Я давно для себя отметил – осенью в небе над Афулой мало перелётных птиц. Их трассы пролегают южнее – от Хадеры прямо на Бейт-Шеан и дальше, дальше, в самые жаркие края,минуя границы и континенты.
Но в Хадере, - а я жил в этом городе целых восемь лет, - я мог неделями подряд наблюдать огромные птичьи стаи. Над моей головой проносились журавли, аисты, гуси,протекало в осеннем небе множество всякой пернатой мелочи.
Чаще всего они летели молча, а если и подавали голоса, то это были тревожные, почти страдальческие крики.
- Милые, куда же вы? – хотелось мне спросить у этих странниц. И посоветовать им:
- Вот присядьте на этот холмик. Чем он плох? Тепло, травка зелёная, воздух вокруг тёплый, морской, настоянный на аромате сосновой хвои.
Но я знал, что птицы не послушают меня, что где-то в глубине африканского континента они очнутся от этого тревожного полёта, похожего на бегство, стряхнут с себя оцепенение и начнут устраиваться, как дачники на случайных квартирах. Может быть, в первые минуты к ним и вернётся веселье, это когда они бросят беглый взгляд на райскую природу.
Но с каждым днём всё сильней и сильней будет звать их любимый берёзовый край, и нахлынет тоска, и сердца замрут в страхе – а вдруг уже не дано вернуться.
Однажды я наблюдал , как горестно кричали две отставшие от стаи птицы. Это были гусь и гусыня. У него, очевидно, было повреждено крыло, потому что несколько раз он пытался подняться в воздух, но каждый раз издавал возглас, похожий на стон и медленно опускался на землю. А она прикасалась к нему клювом, будто целовала, и что-то нашёптывала ему – то ли утешение, то ли нежность.
Они сидели на одном и том же месте дня три, и всё взглядывали в синий простор, где небо сливалось с морем, беспокойно вертели шеями и клекотали, словно плакали.
А потом над ними начал кружить коршун, и я совсем расстроился, выбрал для прогулки другое место и старался уверить себя, что финал этой истории не был трагичным.
Но кто знает, кто знает?
Бродя среди эвкалиптовых посадок, я вспоминал себя двадцатилетней давности на вокзале широко известного тогда еврейским эмигрантом из России прекрасного города Вене. Прекрасного и горького.
Мои друзья уехали в Америку, а я всё никак не мог решить, какой маршрут избрать, как выстроить свою судьбу. Дни уходили за днями, каждое утро приходил я к месту встреч и провожаний, садился на скамейку где-нибудь в дальнем уголке привокзальной площади и наблюдал человеческую суету.
- Почему обязательно надо уезжать? – размышлял я. – Ведь живут же многие люди всю жизнь на одном месте и никуда не стремятся.
Однажды рядом со мной присела женщина, примерно моих лет. На её лбу залегли глубокие морщины, маленькие складочки в уголках рта придавали ей вид одновременно усталый и суровый. Женщина строго вглядывалась мне в лицо.
- Простите, - наконец сказала она, - вы не Яша из Рославля?
- Нет, ответил я, - вы ошиблись.
Женщина ещё раз вгляделась в меня и горестно вздохнула.
- Я ошиблась! – воскликнула она. – А кто бы на моём месте не ошибся! Ведь вы и Яша – одно лицо.
Она придвинулась ко мне ближе и зашептала:
- Яша – это моя молодость, это первые робкие свидания, случайные быстрые поцелуи.
Она неожиданно вскочила со скамейки и посмотрела на меня с испугом.
- А вы, правда, не Яша?
- Нет.
- Вы не парикмахер?
- Да нет же.
Женщина, казалось, успокоилась и снова присела рядом.
- Яша был такой красавец. Волосы чёрные, как смоль, вьющиеся, глаза чёрные, не глаза, а два уголька, которые насквозь прожигали.
- Вы любили этого Яшу? – осторожно спросил я.
- Любила? – вскрикнула она. – Любила? И вы меня ещё спрашиваете? Да я пошла бы за ним на край света!
- Что ж не пошли?
Женщина снова с подозрением посмотрела на меня:
- А то сами не знаете?
- Не знаю.
Я начал понимать, что имею дело с сумасшедшей.
Она прочитала мои мысли:
- Вы думаете, что я не в себе. Нет, нет, я вполне нормальная. Только вся эта обстановка на нервы действует – вокзал, чемоданы и нужно куда-то ехать.
Женщина помолчала. Потом резко спросила:
- Вы еврей?
Тут же тихо засмеялась и сама себе ответила:
- Что это я? Ведь вы почти Яша.
- А что с Яшей?
- Вы не знаете? – спросила женщина. – Что с Яшей? Еврейская судьба. Его увезли куда-то к белым медведям.
- За что?
- За иврит. Молодые мы были, ничего не боялись. А один стукач всё время грозился: донесу, мол, донесу. Яша дал ему по морде.
- А потом?
- Потом? Потом забрали Яшу.
- А дальше?
- Дальше – ничего. Сгинул.
Женщина снова помолчала.
- Простите, вы куда едете? – спросила она и опять с беспокойством вгляделась в моё лицо.
- Наверно, в Эрец Исраэль, - ответил я.
Женщина неожиданно улыбнулась. Впервые за время нашей беседы я увидел её улыбку и поразился. Морщины на лбу разгладились, глаза сверкнули молодым задором.
- Правда? – переспросила она. – Какой вы молодец!
- А вы? Вы разве не туда держите путь?
- Нет, - грустно сказала моя неожиданная собеседница. – Я еду к дочери в Лондон. Что поделаешь,еврейская судьба.
- А как вас звать? – теперь уже я задал незнакомке вопрос. Мне стало вдруг её жалко и захотелось погладить по голове.
Она понизила голос до шёпота и произнесла:
- Разве вы не знаете? Разве ты не знаешь,Яша? Я же Дебора. Ну вспомни, вспомни!
Она смотрела на меня глубокими,полными страдания глазами, потом порывисто обняла и расцеловала в обе щеки.
- Будьте счастливы! Будь счастлив, Яша!
Дебора резко поднялась со скамейки, вновь посмотрела мне в лицо долгим внимательным взглядом, выдохнула:
- Эх ты!
И сразу же поспешила прочь.
Я смотрел, как заплетаются её неуверенные ноги и чувствовал нестерпимую жалость к этой женщине.
Пройдя шагов пятьдесят, она остановилась словно споткнулась, повернула и побежала назад ко мне.
Я зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел, что Дебора наклонилась к самому моему уху.
- А если я приеду в Эрец Исраэль, - шептала она, - скажи, ты узнаешь меня? Честно скажи, ты узнаешь меня, Яша?
Р.Маргулис