении. Он поспешно втянул свое тело в расщелину. Гений так гений, ему было все равно.
Потом приходили иные, поклонялись полумесяцу, выстроили крепость на холме и засадили всю долину апельсиновыми рощами. Кричали что-то с минаретов гортанными голосами. Посад все рос, узкие улочки расползлись по пологому склону холма. Позже это племя прогнали поклоняющиеся кресту – эти выстроили на фундаменте разрушенного храма новый, звонили в колокол, тоже воевали, тоже умирали от страшных болезней, чудом выживали, ловили рыбу и креветок, собирали изюм, оливки и апельсины, давили виноград на сладкое вино...
Боги сменялись и не давали человекам особой защиты, но те все равно усердно возносили молитвы. Он это знал, потому что давно научился читать людские мысли. Наверное, он был любопытен. Но также он был равнодушен в своем любопытстве, бесстрастен и холоден. Как и положено древнему, очень древнему и позабытому божеству…
Наконец пришел официант, невысокий крепыш в белой рубашке. ПахнУл на них одеколонным запахом, белозубо улыбнулся и, признав русских, искренне обрадовался. Принял заказ, принес вино и закуски и, не сдержав любопытства, поинтересовался:
- Откуда Вы? Когда приехали?
Получил ответ – из Москвы, только прилетели. У него возбужденно заблестели глаза:
- Та рассказывайте же, Вы ведь прямо оттуда… Что там у нас, как? Как, как, как там на родине?
Они переглянулись. Мужчина привычно ответил: зима, холодно. Вылет задержали на час – мыли самолет антиобледенителем. Снег, мороз.
Официант радостно закивал, потирая руки. Что-то было такое в его глазах… ищущее, детское. По выговору – с юга России, Ростов, Ставрополь или Краснодар. Почему-то не пошли пустые дежурные фразы, эта привычная легкая ложь о России – холодно-де, снежно, красиво… С лица женщины стекла любезная пустая улыбка, и она тихо, с горечью сказала:
- Да плохо все там, знаете ли… Любое природное явление – катаклизм. Снег ли, дождь ли, жара, гроза – все сразу ломается, выходит из строя. Случись что – никто тебе не поможет… Болеть нельзя, медицины почти нет, ни бесплатной, ни платной. И никому ничего не нужно. Мы никому не нужны… Старикам лучше сразу помереть, из детей в школах баранов делают, да из всего народа… Телевизор смотреть невозможно, одно вранье… Вранье, ложь… Знаете, мы много работаем, платим все налоги, мы неплохо живем. Грех жаловаться, казалось бы. Но противно. Противно. От вранья, от всего этого притворства. Все наверху знают про это – и все делают вид, что ничего этого нет, все хорошо, прекрасная маркиза… Выборы эти, фарс устроили, еще в ладоши хлопают, скоро взасос целоваться начнут, как дедушка Брежнев…
Муж молча смотрел на нее, опустив приборы в тарелку. Прибежала с кухни встревоженная Ирма. А женщина все говорила и говорила, сглатывая горечь и боль…
- Очень хорошо, что Вы здесь живете. Вы можете помогать своим там, на родине, если там кто остался. Потому что провинция у нас не живет, а выживает…
Она подняла глаза на официанта. Тот хотел что-то возразить, но вдруг прерывисто вздохнул и заплакал. Тридцатилетний, битый-тертый, ушлый хлопец «с-под Ростова», всегда хорошо знавший все ходы и выходы – плакал сейчас перед этой московской фифой…
По ночам ему не спалось. Он закрывал глаза и развлекался людскими снами.
Донью Элену терзали остатки совести. Элена держала в порту контору по прокату яхт, и тому три дня опять обманула и клиента, и государство. С клиента запросила на двести евро больше, чем следовало, придумав какую-то невнятную статью каких-то невнятных расходов. Клиент - эстранхеро, из новоявленных стран Восточной Европы, названия которых Элена даже не трудилась запомнить. По-испански он понимал плохо и просто напрашивался быть обманутым. А потом донья Элена подстроила так, чтобы терминал не сработал, выплюнул карточку, и клиент заплатил за все наличными. Чека она ему не дала, выписала какую-то опять-таки невнятную бумажку, чтобы приход нигде не учитывать и не платить налоги.
Во сне она мучалась: эстранхерос понимающе на нее посмотрели, о чем-то перемолвились и улыбнулись чуть презрительно. И ей стало стыдно и немного противно. Но что же делать, когда так нужны деньги?!
Гений Места усмехнулся про себя. Донья Элена и не подозревала, что точно так же при случае поступал ее далекий предок-финикиец, морской разбойник и торговец изюмом и пряностями. От него Элена унаследовала страсть к деньгам, лживость и изворотливость – также, как и лик Мадонны, обманчиво-кроткие карие очи и маленький ротик – по форме точно лук Купидона. От лукавых финикийских предков ей достался и непропорционально огромный зад, предмет ее постоянных тревог и тайной гордости.
Карлос, сын доньи Элены, лежал без сна. Вечером он поругался с матерью. Та опять шипела на него, как бешеная кошка. А красавец Карлос тосковал. Как все надоело. Смыться бы отсюда к черту хотя бы в Валенсию, а еще лучше – в веселую Барселону. Да в любом месте лучше, чем здесь. Летом городок задыхался от толп отдыхающих, зимой пустовал, впадал в дрему, в какой-то анабиоз. Туристов Карлос тоже ненавидел. Ему следовало быть любезным или, по крайней мере, вежливым. А ему опротивели эти наглые иностранцы. Ходят, распоряжаются, как у себя дома, будто они тут хозяева.
Вот и сегодня Карлос нахамил какой-то парочке: приперлись, номер не забронирован, ничего. Карлосу неохота было возиться с ними, и он их отбрил – так изящно и остроумно, блеск! Дамочка вылетела с красной рожей из отеля, едва мужик ее догнал. И все, казалось бы, повеселился, и забыл.
Но они вселились в старый отель в самом центре, и их скудного испанского хватило, чтобы рассказать портье о его, Карлоса, выходке. Наябедничали. Портье – пожилая сеньора – оказалась материной подругой, тут же позвонила донье Элене, возмущаясь падением нравов у этой молодежи. Вычислить, что именно Карлос дежурил в рецепции, было делом двух минут. Дьявол, все друг друга знают в этой проклятой дыре…Уехать, уехать подальше из этого забытого богом городка!
Гений места усмехнулся – «забытый Богом»! Финикийская жажда странствий щекотала кровь Карлосу. Его прадеды рыскали на своих парусниках по всем пределам, но все равно рано или поздно возвращались в здешнюю марину, под стены крепости, под сень олив и сосен.
Маленькая хрупкая Ирма нервно вздрагивала во сне. Рядом храпел ее муж, но тот никаких снов не видел, пьяным не бывает сновидений, лишь кошмары или забытье. Аксель изводил ее своим тевтонским упрямством – вот уже несколько недель он не ел толком, только пил – с утра до вечера крепкий кофе, ближе к ночи водку, коньяк, виски… Ирма и во сне тревожилась: на сколько хватит его здоровья? Пусть живут они как кошка с собакой, все же жалко его, не чужой ведь. Сейчас ей снилось, что она на сцене, легко кружится под неуловимо-знакомую музыку, пушинкой взлетает, несется по краю рампы, а в зрительном зале сидит мать – недовольная, с каменным лицом, и Миша-официант, и эта московская пара, что ужинала нынче в ресторане. Тут Аксель, блеснув во тьме партера очками, встает и выходит из зала, и Ирма будто бы знает, что он сейчас пойдет в буфет и опять будет пить крепкое. Не допьяна, по своей манере вполпьяна. Нельзя догнать его, остановить – она должна дотанцевать свою партию. Да и не остановишь его сейчас – схватишь за руку, а он замахнется и проворчит сквозь зубы омерзительное слово, обзовет ее с ненавистью…
Жалко их, подумал Гений Места. Сами себя обманывают, вещим снам не верят. Жалко. А впрочем…
Миша-официант долго ворочался без сна, все переживал свои внезапные слезы. Стыдился, казнился, наконец заснул. Гений Места видел, что снится ему беленькая хата, старая бабуся с натруженными руками. Бабка сидит на табуретке, а Миша – за столом, покрытым липкой клеенкой с почти стершимся рисунком. Миша говорит бабке, что задумал уехать в Испанию, поискать счастья. И бабка знает, от чего да от кого бежит он за тридевять земель… Бабка достает ему из-за божницы тощую пачечку денег, что скопила со своей нищенской пенсии, сует в руку…
- Бабуся, та ты знаешь… Та ты… Та я…Та я тебя озолочу оттуда… Та я, та я…
- Не якай, дурень, - устало отвечает бабка. – Трепло ты, Мишка.
Вот этот ее жест – узловатыми пальцами, большим и указательным, оттопырив мизинец, вытрет уголки рта, слюну или что у нее там скапливалось, - как он его раздражал! Как противно Мише было - вдруг она и его коснется этими пальцами, испачканными в слюне! А сейчас, во сне, Гений Места видел – плачет Миша слезами умиления и вины. Ни разу бабусе не послал ни полушки, а померла она – и на похороны не поехал. Трепло, трепло, и есть трепло…
Они вышли из ресторана затемно, вконец расстроенные. Дождь припустил еще пуще, будто хотел отомстить городу за долгое безветрие знойного августа, за мягкие сентябрьские вечера, когда солнце закатывается за дальние горы. Тогда горы кажутся совсем синими на фоне нежно-розовых бликов неправдоподобно-открыточного неба. И не верится, что такое небо могут заволочь тяжелые серые тучи, отдающие сейчас красной глинистой почве бесконечные потоки воды.
Долго сидели в машине, не трогаясь с места, пережидая особо сильный заряд непогоды. Щетки дворников стучали по лобовому стеклу, подвизгивая, не справляясь с дождевыми струями.
- И что тебя разобрало? Договаривались же – никаких разговоров про политику, никаких «у них – у нас»… Парня расстроила, Ирму напугала, сама завелась. Что ты, ей-богу.
Она кивала, тоже жалея о своей вспышке. Думала: договориться можно о чем угодно, но иногда срываешься. Отверзаются хляби небесные. Отверзаются уста.
От чего они бегут? От чего они пытаются убежать? Они все свое привезли сюда с собой…