Эдмунд Иодковский - автор популярных песен "Едем мы,друзья...", "Величавая Ангара" и других погиб внезапно на пике своей творческой деятельности. Вместе с ним прекратила свое существование созданная им интереснейшая, яркая и острая газета "Литературные новости" - подлинная трибуна демократии, в которой , как в зеркале, отразилось то бурное время - начала 90-х. Кажется, на ее страницах выступили все, чьи имена были тогда на слуху.
Случилось это в мае 1994 года. А еще 20 лет спустя...
Мы тогда собирались на разных квартирах — члены необъятного литобъединения, которое вел Эдмунд Иодковский. Он умел притягивать таланты, был своего рода лидером литературного подполья. За это яркий поэт расплачивался невозможностью печататься, иметь достойную работу, подвергался обыскам. Многие из круга Иодковского уехали в свое время за кордон, иные вошли в литературу у себя на родине, но немало незаурядных поэтов и прозаиков и сейчас прозябает в сторожках и котельных.Прощание с Эдмундом снова собрало в ЦДЛ эту разрозненную теперь пишущую братию. Собрала лишь на миг.
А тогда, в начале 70-х, мы часто собирались. Однажды ко мне в эамосквореченскую коммуналку, где я одно время жила, пришли в гости поэты Эдмунд Иодковский и Вениамин Волох, а также прозаик Николай Климонтович.
Тогда и было записано это интервью на магнитофон «Романтик». Оно добавляет новые штрихи к портрету человека, который вмещал в себе эпоху со всеми ее противоречиями, вмещал полноту жизни. И хотя Эдмунд в этой беседе с Климантовичем ниспровергает романтизм, он тут же утверждает его в своих стихах. Собственно, и суровый стиль, за который он ратует, был в искусстве не реалистическим стилем, а скорее романтикопатетическим. Высокий романтический настрой был свойствен поэзии Иодковского наряду с едким сарказмом. Перефразируя его строки, можно сказать о нам и его творчестве, что он оставался до последних дней «несгибаемо юным».
Его любимые стихи, прочитанные им в тот вечер, далеко не все включены в его единственный поэтический сборник, вышедший в 1991 году "Капля звезды".
Вот отрывки из этого интервью:
Н.К. -С чего и как начался у вас творческий процесс?
Э.И.- С того, что нам задали сочинение на свободную тему. В мире несвободы даже сам термин «на свободную тему» уже приятен. Я написал стихи. Думал, что мне поставят тройку, но мне поставили пятерку.
Н.К.- Не могли бы вы назвать момент, который наибольшим образом повлиял на ваше формирование как творческой личности?
Э.И.- После университета я приехал на Алтай поэтом-халтурщиком, автором песни «Едем мы, друзья», этаким московским пижоном. Мне посчастливилось встретить там замечательную девушку, которая стала моей женой. К моему удивлению, она оказалась намного левее, чем я. И она выбила из меня тяготение к халтуре. Я понял, что жизнь — слишком серьезная вещь, чтобы о ней говорить легкомысленно.
Н.К.- Мы знаем, что на творчество поэта оказывают самое большое влияние факты из личной жизни. Не смог бы Эдмунд сказать, какое самое большое впечатление личной жизни определило его поэтическое мироощущение?
Э.И.- Присутствующему здесь Вене Волоху однажды в 1966 году я сказал: «У меня сейчас такое ощущение, что жизнь состоялась». Это ощущение возникло из-за того, что я встретился с обычной московской девочкой. Звали ее Наташа Новикова. Три года, что я был с ней, для меня не существовало других женщин. Она была, остается и,я надеюсь, навсегда останется единственной и главной любовью в моей жизни.
Утоли мои печали, Натали.
Я печален, как нескошенная пажить.
Слишком долго я искал в земной пыли
ту, с которой по земле легко бродяжить.
Н.К.- Как складывалась ваша судьба - поэта и человека - в соотнесении с судьбой вашего поколения?
Э.И. -У меня в начале моего творческого пути было такое ощущение, что почти все, что я хочу сказать людям, уже сказал мой ровесник Женя Евтушенко, но потом я узнал, что не только у меня такое ощущение. Пастернак некогда страдал из-за того, что его система рифмовки напоминает Маяковского, и тогда он начисто, как он говорил, отказался от романтической позы поэта. В результате мы получили голос необыкновенной чистоты и силы.
Примерно та же эволюция произошла и у меня. Мне страшно претит всякий романтический наигрыш в стихах, и хотя этот магнитофон называется «Романтик-3», уже то, что этим именем стали называть магнитофоны, говорит о девальвации романтики. Сейчас наступило время реалистическое — время сурового стиля, как принято говорить у художников. И поэтому все, что я написал после 56-го года, я бы уже не отнес к тому ложно романтическому стилю, в котором была написана песня «Едем мы, друзья», поэма «Молния в сердце», опубликованная в свое время в «Сибирских огнях», многие ранние стихи. Я начисто отказываюсь от них, и в новую свою книгу не включил ни одного из стихотворений той поры.
Однако, если говорить о реалистической поэзии, то все-таки она тоже должна создаваться личной биографией. Биография накаляет строку. Моя жизнь сложилась так, что мне выпало почти 13 лет скитаний по Москве без собственного угла. После того, как я написал «Едем мы, друзья» и уехал на Алтай, я потерял московскую прописку. Тогда я не придавал никакого значения этому факту, но прошло 13 лет, пока я обрел свою нынешнюю квартиру на Старом шоссе. Об этом — стихотворение "Монолог Кавалерова".
Я — бесквартирный выкидыш Москвы.
Прописка — моя вечная болячка.
Я — Кавалеров, только без вдовы,
но с женщиной — с гордячкою, с полячкой.
Тринадцать лет скитаюсь по углам,
сухая ненависть мне горло душит,
тринадцать лет я выгребаю хлам,
которым с детства забивали души.
На море человеческих обид
помножив свою личную обиду,
я ежедневно мордой бьюсь о Быт —
интеллигент, не принятый в элиту.
Мне предлагают кой-куда вступить,
писать плакаты красочно и гордо,
сперва на горло песне насупить,
а там и просто — на чужое горло.
И все-таки от вашего жулья,
от лирики плакатной и заплечной
я ухожу по льду небытия.
Возник на время, а ушел навечно.
Н.К.- Очевидно, когда хороший поэт пишет стихи, о чем бы он ни писал - о женщине, о старой Москве или о своих скитаниях и невзгодах - у него все получается одинаково глубоко и требует от нас каких-то адекватных эмоций. Очевидно, бурные события политической жизни, которым довелось вам быть свидетелем, тоже должны были как-то отразиться в ваших стихах?
Э.И.- Наше поколение, которое выходило в жизнь в 54-м году, было преисполнено романтических иллюзий, об отказе от которых я уже говорил. Но тогда , в 54-м. я помню, как с поэтом Мишей Курганцевым мы называли себя молодыми хрущевцами. Потом я пережил эпоху разочарования в Хрущеве и в системе. И только сейчас, посла того, как наступило еще более суровое время, я понимаю, что одиннадцать лет Хрущева войдут в историю нашей страны как время просвета. Тем не менее именно в силу того, что появился некий просвет, нам стали ясны и все уродливые черты того времени. Вот о них я написал стихотворение «Баллада о бананах»
Выкинули лозунг под грохот барабанов —
«Обгоним Никарагуа по добыче бананов
на миллион центнеров с гаком».
Лекторы из Ганы черны, как басурманы.
«Ты скажи, касатик, а с чем едят бананы?»
«С таком, бабушка, с таком».
В долинах Дагестана прирезали баранов,
шашлык решили делать только из бананов.
Поэтам объявили — довольно
рифм банальных,
шагайте в ногу с веком —
где песни о бананах?
Поэты — люди честные,
деньгами небогатые —
они стихами-песнями
прославили бананы.
«Едем мы, друзья, в дальние края,
вырастим бананы мы — и ты, и я».
Плакаты запестрели на улицах и в банях,
идут на всех экранах фильмы о бананах
Театр Маяковского во главе с Бабановой
отправился в гастроли
с программою банановой.
И вот в тайге и в тундре,
а так же средь барханов
выросли зловещие заросли бананов.
Но тут одна артисточка
из молодых да ранних
лысому любовничку шепнула:
«У, бананник!»
Любовник начал действовать.
Писатель Б.Бакланов
выступил в печати
по поводу бананов.
И сразу все опомнились —
какие мы болваны!
Долой, долой бананы.
да здравствуют баклажаны!.
Н.К.- Теперь позвольте задать традиционный вопрос, вот мы знаем, что Эдмунд последнее время обратился к прозе. Может быть, это связано с тем, что все мысли и и желания, которые накопились у поэта, уже не укладываются в рифмы и требуют выхода в прозу?
Э.И.- Безусловно, это первопричина — то, что жизненный опыт не укладывается только в эти рифмованные или нерифмованные строки. Но, пожалуй, вернее будет то объяснение, к которому я пришел лишь сегодня. Проза, как говорит Николай Климантович, есть более высоко организованная форма искусства. Однако я в данном случае стою за синтез. Я считаю, что современная проза тяготеет к синтезу и стиха, и верлибра, и собственно прозы, и философии, и всего остального на свете. Дело лишь в чувстве меры, вкуса, в том, чтобы не получилось скучно. Все жанры хороши, кроме скучного. Я бы сказал так, что для меня проза не есть какой-то принципиально новый этап творчества. Это просто продолжение той же линии, но несколько иными средствами. Причем я стараюсь писать прозу так, чтобы ее можно было запомнить как стихи. Когда речь идет о небольшом рассказе, можно представить себе прозаика, который помнит свой рассказ наизусть. Я попытался написать такой роман, который я весь мог бы запомнить или в случае, например, утраты рукописи мог бы восстановить ее с точностью до единой фразы. Для этого я выработал особую систему расположения фраз. И вот сейчас я могу это продемонстрировать. Я прочту один абзац, который мне кажется верной линией поведения для меня лично:
«Вопреки распространенному мнению, мужчина относится с особым уважением к женщине, идущей навстречу в первый же вечер. Это значит, что она не претендует на твое время, и твое будущее, и именно поэтому хочется отдать ей это время и это будущее. Любовь, купленная ценой многолетних ухаживаний, унижений, немногого стоит — значит озарения не было».
Н.К.- Ваше поколение нельзя, к сожалению, назвать самыми молодыми представителями нашей литературы, но в то же время вам далеко еще до положения маститых художников, окруженных учениками, имеющих свои школы, и на этом этапе зрелости, только-только обретенной, что бы пожелал Эдмунд молодому поколению?
Э.И.- В некотором отношении юность и старость похожи. Им присуща одна и та же черта — вздорность. И вот у нашего поколения наступило сейчас такое время, когда мы уже не имеем право на вздорность юности и еще не имеем право на вздорность старости. Пришло время ответственности, время зрелости — и здесь, я считаю, важнее всего, чтобы твое слово претворилось в поступок, потому что в нравственной традиции русской литературы заложена неразрывность слова и поступка. Все, что мы пишем — всего лишь слова, слова, слова... Настало время поступков. Недавно я узнал, что застрелился мой ровесник Дима Голубков. Это поступок. Поступок своего рода. Хотя и не тот поступок, к которому я готов. Я, наверное, никогда этого не сделаю. Но это — поступок. И мне хочется найти нечто адекватное. Нечто такое, что доказало бы, что наше поколение способно на поступки.
Н.К.- В заключение мне хотелось бы попросить Эдмунда прочесть то, что ближе ему самому, что больше всего ему как автору помнится.
Э.И.- Стихи, как дети — все дороги по-разному. Но так как мы находимся в гостях у прекрасной художницы, я позволю себе закончить этот вечер стихотворением «Художники».
Когда художники рисуют,
то головой они рискуют.
Недаром слово — рисовать
созвучно слову рисковать.
Художники рисуют женщин,
влепив холсту пяток затрещин,
но мысли их не о постели —
об акварели, о пастели.
Художникам наносят раны
и бунт усматривают в спорах,
поскольку чувствуют тираны —
искусство — это тот же порох.
Но раны женщины бинтуют,
святые говорят слова,
и вечно молодость бунтует,
и вечно молодость права.