ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ МИХАИЛА РОЗЕНШТЕЙНА
Наверное, надо иметь смелость. Это непременно! И еще надо быть философом, чуть-чуть сумасшедшим философом. Так, чтобы настройка была сбита самую малость, на тысячную долю микрона. Для окружающих незаметно, а вот для тебя самого — очень. Чтобы границы слегка расплылись, утратили свою непримиримую резкость, а напротив приобрели несвойственную линиям мягкость. Совсем не заметную на уровне глаза, но ощутимую на уровне души. И еще - и это самое главное условие! - надо быть ПОЭТОМ, а значит, отважным философом с легкой нездешностью души, чтобы мимоходом заметить:
Жизнь, так уж вышло, прожита,
и даже, кажется, не мною...
Итак, главное сказано. И что теперь делать с этим знанием? Запить? Застрелиться? Или утешиться тем, что половина из живущих может написать на своем заборе те же самые слова, если наберется смелости. А другая половина вообще не задумывается о смысле жизни. И не потому, что думать о смысле - это участь поэтов. Нет. Жить, не думая, легче. Жить, чтобы жить. И только поэт или трубит, или шепчет: "Нет, ребята, все не так..."
Жизнь, так уж вышло, прожита,
и даже, кажется, не мною,
но был я скрипкой и трубою,
и был - надежда и тщета.
Я был - надежда и беда,
я был и скрипкой и трубою...
мне не случилось стать собою,
но был я рядом иногда.
А кто, положа руку на сердце, может похвастаться тем, что прожил СВОЮ жизнь, а не навязанную временем, средой, близкими? "Мне не случилось стать собою,но был я рядом иногда..."
"Мне не случилось стать собою..." Трагедия... Но только не для поэта. Его стремление к самому себе и есть поэзия. И есть путь пророчеств, потому что истинный поэт - всегда пророк. За то и бьют. Ему дано открывать то, что не доступно другим. Помните? В начале мы договорились, что поэт пусть тысячной долей микрона - но в другом измерении. И потому он все, все про нас понимает, даже то, чего мы сами о себе не знаем. А почему, вы думаете, "мы тянемся к стихам, как к травам от цинги"? Да чтобы понять себя, разобраться в себе! Наши души открыты поэту, как книги.
И стало странно и светло,
ведь, что ни говори,
ты сам себе добро и зло,
сады и пустыри.
Ты сам себе и тень и свет,
и отблески огней,
и ничего счастливей нет,
и ничего грустней.
Наши души открыты поэту, как книги. Только не своя душа. Только не своя. Такая вот насмешка Творца. А может, плата за талант?
Да что там... такие теперь времена
бездумных пророчеств, безумных наитий,
что, кажется, он исчерпался до дна -
тот, к жизни приложенный список событий.
Что где-то вначале, за тысячу лет
всё вышло нелепо, смешно, некрасиво -
нам выдали жизнь, как бесплатный билет,
куда - умолчали, а мы не спросили.
И вот мы себе выбираем судьбу,
но нас не учили, а мы не умели...
и август к губам поднимает трубу
сыграть эту музыку -
осени?
мне ли?
Конечно, писательство - это судьба. Только кто же вам сказал, что путь этот - путь счастливых находок и обретений? Не верьте! Спросите у поэта, он вам расскажет, где и как пролегает этот путь.
Читай свои молитвы на восток,
они дойдут куда верней, чем почта,
клочок земли, и неба лоскуток,
да вечность между ними - вот и всё, что
есть у тебя...в трясущихся руках
неси авоську банок из-под пива...
а над землёй немыслимо красиво,
гляди, плывут в закате облака.
И, голову задрав, остановись,
смотри - меж ними, выше всех печалей
неспешно уплывает чья-то жизнь...
уж не твоя ли, милый, не твоя ли?
Готов ли ты нести по жизни, по своей единственной, неповторимой жизни этот крест неуемного писательства? Да не просто влачить, проклиная тяжесть креста и судьбу? А приплясывая... Радостно... Нести... Людям! Кому? Людям? Ты думаешь людям это нужно? Не обольщайся! Вряд ли тебя оценят при жизни. И это тоже входит в плату за талант!
Хранил, хранил меня Господь,
да было незачем,
берёг Господь меня, берёг,
да всё зазря,
и как я жил, так и помру -
балдой и неучем -
когда-нибудь в начальных числах
декабря.
А я молитвы не учил -
да, право, надо ли?
ведь мы с Ним всё - неторопливо,
по-людски...
и надо мной не строй солдатский -
сабли наголо -
а встанут рощей облетающей
стихи.
И я припрусь на страшный суд
весёлым пьяницей,
и у ворот стрельну на курево искру,
и оглянусь, а там вдали
река туманится,
и эта роща облетает
на ветру.
Вот и вся награда за муки - облетевшая роща стихов. Готов к такому раскладу? Не страшно? Тогда вперед!
...ты сам себе придумал это счастье,
и сам себя к нему приговорил.
Ты сам себе придумал эту повесть
про чью-то жизнь - всего десяток глав,
и вот теперь расплачивайся - то есть
живи её, ни словом не солгав.
Рисуй её немые мизансцены,
бреди по опустевшим городам,
и, как всегда, плати двойную цену
по всем своим просроченным счетам.
И все-таки что? Что заставляет тебя терзать свою душу? И каждую ночь "своим сердцем кормить свою сумасшедшую музу"? Ответ прост, и может, даже не понятен. Именно в силу своей простоты. Ответ прост: иначе не жить. Потому что только это самосожжение и есть жизнь:
...и это всё. А в непонятном мире,
где часто принимают за любовь
привычку жить в протопленной квартире,
где сварен суп, и вымыты полы,
где стол накрыт на четверых и боле -
так грустно мне, что правила игры
я чинно освящаю алкоголем.
И в сотый раз твержу себе - c'est tout* -
я так живу, и буду жить, покамест
совместную лихую суету
мне заменяет ямб или анапест.
Когда ж войдут и скажут, что пора,
я усмехнусь - гляди, какая почесть...
ну, вот и всё - окончена игра
костями слов в рулетку одиночеств.
Игра в слова, пожалуй, самая захватывающая из игр. Как много нас, подсевших на эту игру, заложников мучительной страсти: писАть! ПисАть! ПисАть!!! Нас - тьмы. Но только избранным дается удивительное, непостижимое чудо ПРЕВРАЩЕНИЯ слов в поэзию.
А вот и я, ленив и бесполезен
для общих игр и распеванья песен,
перебираю разные слова.
Как много слов - неясных детских знаков,
их тайный мир счастлив и одинаков,
прислушайся - какая высота!
Такая горечь и такая тайна,
что замирает сердце и дыханье...
Итак, покуда жизнь не прожита -
я складываю их и вычитаю,
свою судьбу по-новому читаю,
считаю слоги, годы и века.
И вот, когда из тесного молчанья
рождается свеченье и звучанье,
я знаю - начинается строка.
Какая неразрывная порука!
Мы навсегда в ответе друг за друга -
слова за нас, а мы за них - итак,
черти свои загадочные знаки...
Вот души проступают на бумаге,
и остальное, в сущности, пустяк.
И этот пустяк - твоя жизнь, которая отныне подчинена слову. Готов ли ты к такому - не побоюсь высокого звучания - служению? Готов пожертвовать всем? Не будет фанфар и парадных оркестров. Не будет плачущих от восторга почитателей. А что же будет? А будет жизнь, не понятая остальными. Будет жалость окружающих, насмешки и упреки близких... Да много чего будет из того, о чем и не помышляешь.
Такая ерунда...но вот, что странно:
ты рад, когда соседка Марьиванна,
зайдя вздохнуть о бедствиях Ливана,
и о евреях, потерявших стыд,
вдруг, спохватившись, скажет, - ты бы, Миша,
бросал свои бессовестные вирши,
а то, смотри, всё девки да винище!
Ты б помолился, Миша, Бог простит.
Да, Бог простит...но видишь, Марьиванна,
в пространстве между шкафом и диваном
не одинок я, даже если пьяный
(а это редко, это - иногда)...
тут проживает колченогий столик,
шатающийся, словно алкоголик,
и стих, что светел, сладостен и горек,
с ним просто неразлучен, вот беда...
И никуда от этого не деться,
хоть временами и впадаешь в детство
от грустного нелепого соседства,
от симбиоза музы и клюки,
и на смешной земле смешные дети
мы бурю ждём, хотя не сеем ветер...
на этом тёплом, странном, страшном свете
что сеем мы? Разлуки и стихи...
Так и живёшь, почти что за пределом,
стареешь духом и грузнеешь телом,
и кажешься себе осиротелым,
разогревая ужин на плите...
Потом, решишь, что это пережитки,
и прекратишь перебирать убытки,
и станешь пить нетрезвые напитки,
вот те, вот эти, и опять вот те...
И не факт, что голос твой зазвучит, как "колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных". Далеко не факт. Ведь предназначение поэта осознает, как правило, не сам поэт, а его потомки. Готов ли ты к забвению? Готов ли кануть в безвестность?
Воскресенье. Полвосьмого.
Вечереет. На листок
положу за словом слово
неоконченный стишок.
Минут годы. Встанут дети.
Стану тягостен и сед.
И прибавится на свете
поражений и побед.
И в иное воскресенье
я, годами удручён,
перечту своё спасенье,
два катрена ни о чём.
И увижу - между строчек
притаилась и лежит
бесполезная, как прочерк,
неоконченная жизнь.
И если ничего тебя не пугает и не останавливает, если ты готов подчинить свою жизнь слову, если кроме Слова, нет жизни для тебя, тогда будь счастлив, поэт! Если сумеешь...
...и море сине-серое с утра,
как будто небо с отблеском железа,
садись в кофейне против волнореза,
и пей свой кофе так же, как вчера.
Садись, поговорим о чепухе,
о новостях, о книгах, о погоде,
что с этой жизнью мы накоротке,
хотя она не начиналась вроде.
А всё, что было - право, пустяки -
любови, войны, заработки, беды,
и от безделья - книжки Кастанеды,
да алкоголь, да кофе и стихи.
Так для чего ты жив? давай, скажи, -
на странном свете - горьком ли? счастливом?
...но чистый росчерк чайки над заливом,
но это море цвета ностальжи...
И это полусонное кафе,
где сыр, маслины, пиво, а под вечер
в закате цвета аутодафе
ты отчего так счастлив, человече?
...у нас творятся странные дела,
вся эта жизнь - туман и суматоха,
Но как тебе светло, как одиноко,
как горестно у этого стола...
Страница Михаила Розенштейна на Стихире http://www.stihi.ru/avtor/konway