Увы, дорогие друзья. Век поэм, скорее всего, кончился. Уже не написать «Анну Снегину», не создать «Евгения Онегина».
«Мцыри» и тем паче заказной большевицкий «Василий Тёркин» канули в Лету.
Ушёл ли романтизм из душ, а наив из доверчивых русских глаз, либо кончилось серебро в воздухе. То самое серебро, которое заставляло наших великих предшественников плакать и кричать в голос. Ломать перья и рвать в клочья пергаменты. Писать свои строки окровавленной душой, нервами, сердцем.
И посему я, ничтоже сумняшеся, написал последнюю поэму. В которой обязательно влюбляются до смерти, плачут навзрыд, заламывают руки итд.
Здесь слезливо-жалостливая пародия на всех поэмописцев. Литературной ценности данные рифмы не представляют. Пафос и апломб в наличии.
Предлагаю, коли на то будет желание, растащить повествование на цитаты и похоронить на заднем дворе.
Часть-1
Глава-1 (начало начал)
Окраина, выселки, гетто,
Столбами березовый дым.
В снегу тополиного лета,
Я вижу себя молодым.
Азартным, без сна и покоя,
В плену мимолётных подруг.
Под неба волшебной рекою,
Качающей солнечный круг.
Ещё не прибитый долгами,
Беспечный, не встретивший грусть.
Скребущий босыми ногами,
Планету, по имени Русь.
1.
Когда-то, триста лет тому,
А может двести с малым гаком.
Мой дед покинул Колыму,
С её прокуренным бараком.
Зека, с дорожным узелком,
Он брёл застуженной Сибирью,
Чтоб воротиться в милый дом,
Который ждал над Камской ширью.
В пути подёнщиной сшибал,
Копейки ради хлебной корки.
Недоедал, недосыпал,
Шел, босиком сносив опорки.
В трактирах резался в буру,
С такой же придорожной рванью.
Спал как ведмедь в лесном бору,
И небесам молился бранью.
Средь лободыров на плотах,
Глядел в кипящие пороги.
Церквам смеялся во крестах,
Встречал рассвет в гречишном стоге.
Как заведённый шёл и шёл,
Сквозь злые ливни и пороши.
По-русски глуп, по-русски гол,
С крестом нательным, но безбожен.
Был бит вблизи богатых сёл,
В лесных лачугах кормлен кашей.
Но дом, вы помните?! Он шёл!
И лик его порой был страшен.
И как-то утром, в час быка,
Когда луна в болотах тонет.
Пред ним раскинулась река,
Сквозь щель в столыпинском вагоне.
Знакомый град сиял с холмов,
Состав катил легко и споро.
И плыл средь фабрик и домов,
Звон кафедрального собора.
Покинув заспанный вагон,
Лишившись сил в последнем шаге.
Мой прадед рухнул на перрон,
Шепнув: я дома, дайте браги…
Всё так же вдаль бежала Кама,
Неся себя через поля,
Целуя берег Парэ Маа.
2.
Среди яблонь буйных вешним соком,
Над старинным заводским прудом.
Глядя вдаль своим воловьим оком,
Притаился в вербах старый дом.
В доме том беспечна и невинна,
Холоднее всех уральских льдов.
Коротала молодость, Марина,
Дева восемнадцати годов.
Много хлопцев молодых и ярых,
Под окном тем млели от любви.
Но, отец Марины: «Нет, не пара,
Да и кровь чурается крови».
Хорошела девка, словно пряник,
Парни злились, получив отказ.
Мол, завянет роза среди нянек,
Но однажды, на Медовый спас,
Прадед тот, что вышел из «Гулага»,
Был он молод, силой опьянён.
Брёл домой, в башке играла брага,
Здесь столкнулись. Шершень и бутон.
В небесах пророкотало трижды,
Свет в глазах, бессмысленны слова.
И они стояли неподвижны,
Молоньёй пробиты оба два.
Он, как дуб от Шишкинской картины,
Пересвет в обличии мирском.
И она, прекрасна и наивна,
Словно чайка в воздухе морском.
После были долгие прогулки,
Под луной, плывущей, до утра.
Глас отца рассерженный и гулкий,
И вердикт: « Ну, стало быть, пора».
Ну а что, мужик, мол, то, что надо,
Работящ, не пьяница, не тать.
И под версень, в светлый праздник Лады,
Сговорились свадьбу отыграть.
Снова жизнь пустила заморочки,
Ей Амур на луке подыграл.
Так мой прадед, здесь не вру ни строчки,
Мою бабку из дому украл.
Вот она юдоль вселенской скорби,
Жизнь и смерть, разлука и постель,
Смех и кровь в смешных лоскутьях корпий.
3.
Прадед, дед, отец, мы все от века,
Заводчане. Соль любой страны.
Рудокопы, гибнущие в штреках,
Солевары. Мясо для войны.
Углежоги, плебс, молотобойцы,
Боль в спине, в глазах лихой кураж.
Горькие наивные пропойцы,
Вечные, как весь Рипейский кряж!
Здесь в пещерах великаны дремлют,
Здесь тайгой укрыты до поры,
Человеки, держащие землю.
***
Я родом, брат, из пролетарских масс,
Не каловых. Не надо злой иронии.
Мой дед в забоях прославлял Кузбасс,
Закончил без ноги войну с Японией.
И с той культёй, обрубком от ноги,
Мундштук Казбека, нержавейкой тиская,
Точил на ДИП-500 хвостовики,
И что-то там ещё, милитаристское.
На праздник пил, да так, что выли псы,
Когда он на бровях гулял вдоль улицы.
И пряталась шпана, как от грозы,
От сучковатой палки, как от сулицы.
На день победы, выйдя на парад,
Накинув китель с орденскими планками,
Он говорил: «Я Пролетариат!
Бивали гансов - разберёмся с янками».
Он был герой, мужчина и казак,
От Пугачёвской вольницы, из Яицких.
И никогда не попадал впросак,
Лозой внучат гоняя по-Чапаевски.
С усмешкою гляжусь я в Looking Glass,
Интеллигент, откормленный помойками.
Ведь был же, братцы, был рабочий класс,
Но слился, погребённый перестройками,
Раскрыв не до конца потенциал,
Сияя кумачом багрово-ризово.
И здесь ему я песню написал,
Как может быть такое не написано?!
***
Громадились тучи бессонные мрачные,
Ревун надрывался в ночи медногудово.
Стекали в овраги миазмы барачные,
Страна просыпалась с похмелия лютого.
Вставали босые, голодные, страшные,
Лохматили гривы когтистыми лапами.
Нутро похмеляли борщами вчерашними,
Брели на мартены забитые скрапами.
Жевали чесночные головы злобные,
Вахтёр не помилует запахи винные.
Сморкались в намёрзшие глыбы сугробные
И мелко крестились на церквы старинные.
Горели сутунками станы прокатные,
«Кукушки» гремели колёсными ядрами.
Шипел пескоструй, и пески силикатные
Вдыхались гнилыми рабочими жабрами.
А дома детишек голодных под дюжину,
И бабы ревут, намечается складчина.
Соседская девка рыдает за суженым,
Сынка старшака забирают в солдатчину.
И мастер десятник, безжалостной гадиной,
Рычит и грозит на столбах экзекуцией.
Налоги и штрафы, болячки и ссадины –
Всё это мы бросили в печь революции.
***
А новый мир, он где-то там сиял,
Неслись в атаку бешеные лошади.
Кухаркин внук грядущее ваял,
Картавил вождь с броневика на площади.
Костры горели. Сонный Петроград
Глядел во мрак пустыми постаментами.
И уходили в бой, не на парад,
Матросы, опоясанные лентами.
При деле столяр - подавай гробы.
Ликует вошь своей тифозной мордою.
Угрюмо спят фонарные столбы
С не добежавшей до границы контрою.
Горят дворцы, увы, таков обряд,
О мягкотелых не напишут повести.
Идёт за продотрядом продотряд,
Чтоб уравнять и разделить по совести.
Уходят в ночь кадеты, юнкера,
На вольный Дон, к Деникину, Корнилову.
А кочегар вселенского костра
И день, и ночь Отечество насилует.
Пишу в надежде для себя понять,
Увидеть правду за сакральным знанием,
Где брата брат пытается обнять,
Но убивает, осиянный знаменем.
***
Потом были долгие рельсы и пажити,
Триумфа часы, что творились госпланово.
В сегодняшних избах, что грыжами нажиты,
Не видно Турксибов очерченных заново.
Не видно Стахановых чёрных от копоти,
Корчагиных, рубящих землю морозную,
Доваторов ярых в стотысячном топоте,
Размётновых травы целующих росные.
Васьки Трубачёвы ушли с барабанами
За тот горизонт, что всегда был фантазией.
Покрылась Россия дворцов балаганами,
В них выползков рать, что из нор повылазили.
И я, «Беломор» поменяв на «Вирджинию»,
Вальяжный и потный, свободный от выводков,
Лежу за столом и плюю в небо синее,
Кропая стишата про спёкшихся выродков.
Про то, как просрали наследные навыки,
Продавшись за «шкурки», зеркалки с айфонами.
Вгрызаясь мостами металлокерамики
В лангустов, кишки полируя Бурбонами.
Слагаю катрены, треща ноутбуково,
И мысль в голове ядовитая, барская:
Рабочим я рос, финиширую - сукою,
Дурак из народа и кость пролетарская!
Глава-2 (Андрей)
1.
Зачат в любви под сенью красных стягов,
Я рос, доволен жизнью и судьбой.
Среди рабочих матерных бараков,
Где голытьба гордилась голытьбой.
Отец и мать стране давали «Грады»
По выходным бросая дом в пике.
А я с братьями вслушивался в маты,
И мастерил кастет на чердаке.
Цвела сирень на круче вдоль оврага,
Стенал кобель предвосхищая гон.
А под кроватью закисала брага,
Готовясь встретить кружек перезвон.
Социализм, бредя в похмельной хмари,
Марал собою строки бытия.
Ползли генсеки строем в колумбарий,
Страна мужала, с ней мужал и я.
Ходил с братвой на танцы-дискотеки,
Играл в пристенок, дрался без конца.
Глотал тома в тиши библиотеки,
Кропил татами кровью из лица.
Громил устои древней Ойкумены,
Наивный варвар расшатавший Рим.
И кровь дедов в моих бурлила венах,
О ней, о крови здесь поговорим:
2.
Утро, солнце трогает кровать,
За окном апрельские капели.
Эй, Андрюха, не пора ль вставать?
Петухи уже давно пропели!
Бог ты мой, сходи за хлебом, мать,
От твоих оглохнешь кукареку.
Выходной же! Гады, дайте спать.
Дайте жить простому человеку.
Сон ушёл, Андрей рывком восстал,
Приложившись локтем в край комода.
Раззевался, растворив уста,
В жуткий зев, на зависть Квазимодо.
Бросив тело в старенький тулуп,
Подивился молодому небу.
И понёс себя в сенной прируб,
Отправлять положенные требы.
Воскресенье, солнце, лепота!
Ввечеру натопленная баня.
Рандеву у Камского моста,
Волны, вербы и конечно, Таня.
Балеринка, стройная, как ствол,
Той берёзы, что в окно стучится.
Без неё ни танцы, ни футбол,
Таня-Таня, маленькая птица.
Это с ней Андрей увидел мир,
Где Сольвейг оплакивала друга.
Баядера, Эсмеральда, Лир,
Вальс цветов, Свиридовская вьюга.
Как-то разом, на последний план,
Отошли рыбалка, мордобои.
И вчерашний ветренный углан,
Превратился в юного плейбоя.
В кабальеро, мать его ити, -
Рассмеялся наш герой беспечный.
Детство – брысь! Пора уже расти,
Поспешать. Поскольку всё не вечно.
До свиданья, детство, не серчай,
Впереди дороги жизни длинной.
Так он думал, допивая чай,
Доедая булку с маргарином.
Плакали сосульки за окном,
Жизнь текла, надменна и беспечна,
Вечный неразгаданный бином.
3.
День промчался, как педикулёз,
Пожирая время и пробелы.
Во главе единственный вопрос,
Как, почём, и что в итоге делать?
Где-то Кубы плыли в океан,
Тодор Живков обнимался с Лёней.
Трясся мир – заряженный наган,
Мчался Кронос, сатанели кони.
Наш Андрей (экзамены грядут,
Аттестат не шутка, он навеки)
Штурмом брал очередной редут
Прогибался стол библиотеки.
Ручки к бою, не трясись, гоплит,
Лженауку подлую тараньте.
Эконом с приставкою Полит,
Чёрт те что и с боку красный бантик.
Эх, француз, ну что ж ты, Монкретьен?
Ну, скажи, что плохо кушал в детстве.
Ты пошто, подосланный кретьен,
Сотворил такое непотребство?
Эх, марксизм, в натуре ленинизм,
От кухарок злая пароксизма.
Ты ж как есть, пещерный атавизм,
Словоблудье, принцип онанизма.
Зол Андрей, архангелы поют,
Он Спартак в последнем смертном круге.
Бьётся муха, павшая в бою,
Мухе той выкручивают руки.
Поскорей бы май, финальный гуд,
Выпускной, прощанья, смех и горе.
Дальше проще, здравствуй, институт,
Здравствуй, жизнь, огромная, как море.
Там свобода, сказочный полёт,
Над полей непаханою ширью.
На завод? Ну, значит на завод,
Труд он, Труд. В Перми и на Памире.
Спит Андрей, мечтою окрылЕн,
Он директор Пермского гиганта.
Зрит с обложки некто Монкретьен,
Да в окно заносит «Из вагантов».
Солнце лезет на верхушку ели,
Ближе к дому, скоро почивать,
Плачет флейта нотами капели.
Глава-3 (Таня)
1.
Долог день дождливою порой,
Долог вечер, коли, нет заботы.
У реки, что плещется икрой,
Наш Андрей. Спешит аллеей кто-то.
Тонкий стан, движения легки,
С плеч струится зябкий полушалок.
Выбивают дробно каблучки:
Шмель, полёт, скрещение кинжалов.
Снова вечер вспыхнул тыщей звезд,
Соловей в кустах захулиганил.
И Андрей, вперёд подавшись весь,
Прошептал: Привет, Одетта-Таня!
И они бродили вдоль волны,
Целовались. Ночь смеялась пьяно.
И швыряли камушки-блины,
В сонный плен журчащей к морю Камы.
Вслух мечтали, их мечты, друзья,
Я сокрою, не потешу беса.
То не мой секрет, увы, нельзя,
Ведь любовь, рассказка не для прессы.
Снова лавка, клёны, огоньки,
Одиноких изб правобережья.
Он читал ей вирши Рудаки:
«О, тюльпан, я жду тебя, как прежде».
Он ей пел «Очам твоей души»,
Трогал плечи, плыл почти на грани…
От курляндской заспанной глуши,
Отвечал им Игорь Северянин.
Отвечал Есенин, - столп любви,
Сквозь проросший грунт и злую стужу.
И звучали строки на крови,
Как же хороша была Танюша.
Камский берег выцвел и оглох,
От стихов несмелого поэта.
В облаках грустил усталый Бог,
Понимая суетность и тщету.
Ночь плела своей напасти нить,
Млел сверчок, вплетаясь в семиструнность.
Как же сладко, Господи, любить,
В том краю, что величают Юность.
И звучало трепетное имя,
Средь застывшей времени воды,
Здесь на время я прощаюсь с ними.
2.
А жизнь в предместье, это не халва,
Не фунт изюму, не медовый пряник.
Не так взглянул, - скатилась голова,
Здесь подворотня, стало быть, без нянек.
Кистень-гасило, с детства лучший друг,
Шпана банкует, в стельку пролетарий.
Порочный круг? Ну да, порочный круг,
Отстойник шлака, резерват для парий.
Здесь на отшибе, сослан без вины,
Среди бараков и помоек смрадных.
Жил предводитель и главарь шпаны,
Сосед Андрея, Николай Отрадный.
По малолетке загнан за Можай,
Под Бодайбо, туда, где моют злато.
Ушёл - Колян, вернулся - Николай,
Гремя кликухой странною – Отрада.
Черняв собой, и то, ведь дед казах,
Пригож, силён, как предок, Стенька Разин.
Немного «фени», с дьяволом в глазах,
Он был умён, коварен и опасен.
И так случилось, что в недобрый час,
По-над рекой (смотрели звёзды пьяно)
Пришёл Амур в очередной экстаз,
И повстречались, Коля и Татьяна.
Ну что, опять про то, как грянул гром?
Как огневица распорола сумрак?
Как пел удод над Камским серебром,
И месяц плыл, ущербный, как окурок.
Всё было проще: Здравствуй, Николай,
- Привет, Татьяна (сердце встрепенулось)
Ночной зефир принёс далёкий лай,
И закрутилось всё, и размахнулось.
Они гуляли над речной волной,
Отрада был тактичен, как гидальго.
Болтали чушь. О чём болтать весной?
Текла река, хрустела кварцем галька.
Отрада пел за дальний Ныроблаг,
Играл ножом, что кличут выкидуха.
А балерина, сбросив белый флаг,
Пыталась думать: Где же ты, Андрюха?
Вот так порой гитара на стене,
Висит и год от года умирает,
Причина? На гитаре не играют…
3.
Татьяна вся, как оголённый нерв,
Истомлена, как Пушкинская тёзка.
Уже пошли слушки от местных стерв,
И тут же словно эхо отголоски.
Отцам плевать. Работа, пьянка, двор,
И вот уже из уст матриархата,
Слетело слово тайное, как вор,
И потекло проулками: Брюхата!
Подобный бред - для города пустяк,
Где подзабыли о девичьей чести.
Где третий сорт уже давно не брак,
Но я пишу Окраину, Предместья.
У нас тут проще. Шлюха и привет,
Анамнез пишут бабы у колодца.
Слушок, с прищуром взгляд, и ваших нет,
А дёготь для ворот всегда найдётся.
Беда, ребяты! Сущая беда!
С такой-то славой, вечно очи долу.
Андрей в учёбе, звонит иногда,
Отрада издевательски весёлый:
- Наплюй, Татьяна, бабы, что с них взять?
Ну, просто же гуляли, словно дети.
Займись учёбой, кровь себе не трать,
Ну что ты право, вся из междометий?
И так бы всё текло под небом, но!
Известно, сколь верёвочке не виться,
Вечерний стук в Татьянино окно,
И матери: Смотрела б за девицей!
Пречистая блудницу не спасёт,
Не спрячете от обчества огреха.
Не ровен час в подоле принесёт,
Вот вам с отцом на старости потеха.
Словцо оно, увы, не воробей,
Слетело с языка и не поймаешь.
Молва, она почище, чем репей,
Под пытками не знамо чо признаешь.
Недолго объяснялись дочь и мать,
Не срам, но гнев застил глаза Татьяны:
Довольно, мама, блуднице пенять,
Ну, стало быть, пойду за хулигана.
Дай бог! Пишу, а мысли тяжелы,
Всё рассчитали, кольца разносили,
Вот только хулигана не спросили.
Глава-4 (Отрада)
1.
Пусть негодует Пушкин из тумана,
Пусть Бенкендорф поднимет грозный лай.
Итак! У них она звалась Татьяна?
Итак! У нас он звался Николай.
Глава шпаны, суровый и колючий,
Средь молодёжи признанный вожак.
Опасен, как разряд из чёрной тучи,
Сказать, что урка? Нет, совсем не так.
Отец - учитель, мать – главбух детсада,
Приличный дом, достаток с юных лет.
И Николай, впоследствии Отрада,
Рос беззаботно, постигая свет.
Учил в спортклубе тайны апперкота,
Читал Гюго, Лонгфелло и Дюма.
Ноздря в ноздрю, с самим вождём дакота,
Скакал строкой старинного письма.
В дровянике он нитровал клетчатку,
Грыз логарифм, как сам Пуанкаре.
А подворотня с «Муркой» и свинчаткой,
Давно манила ритмами баррэ.
Ах, подворотня, подлая изнанка,
Она видала внутренние швы.
А сколько раз пускали в ней кровянку,
Стонал кастет в изломах головы.
И как-то в вечер, засветив наколку,
Сосед-дружок, фиксато скаля пасть.
С такой же кодлой сбили парня с толку,
И понеслось, и выпало пропасть.
Боксёрский дух, отягощённый ханкой,
Не подвели, меж нами говоря.
И наш герой с унылой «Хулиганкой»,
Покинул дом, уехав в лагеря.
Там раскрутился, вверен жизни шпанской,
Тайга и холод выдавили слизь.
Спартанский быт и кондуит спартанский,
Определили будущую жизнь.
Он не пропал, побег рабочих гетто,
Глотая взвар айвы цинготным ртом.
И отмотал, и побродил по свету,
И чёрной мастью воротился в дом.
И это с ним ты грезишь под венец?
Пион и кактус, безусловно, странно,
Довольно снов, ау, проснись, Татьяна!
2.
Увы, друзья, коль скоро мой рассказ,
Ушёл от солнца в царство вечной тени.
Как ни крути, придётся, и не раз,
Поддаться бесу, ботая по фене.
Сонета век, Петрарка, Лорелей
Убиты! Пали, стансы и сонеты.
Мы стали жёстче и намного злей,
Гонимы ритмом бешеной планеты.
Так Николай, когда-то мальчик-пай,
И фаворит любой библиотеки.
Поддался злому голосу: Давай!
И понеслась, мартышкой в стиле регги.
Пишу, а сам, тупею от стихов,
Сонет, прости. Я спутался с изнанкой.
Тупой гоп-стоп, кидалово лохов,
И мордобой над беспробудной пьянкой.
Но всё не так, не в жилу, невпопад,
Не люб сей фарт герою, жизнь в раскладе.
И вроде сам блатняк покинуть рад,
Но, вход рублёвка, выход – финка сзади.
А жизнь ночная требует деньжат,
Марухи, ханка, рестораций звоны,
Глядят на Колю взором салажат,
Ещё зелёных, не топтавших зоны.
И вот в ночи, где дремлет старый склад,
Где спит луна и перманентно поле.
Где всё не так. Бездарно, невпопад.
Колян и тьма, и воровская доля.
Сармак, капуста, пошлое бабло,
И всё бы в масть, но не случилось фарту.
Собаки, сторож и сигналки зло,
И финский нож порвавший перикарду.
Беги, Колян, уже собаки рвут,
Ремённый повод, завывая яро.
Твоя судьба из нескольких минут,
Летит как заяц движимый кошмаром.
Такая ночь! Всё было на мази,
И на тебе, вульгарная непруха.
Уж лучше б ты измазался в грязи,
А здесь финал, Отрада. Здесь мокруха!
Вот так, браток, не принял ты на веру,
Увещеванья матери с отцом,
В остатке исключительная мера…
Глава-5 (Таня и Андрей)
Андрюха рад, свершилось, постный круг,
Им завершён, закрыт ферзёвым матом.
Его пиджак, напыщенный сюртук,
Отягощён желанным аттестатом.
И вот окно, не спящее в ночи,
Бродяга ветер в вербах хулиганит.
И наш герой дурашливо кричит:
О мой кумир, я жду вас, донна Таня!
А сердце девы вовсе не гранит,
Едва услышав долгожданный голос,
Раскрылись розы бархатом ланит,
И вздрогнул стан, как одинокий колос.
Благословенная будь пора весны,
Она влюблённых ждёт в любую пору.
Объятья милых были так сильны,
Что ветер стих, луна ушла за гору.
Они гуляли над ночным прудом,
Плескала рыба, волны бились в кручу.
Издалека, расхлябанным ладом,
Гитарный бой и плач: Besame Mucho.
Исчезло всё. Неверность, пошлость, ложь,
Лишь страсть и жар, в потоке междометий.
Над миром выгнув серебристый ковш,
Семь звёзд сияя плыли к Андромеде.
И в час, когда усевшись на траву,
Они шептались под покровом сада.
Пришёл конец любви и рандеву,
Из мрака вышел злой как чёрт Отрада.
Мгновенный взгляд его суровых глаз,
Застыли звёзды, затаилась пара.
И Николай, без заунывных фраз,
Нанёс в сердцах два ножевых удара.
Нож прыгнул в пруд беззвучно, как в кино,
Застыв на грунте серебристой рыбкой.
Опять сработал «принцип домино»,
Где боль на боль, ошибка за ошибкой.
Они лежали ниц рука в руке,
Любовь и смерть, надежда и разлука.
И плачь гитары где-то вдалеке:
Нам
не жить
Друг без друга…
Эпилог
Вот так всю жизнь, божественный графит,
Рисует тени, строки и сонеты,
Любовь – вино, настойка на крови,
Прощальный звон утраченной монеты.
Любовь – кольцо, овеществлённый шар,
Постель страстей и зоновская шконка.
Беда и плен, надежда и муар,
Полночный крик пришедшего ребёнка.
Последний стон, последнее прости,
Прощальный луч, скребущийся в оконце.
И что же ждёт нас всех в конце пути?
Под этим небом знает только солнце!
Здесь я кончаю словоблудий мили,
Не надо слёз, не надо пошлых фраз,
Возрадуйтесь, друзья. Они любили…
Часть-2
Эпиграф
В горьких странствиях бездомных, среди тёмных рек и боли,
В звуках песни монотонной о несбыточной любови,
Среди бед и зла людского, на границе дня и ночи,
Среди хлама дорогого, что в лицо слюной хохочет,
Среди стужи злой и зноя, среди света преломлений,
Где стекают реки гноем, где владычествуют тени,
Я бродил, гоним и предан другом, женщиной любимой.
Подставляя сердце бедам, обречён лихой годиной.
И в любой земле враждебной, посредине горьких истин,
Как глоток воды целебной, помнил я твой голос чистый.
Рук твоих зелёных ветви, рек твоих небесных вены.
Где бегут босые дети по просторам Ойкумены,
Где поляны земляники пьют росу с травы медвяной,
Где чисты улыбкой лики, тихий плеск реки туманной.
Где меня совсем ребёнком вдаль влекла седая Кама,
Где берёзы как девчонки, где жила когда-то мама…
***
Вот так, друзья, бывает под луной:
Приходит день, уходят сон и сказка.
Ниацринель опять срывает маску,
Цветам предпочитая перегной.
Глава-0
Смеялся ветер, вербам кудри рвал,
Луна плыла к своей привычной спальне.
Сидел Отрада и развязки ждал.
Звенел в ночи крик AMBULANCE дальний.
Горело небо светом звёздных блох,
Лежали двое, кровь струилась пьяно.
Старуха-жизнь, насмешлива как Бог,
Зевнув, решила: «А, пожалуй, рано?»
По-над рекой заплакал соловей
И засвистал, бродяга и повеса.
Метался врач, видавший свет еврей,
Молчал Отрада, скованный в железо.
А двое спали. Где-то далеко
Их души плыли по молочным рекам.
Но злой укол, разверзлось молоко,
И был приказ: «Вернуться к человекам!»
Я сам по той дороге плавал дважды…
Ох, как же он не прост, обратный путь,
Но, знаю, я вернусь туда однажды
Глава-1(Андрей и Татьяна)
Свет, как взрыв! Он снова видит свет!
Сквозь туман над пеленою красной.
Через миллиарды долгих лет,
Режущий, сверкающий, ужасный.
Госпитальный белый потолок,
Капельницы алчущая кобра.
Звон каталок, запах, пищеблок,
Взгляд сиделки бесконечно добрый.
Память… как же больно вспоминать,
Что-то в ней не так! В плену изъяна
Наш Андрей пытается понять…
И как бомба - ночь, река, Татьяна!
Нож, удар, бескровные глаза,
Сон-трава оплаканного сада.
Таня! Крик! Безумная слеза,
И как демон смерти он. Отрада!
Шок, удар! Татьяны больше нет?
Нет, не верю, не дождётесь, черти!
Мы же вместе столько долгих лет,
Встать, идти, искать до самой смерти!
Я же выжил, значит и она,
Будет жить, беспечна и счастлИва.
Просто села дома у окна,
Просто ждёт, надеется на диво.
Прочь кровать, долой иглу шприца,
Жить, дышать, встречаться многократно.
Всё, прощайте. Я вам не пацан!
Он встаёт… и падает обратно.
И опять туманностей костры,
Андромеды и Альдебараны.
Эх, Андрей, уймись, брат, до поры.
Ну, какие девки, парень? Рано!
За стеной, который день без сна,
Вся в слезах, в отчаяньи, на грани,
Всё глядит на небо из окна
Балеринка. Та, что любишь. Таня.
Не спешите, пусть уймётся кровь,
Не гоните парусник на рифы.
Будут встречи, солнце и любовь.
Обещаю! Как хозяин рифмы.
Вот такой, друзья, лихой излом:
Выжили мои Андрей и Таня.
Здесь поэт пренебрегает злом…
Глава-2 (Отрада)
Вдали от смеха звонких городов,
Где волкособы на колючку лают,
Где «егоза» из нескольких рядов,
Уходят дни Отрады, Николая.
Опять тайга, обветрена и зла,
И снег, который тает лишь в июле.
Да, в этот раз кривая пронесла,
Видать не срок, ещё не время пули.
- Большой дурак! Какой же идиот!
Украл у жизни ровно половину.
Любились люди, но вмешался скот,
Ну, сам попал, зачем же финку вынул?!
Прости, Танюха, дайте только срок,
А он придёт, пусть даже по «сто пятой».
Урок! Ну что же, стало быть, урок,
Я отплачу добром. Клянусь, ребята!
Мне двадцать пять, но снег куснул виски,
Хотел в зенит - а угодил в отбросы.
Так думал он, бессонный от тоски,
Грызя мундштук горчащей папиросы.
Добью, не сдохну, или я не я!
Всё надоело. Скок, марухи, кодлы.
А диск луны холодный, как змея,
Куда-то плыл насмешливый и подлый.
Переосмыслить, разжевать себе,
Пятнадцать лет? Ну, стало быть, пятнадцать.
Поставить крест на воровской судьбе,
Ведь только раз живём на свете, братцы.
Единый раз, а дальше - в никуда?
Домой к своим? В котлы с кипящим смрадом?
Терпи, Колян, беда всегда беда.
Был шанс в Эдем, но ты связался с Адом.
Есть голова, есть руки. Что ещё?
Ты всё сумеешь, раздавив напасти.
Уйми кураж, бросай. Бери расчёт.
Беги бегом, дурак, от чёрной масти.
Неужто филки - это верх мечты?
Там впереди туман, щелчок и яма.
Беги, пока не развели мосты,
Тебя там ждут. По крайней мере, мама.
Бездарных лет бездушный эшелон
Глядит вослед надменно и печально
Всем тем, кто землю посетил случайно.
Глава-3 (Андрей)
Быт течёт задорно, без помех,
Мир у ног - работай, не ленись.
Пятый курс, металлы, политех,
Скоро в жизнь бездонную, как … жизнь.
Есть семья и наглый детский плач,
Домик, палисад и в нём кипрей.
Танька, та уже почти что врач,
Коновал, как дразнится Андрей.
Как не прост был первый их разбег,
Нож Отрады, и за ним беда.
Слёзы Тани из-под красных век,
Приговор - бесплодье. Навсегда?
День за днём, надежда и … фальстарт,
Безнадёга, карма, хоть рычи.
Километры рецептурных карт,
И опять врачи, врачи, врачи…
Но у Бога множество забав,
От тоски, скорее, не со зла.
Опускаю сразу пару глав…
Собственно, Татьяна понесла!
Вспыхнул мир громадами огней,
Быть земле, отныне и всегда.
Ох, как мамки бегали за ней:
«Танечка, дочурка, куд-куда.»
Снова вёрсты стоптанных дорог,
Сохраненье, слёзы, доктора.
И как «Оскар», в отведённый срок,
Крик в ночи, финальное урра!
Далее пелёнки, соски, плач,
Стоматит, ветрянка и бронхит.
Дух аптеки, участковый врач,
Ясли, справки в море волокит.
Ваньке восемь, школа им гудит,
Надерзить, дружку намять бока.
- Ваш ребёнок - форменный бандит,
Вы бы, папа, взялись за сынка!
Кто-то кошке выщипал усы?
У соседей высадил окно.
Девочкам заглядывал в трусы,
Ну, конечно, маленький Вано.
Жизнь летит к финальным вОлнам Леты,
Светит солнце, падают дожди,
В горьких рифмах мечутся поэты…
Глава-4 (Татьяна)
Татьянин день расписан по минутам,
В нём места скуке не было, и нет.
Здесь обиходить сына-баламута,
А так же стирка, штопка и обед.
Один Иван, скучающий без порки,
Чего-то стоит. Ну и масса тем.
Последний курс, молчат больницы, морги,
Пора кончать с пометкой «Академ».
Конечно, мать, всего главнее дети!
Но стены давят, слёзы, как симптом.
Домашний труд, он внешне неприметен,
Но без общенья сумасшедший дом.
Так год за годом, тяжесть давит плечи,
Убиты бытом песни и слова.
Андрей в делах, приходит лишь под вечер,
И сразу спать. Завод, он не халва.
Пыталась с ним, мол, надоело, хватит!
Последний курс, работа, лишний грош.
И ведь кричит: «Сиди, белёна, в хате!»
Ревнует что ли? Хрен его поймёшь.
Нет, так негоже, в пень судьбу такую!
Ишь, мастер цеха, тоже важный гусь!
Давно врачи-подружки практикуют,
Вот сей же час пойду, восстановлюсь.
Увы, Андрей, не прав ты, видит небо,
Нельзя жену держать на поводке.
Общенье, люди. Не единым хлебом,
И дело, брат, не только в передке.
Корыто, тряпки, ясли, школа, кухня,
С такой-то жизни только по рукам.
Закиснет в хате, свет в очах потухнет,
И вот тогда наплачешься в стакан.
Татьяна - нерв! Рутина бьёт жестоко,
Как тяжела над нами кухни власть.
Ведь дальше хуже. Ревность, слухи, склока,
Бежать немедля, хватит, нажилась.
Всё, решено! Немедленно одеться,
И в деканат, гори оно огнём.
Андрей поймёт, чай не стальное сердце,
А не поймёт? Ну, стало быть, рискнём!
Пишу, пеняя молодым мужчинам,
Не оставляйте женщину одну,
Оставите - получите войну!
Глава-5 (Завод)
Лихая гарь и неумолчный гул,
Завод не сахар, здесь порода, хватка!
Здесь не осилит ни осёл, ни мул,
Металл стране, прокатка есть прокатка.
Вальцы гудят, от жара в горле ком,
Лицом в сугроб, столб пара, холод, лунка.
Вальцовщик-нерв, нет мыслей о другом,
Когда ползёт горящая сутунка.
Андрей давно прошел и крым и рим,
Катал и резал, забирался в печи.
Прокатный стан, как зло от братьев Гримм,
Но как разбухли, возмужали плечи!
И политех своё словцо сказал,
Диплом и хватка, что ещё от деда.
И вот он мастер. Как бы пьедестал?
С младых-то лет. Весомая победа.
А дальше больше, дайте только срок,
Никто не скажет слово «Неумеха».
Парторг смеётся: «Будет с парня прок,
Лет пять на грудь, и ты начальник цеха.
Давай металл, он суть и есть прогресс,
Не тороплю, от бед оберегаю.
И не тяни, дружок, с КПСС,
Я просто так билет не предлагаю»
Андрей готов, в нём ум и кровь отца,
Который не был пьяницей иль мотом.
Пахал, как негр, сражался до конца,
А водку пил под баньку по субботам.
А дома Таня, Ванька охламон,
Уют, тепло, очаг согретый страстью.
Рабочий класс, вожатый, гегемон!
Ну что ещё, в стране рабочей власти?
И скоро лето, речка, благодать,
Грибы, рыбалка на лесных озёрах.
В июне отпуск, однозначно брать!
И всем семейством на неделю в горы.
Ах, да, субботник, чёрт бы их побрал,
Халявный дар вождям, почившим в бозе.
Опять даёшь, панический аврал,
Коляну лучше в снежном леспромхозе.
Увы, Андрей, ты жизни не видал,
Не поминай, чего не знаешь, всуе,
Тебе лесхоз? Так я организую…
Глава-6 (Беда)
С утра, поскольку выходной,
Андрей с Ванюхой спящим сзади.
Спешит дорогою лесной,
В своём удмуртском «Мазератти».
В котомке дремлет молоко,
Сырки, десяток бутербродов.
Рулить уже не далеко,
К реке, что гонит в Каспий воду.
Рыбалка, байки у костра,
Простор, где кровь рычит аортой.
Плоты, буксиры, катера,
И Ванька с хитрованской мордой.
Последний поворот, бросок,
Под горку и всё время прямо,
Где набегая на песок,
Купается старушка Кама.
И если плыть по ней и плыть,
Дней пять, а может, шесть. Недолго.
То там имеет место быть,
Её приток могучий - Волга.
А дальше Каспий, где волна
Гоняет вал в пылу бахвальства…
Андрей вторую ночь без сна,
Аврал, ремонты, визг начальства.
Сопит Иван, совсем малой,
В объятиях ночного цикла.
Вдруг ниоткуда рокот злой,
Два сумасшедших мотоцикла.
Андрей! Не спи, крути штурвал,
Один лишь миг, полстука сердца.
Визг тормозов, зубов оскал,
Хлопок в водительскую дверцу.
А дальше всё, как сквозь туман,
Мальчишка, кровь, во взоре мука.
Чезет, летевший на таран,
Девичий труп. Приплыли! Ссука!
Потом был врач, эксперт, менты,
Татьяна с Ванькой, все при деле.
И протокол эскиз беды,
За ним подписка в горотделе.
Вот так, Андрюха, жизнь творится в прозе,
Стихи лишь иногда, как солнца луч.
Так что там мы решили о лесхозе?
Глава-7 (Пролетариат)
Сейчас бы распоясаться в угар,
Закрыть героя лет на десять в зону.
Блатные, петухи, чифирь - кошмар!
И никаких УДО, вот это гоны!
Отправить в Александровск, в Ныроблаг,
Туда, где росомаха правит в хате.
Затем в побег с ватагою бродяг,
«Бычком», на пропитанье. Не в томате.
Пишу и ржу, с улыбкою в усах,
Я ж добрый, но привык на грани фола.
А мальчики кровавые в глазах?
Так это, братцы, чисто для прикола.
Ведь ясно, виноват мотоциклист,
Зевнул Андрей? Ну, это под вопросом.
И коллектив сказал: «Наш хлопец чист!»
Андрей свободен. Суд остался с носом.
Рабочий класс, он был, ребята, да!
Андрея тут же взяли на поруки.
Ну, сел бы, ну ещё одна беда,
Ещё один мертвец в порочном круге.
Начальник цеха лично, здесь не вру,
Писал в суды, в райкомы и горкомы.
Парторг метался, словно кенгуру,
Рожая справки, будто после брома.
И отстояли! Честь вам и хвала.
Вот, кстати, вам ещё одна утрата.
Ведь нынче только пепел и зола
От тех времён, от пролетариата.
И если постучатся в дом враги,
Придёт война с очередным мамаем.
Закроемся в квартирах, как сурки,
И будем пукать, гадко обмирая.
За друга на голгофу? Ну, сичас!
Шнурки погладим и пинеткой в стремя.
Эх, други! Почему рабочий класс?
Кому не угодило это племя?!
Чей мозг, придаток толстого гузна,
Поставил крест на русском человеке?
Бесхозная отпетая страна,
Эксперимент затянутый навеки!
Ну, вобщем так! Андрея отстояли,
Татьяна плачет. Безусловно, рада,
А мы посмотрим, как там наш Отрада.
Глава-8 (Ныроб ОИК-11)
А жизнь летит, как тот локомотив,
Которому в коммуне остановка.
Колония, бараки, превентив,
Мороз, тайга, и лесозаготовка.
Двенадцать лет, Отрада, как с куста,
Так быстро жизнь уходит только в детстве.
Как с совестью? Практически чиста.
Очистилась в бессонном самоедстве.
Отрада бесконвойник, водит ЗИЛ,
Работает сноровисто, без спешки.
Козырный фраер, но давно забил,
На жизнь, что привела его за решки.
Годов под сорок, нити серебра
Бегут виском, и дух барачный ранит.
Казалось, было всё ещё вчера:
Тот сторож, ночь и двое на поляне.
УДО не светит, но братва гудит,
Возможно правда, а быть может, гонят.
Что там, в Москве, давно уже смердит
И доживает век бессменный Лёня.
Гуляет средь таёжных лесосек
Слушок. Летит столыпинским вагоном.
Чем чёрт не шутит, склеится генсек,
И полетят амнистии по зонам?
Эх, зона! Миг за день, а день за год,
Порой настолько тяжко, просто вилы!
А дома мать, ведь сколь годов, а ждёт?!
Успеть бы, повидаться до могилы.
Устроить быт, с сердечною вдовой,
Взнуздать судьбу, распутную маруху.
Переодеться, стать самим собой,
И внуками порадовать старуху.
Всё верно, жить не поле перейти,
Бурьян, овраги, ураганный ветер.
Но, солнцу всё равно. В конце пути
Оно всё так же безвозмездно светит.
Скажу по правде, Коля. Очень рад!
Что ты сумел найтись на дне тумана.
Есть мысль, что из лишений и утрат
Гранились Кохинор и Куллинаны.
Вот так же я тащу свой полутруп
За тот рубеж, где сумерки гнездятся,
Чтоб на краю над бездной посмеяться…
Глава-9 (Возвращение)
Старшак принёс шальную весть,
Качнулся мир привычный, прежний.
Ну что ж, ноябрь, Заречье-6,
Скончался всемогущий Брежнев.
Зима спешит от снежных гор,
Верхушка стаи возле гроба.
У комитетчиков фурор,
В генсеки метит Ю. Андропов.
Кипит надеждой леспромхоз,
Задумчив, сумрачен хозяин.
Конец эпохи, под откос?
Молчат по норам ветрухаи.
Отрада ждёт, ведь есть же Бог!
Двенадцать лет, неужто кода?
Не спит, не ест. Ему не пох,
Там за воротами СВОБОДА!
Там девки сладкие, как мёд,
Трактиров звон, в трактирах вина.
Там мама сына ждёт и ждёт,
И никаких «замесов глины».
Там нет поганцев-попкарей,
Нет кума с протокольной рожей.
Там долг! Татьяна и Андрей,
Простор от можа и до можа!
А дальше, братья, было так,
Да пусть хоть сказка от поэта.
УДО, как взрыв, как красный флаг,
Свободен, да! Начало лета!
Вагон, извечный стук колёс,
Маршрут известен в кущи рая.
Заводы, трубы, Камский плёс,
Вокзал с табличкой «Пермь Вторая».
Бегом на нервах мимо касс,
Спешит народ, смеётся лето.
Автобус, старенький ЛиАЗ,
Братан! Гони скорее в гетто!
Сияет город на холмах,
Кресты церквей искрят лучами.
Там Мотовилиха в дымах,
Там дом оплаканный ночами!
Я сам сюда частенько возвращался
Из дальних далей, из безбрежных вод,
И каждый раз слеза катилась. Вот…
Глава-10 (Встречи)
Андрей и Таня. Лето, щебет птах,
Дымит мангал, клубы в рябинах тают.
Иван с рогаткой прячется в кустах,
И между делом что-то затевает.
Андрей в парной, сбивает первый жар,
Татьяна ждёт на лавке возле дома.
Пыхтит, надувшись, важный самовар,
Суббота, вечер, сладкая истома.
От Камы тянет рыбой и костром,
Плоты и баржи, дремлет вечный город.
А из проулка нарастает гром,
Шуршанье шин, могучий рык мотора.
Татьяна встала, стук, дрожит доска,
Но, Ванька-хват, уже открыл и замер.
Заходят два здоровых мужика,
И позади дымит армейский «Хаммер».
- Привет, хозяйка! Лыбится старшой,
- Да не боись, не инопланетяне.
До вас посылка, не виси лапшой,
Там есть приписка - «Эсмеральде-Тане».
Несут на двор, в тиши лишь звук шагов,
(Даёшь сонет! Сейчас не время прозы)
Штук пять больших картонных коробов,
В которых розы-розы-розы-розы…
Сказать, что шок, по сути - промолчать,
Татьяна в трансе, рот раскрыт до пупа.
Уехал «Хаммер», в воздухе печать
Какой-то тайны. Непонятно, тупо!
Андрей из бани. Розы…полный двор…
Хоттабыч, принц, волшебники из сказок?
В глазах мужчины лязгает затвор,
Иван хохочет от волшЕбства красок.
Калитки скрип взрывает тишину,
Костюм «Dior», чеканный шаг парадный.
Андрей хватает под руку жену,
И восклицает: «Колька, ты? Отрадный!»
Здесь Николай, а глас сосуд тоски,
Им говорит: «За всё грядёт расплата.
Пришел служить вам, братцы, до доски,
Скота простите. Я винюсь, ребята.»
Эх, жизнь, спираль немая. Эвольвента,
То пропасть, то болота сладкий тлен,
Но как же сладок запах хеппи-энда…
Глава-11 (Финита)
Ну, вот и всё, друзья, пришёл финал,
Стоят в дверях вопросы и ответы.
А в доме над рекой кувшин вина,
Горячий чай и отзвуки беседы.
Отрада пьян, но он не пил вина,
Он пьян покоем, тишиною зыбкой.
Его простили, на душе весна,
Кривится рот несмелою улыбкой.
А под горой могучая река,
Несёт себя к далёким океанам.
Как всё же классно, если есть рука,
И есть друзья. Без гнили, без изъяна.
Крадётся ночь, шаги её легки,
Шалфей и мята наплывают с сада.
Ложитесь спать, родные Пермяки,
Пусть хоть во сне вам будет всё, как надо!
Вот так легко, без закруглённых фраз,
Я вам поведал гаммы прописные,
Здесь я прощаюсь. Счастья вам, родные…
Пермь-Хмели. 31.10.2012г.