Ночью ветер гудел,
или, может, забитые трубы.
(Как порой мелодичен
и жалобен мой водосток!)
А наутро предел.
Мир вчерашний, и громкий, и грубый,
превратился в нирвану,
едва осветился восток.
В лес притихший войду,
где играют снежинки по кронам.
Белый мох пуховой
заскрипит под моею ногой.
Только рана оврага,
прикрытая ватным тампоном,
ещё ноет внутри,
растревоженная пургой.
В тишине и любви
я склоняюсь к чему-то земному,
как под тяжестью снега
к сугробу еловая ветвь.
Как тяжёлый больной,
что давно не выходит из дому,
я живу в этом царстве,
склоняясь под тяжестью лет.
Но однажды летА
перевалят за возраст преклонный.
В своём стаде начислит
прибавку небесный пастух.
Только вовсе не небо,
а сказочный лес забелённый
примет мой осветлённый,
а ране мятущийся дух.