ГРАНЬ ТРЕТЬЯ
Вновь очутясь в своём уютном мире,
Не размышляя глубже или шире,
Ходил он по трехкомнатной квартире,
Вдыхая дорогие ароматы,
Которыми бывали столь богаты
Роскошные, просторные палаты.
Приятнее всего — спасибо маме! —
Здесь пахло заграничными духами.
Все мамины надёванные блузки
Благоухали только по-французски.
У папы пахло добрым коньяком,
С которым и сынуля был знаком,
Знаком ему и запах сигарет,
С которых сыну снят уже запрет.
А с кухни упоительно тянуло
Конечно уж не щами, как у тех.
Стояли здесь четыре венских стула
Для их гастрономических утех —
Для папы с мамой, для него и гостя,
Давнишнего их друга — дяди Кости.
Четверка стульев свитою была
Старинного изящного стола.
И папа говорил, что этот стол
От дедушки в наследство перешёл.
И пряно пахла девушка Татьяна,
Которую сманил из ресторана
Когда-то папа, соблазнив оплатой
И жизнью, "интересной и богатой".
Она была милашка-повариха,
Узнавшая уже, почем фунт лиха,
Когда так трудно пребывать невинной
Наедине с начальственным мужчиной.
… Стиляга тоже знал не понаслышке
То, что зовут «амурные делишки»,
Соединяясь в действии простом
И расставаясь с легкостью потом.
Он раньше взгляд распространял по Тане,
Задерживал его на гибком стане,
Потом скользил им ниже или выше,
Где находил пленительные ниши,
И явственно мечтал о тайной крыше.
Татьяну это раздражало мало,
И с огорченьем малый понимал,
Что та его всерьёз не принимала,
Как мальчика, который слишком мал.
А выступать в обличии нахала
Он полагал себе за криминал.
Вот если бы увлечь её на танцы
И показать, как пляшут иностранцы,
Запретные для нас американцы,
Узнала бы, что танец буги-вуги
Он исполняет лучше всех в округе,
Да и вообще, как говорят ребята,
«Такому асу надо ехать в Штаты».
ГРАНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
… Поедешь тут, когда кругом границы,
Когда под наблюдением и птицы,
А радио всё яростней бранится,
Карикатур — несметные страницы
На разных «отщепенцев» и «стиляг»,
«Чьё знамя — полосато-звёздный флаг!»
У папы есть приёмник — тоже чудо,
И папа тихо говорит: «Оттуда!
Германский, “Телефункен”!» И, довольный,
Напомнит, что «берёт любые волны!».
И неизменно добавляет гордо:
«Что перед ним советские “Рекорды”!»
Отцу и сыну, иногда и маме
Не спится у приемника ночами.
Волнуются, Америку поймав,
Поскольку «диктор постоянно прав».
И как ни глушат эти передачи,
Для них «глушилки» ничего не значат:
Америка и Мюнхен, Би-би-си
Звучат, да так, что Боже упаси
Услышать это не тому соседу —
Немедленно из «органов» приедут,
И папа с сыном тут же «загремят»
Туда, где жизнь их «превратится в ад».
Но не пугают их такие сцены:
У папы с сыном — тайная антенна,
Которая проходит на чердак,
А выше изолирована так,
Что ни один пронырливый сосед,
Из кожи лезь, не нападёт на след.
И стены, в «доме сталинской постройки»,
Едва ли не по метру толщиной.
Не слышно самой яростной попойки
И смертной драки за такой стеной.
У сына — дорогая радиола.
А к ней пластинок — полная стена.
Когда он возвращается из школы,
Она на целый вечер включена
И танец, зажигательно весёлый,
Звучит в его «каюте» допоздна.
В девятом классе «нудные уроки»
Ему частенько «на ум не идут».
Он знает: папа, сделав жест широкий,
Его устроит в лучший институт.
Язвила мать: «”Учиться и учиться”
Должны лишь деревенские тупицы,
Ведь это им и завещал наш Ленин,
А умному — к лицу немного лени».
Раз слышал он: «Отец, ребенок слаб.
Я в институт его не отдала б.
Пусть отдохнёт ещё годок-другой,
Не бегая, как лошадь под дугой» —
Сказала мама удрученным тоном,
Но папа не казался удрученным.