1.
Разрешите несколько слов об ангельских крыльях.
Знатоки говорят: это у них заместо лопаток,
чтобы не мешать движениям рук,
раздающих смертным указы свыше.
Знатоков я понимаю и очень даже жалею:
Их век ограничен и жизненный опыт краток.
Этих ангелов они на картинках видали,
но и Брейгель, и Фра Беато уже давно не дышат.
Настоящим ангелам не нужны ни крылья, ни руки,
ибо сотворены они непосредственно из эфира,
и извлечь из эфира ангельской музыки звуки
им дано безо всякой трубы и лиры.
Те же, кто эту музыку слышат,
слышат и крыльев шорох,
но внимают небесным звукам с закрытыми глазами,
а архангел у Брейгеля в латах и, кажется, даже в шпорах –
это все потому, что его соплеменники
не надеялись с испанцами справиться сами.
2.
Когда чрезвычайные колокола, что звонят раз в столетие, рухнут в твои
барабанные перепонки, когда соскребая клочки здравомыслия с ярких
иллюзий разбитого сна, ты спустишь холодные ноги со шконки,
когда стеклорез, полоснув по глазам, возвестит голодной сетчатке
явленье рассвета, ты вновь убедишься, что в метре от шконки – стена,
и вышепчешь безответное: – только не это!
Тогда краснокрылые ангелы тонкими лезвиями одноручных мечей
отгонят от шконки толпу перепончатых бесов, а ты, обвиненный во
всем, но покуда ничей, языком и зубами испробуешь строчку
«из темного леса навстречу рассвету, покорный Перуну»,
упрешься башкой в потолок домовины тюремной каморки,
и ангелы красные крылья составят в алтарные или органные створки.
3.
Вот сон про пустеющий лес,
безлиственный и молчаливый,
а я потому там брожу,
что вновь потерял Эвридику.
Бреду, мне под ноги ковром
ложится сиреневый вереск.
Я б арию спел о потере,
но слов уже не нахожу.
Вдруг между стволами табун
летит беззаконным аллюром
без всадников, без вожака,
лишь бешенству бега подвластный.
Я вздрагиваю от толчка,
от предощущения счастья,
саврасых, гнедых и каурых
колышутся в беге бока.
Но лес безучастный заставит
коней замереть над обрывом,
их черноволосые гривы
взметнутся и опадут.
Во сне отличить от минут
часы или дни невозможно,
застынет табун осторожно
и я над обрывом стою.
Стою над песчаным обрывом,
бессмысленно трогаю струны,
гляжу на прибрежные дюны
и знаю: в них ангел ревнивый
сокрыл Эвридику мою.
4.
Сперва мы раскладывали и наливали,
подблюдные пели, в небо глядели,
потом они налетели и все склевали
и схлебали – вот оно как на самом деле.
Ни улыбки наши, ни бабушкины поверья,
ни разложенные серебряные вилки и ложки,
только ими оброненные черные перья,
только нам у дверей посошок на дорожку,
а еще говорят, что ангельские их песнопенья
кто услышит – до скончания дней не забудет,
нам же помнится чавканье их и сопенье,
да обглоданные косточки на серебряном блюде.
5.
Цицероны и Сократы,
Мопассаны и Ньютоны,
Гордый норов свой смирите.
Я ваш ангел-ликвидатор,
Обермастер похоронный,
Всеохватный уравнитель.
Ваши книжные забавы,
Ваши точные расчеты
И туманные прозренья –
Есть лишь повод для расправы,
Прекращения полета,
Приземленья, заземленья.
Вам столетья не хватало –
Вам пустая вечность стала
Безразмерной оболочкой.
Вам вселенной было мало –
Уместится ваше дело
В книге смерти скромной строчкой.
6.
У каждого ангела-дарителя
индивидуальные отношения с доверителем.
Вот смертный, стоит у двери,
куда его не пускают, а очень хочется:
одному его ангел дарует ключик,
другому – ломик,
а третьему – уменье проходить сквозь стену.
Иногда у смертного смутно на душе
и пересохло в горле:
одному ангел подносит стакан водицы,
другому подает повод до поросячьего визга напиться,
а третьего подводит к источнику Иппокрены.
Любому смертному суждена женщина –
так уж повелось от Адама:
Одному ангел приводит единственную суженую,
другому – какую-никакую бабу на каждый вечер,
а у третьего перед внутренним взором – Прекрасная дама.
В конце концов жизнь смертного
кончается чем-нибудь летальным.
Опечаленные ангелы
отбывают в свою небесную сферу,
а за оставленные ими дары
каждый расплачивается персонально,
но полной мерой.
7.
Лестница приставленная к небу
до седьмого не досягнула
хватило только до половины первого
однако полез цепляясь за облака
рядом птица резвокрылата
внизу лес и река
ангелы навстречу не нисходят пока
земля оказывается поката
однако холодает
да и внизу ждут к ужину
побывал таки на небесах
и вернулся неповрежденный
ангелами не обнаруженный
8.
Два ангела двуручною пилою
Водили поперек бревна,
В сенцах елеем пахло, и смолою,
И гнилью от рядна.
Не натирает рукоять мозоли
И на спине не выступает пот.
Два ангела поленья докололи,
Перекрестились на кивот,
В два голоса исполнили Осанну,
С небес слетело: «Иже Херуви…»
– Не сетуй, не печалься, Марь Иванна,
Как пособить по дому, нас зови.
9.
Душе во мраке зябко,
Во мраке телу знобко,
Знамя висит как тряпка,
Сердце колотится робко.
В подъезде воют волки,
На крыше плачут кошки,
У древней комсомолки
Пшёнка в немытой плошке.
Она листает слепо
Вчерашнюю газету.
Наши бомбят Алеппо,
От внуков писем нету.
А ты, мой ангел милый,
Чего листаешь списки?
Вот тебе дело по силам –
Помой старушке миску,
Обильной мыльной пеной
Обдай кастрюльку, крышку.
Скерцо бы ей Шопена,
Да плохо бабка слышит.
10.
Ошибку не запьешь вином забвенья,
Сон не несет от нелюбви спасенья,
Разлука не поможет от заклятья,
Плач – это стон души, а не занятье,
Размер беды аршином не измеришь,
Не спросит тать, ты веришь иль не веришь,
Не выберешь в меню себе болезни,
Зуб золотой железного железней
У ангела, что явится с мечом
И, улыбнувшись, скажет, что почем.
11.
Зло с косячком, с тесаком,
зло прикинувшееся наглым босяком,
это еще не зло, а его меньшой браток.
А вот девица, скромно одетая,
укрывшая прелести под шаль,
а косы тяжелые под платок,
а вот друг ясноглазый, неразлучный,
бывший соседом по парте,
а теперь распускающий шепоток,
а вот ангел разноцветный,
бесполый, бездетный,
улыбающийся тебе во весь роток, –
это они объяснят на Страшном суде,
почему тебе тлеть на головешках,
стыть в ледяной воде
до скончанья времен,
а душе твоей пребывать нигде.
12.
Девять языческих муз
приглашают на посиделки
восьмерых христианских архангелов.
Шмаровоз этих муз
восседает у узкого края стола.
Вначале беседа не ладится –
музы переглядываются и хихикают,
архангелы не знают, как сложить свои крылья,
Аполлон поправляет венок на челе,
а гарсон Ганимед подливает нектар.
Разглядывает баловница Эрато
рамена и кудри красавчика Габриэля,
Каллиопа имеет виды
на Михаэля, сурового Князя Света,
Урании хочется побеседовать
с охранником Уриэлем о Райских вратах.
Вот уж Гелиос гонит день к закату.
Наконец Аполлон сообщает,
что ему пора на Совет Олимпийцев,
и златоблещущая служебная колесница
подлетает к порогу чертога.
У Создателя тоже свои дела.
Тут Эвтерпа вынимает свирельку из складок одежды,
Терпсихора решительно поднимается с ложа
и объявляет белый танец.
Крылья танцорам уже не мешают,
девы протягивают к ним белые руки,
а терпеливая Клио
на салфетке историю эту запишет.