...Расскажу о том, как познакомились Егор Иванович и Анна Николаевна Стечкина.
После странной самовольной женитьбы еще не достигшего совершеннолетия брата Якова на Эммочке (воспитаннице или побочной дочери его отца) и сердечной драмы Вареньки Стечкиной (влюбившейся в учителя, которого братья тут же изгнали) Анете вовсе не хотелось, да и невмоготу уже было оставаться в Плутневе, ведь там появилась еще одна – и теперь уже главная хозяйка дома – жена брата Якова.
Удивительная девушка была Анна Стечкина – такое душевное здравие, такая духовная рассудительность к 22 годам, уравновешенность и твердость в своем христианском взгляде на жизнь – трудно было тогда (да и не только тогда!) сыскать подобную девицу, столь рано (в 18 лет) осиротевшую, но ничуть не растерявшуюся в жизни.
Ранней осенью 1839 года, взяв с собой обеих младших сестер, Варвару и Софию, Анна уехала из Плутнева, как оказалось навсегда, сначала в Тулу, а потом в Москву, куда переселилась семья Северцовых - опекунов детей Стечкиных. Там, в Москве Господь и свел пути молодого инженер-поручика Егора Жуковского и девицы Анеты Стечкиной.
У Северцовых была ложа в Большом театре. Аннета с сестрами начала выезжать с тетушкой Маргаритой Александровной Северцовой (она была двоюродной сестрой ее отца)в свет. В театре и приметил Егор Иванович сестер Стечкиных. Аннета сразу очень ему понравилась, и он бросился искать общих знакомых, чтобы быть представленным у Северцовых. Вскоре общие знакомые нашлись, Егор Ивановича представили, и он стал часто бывать у них в доме…
Выпускник Корпуса инженеров путей сообщения, прапорщик Егор Иванович Жуковский в это время уже служил на постройке шоссе Нижний – Москва, на участке дороги Владимир – Болдино. Орехова еще и в поминах не было, Аннета еще была Стечкиной и все сердечные переживания ее были пока повернуты вспять: к родному Плутневу, к судьбам братьев и сестер, хотя на Егора Жуковского и она обратила свое внимание. Однако благий Промысел уже творил, прорисовывал и устраивал будущую жизнь этой несомненно Богом благословленной пары, о чем свидетельствуют события нескольких предыдущих лет…
Еще в 1833 году перед окончанием Корпуса Егор Иванович был командирован не куда-нибудь, а во Владимир, где он должен был явиться в распоряжение управляющего инженерными изысканиями Корпуса в этой губернии майору Энгельгардту. Долго хранился в семье подлинник этого приказа по Корпусу, на обороте которого была сделана приписка рукой Егора Ивановича: «1833 года мая 10-го дня в 5 часов утра выехал из С.Петербурга во Владимир с прапорщиком Ф. Пселом». С этого дня Владимирская земля стала для Егора Ивановича Жуковского второй родиной (свою колыбель - Полтаву ему пришлось оставить еще отроком, когда его увезли в Петербург для поступления в Корпус).
В 1833 году Егору немногим недоставало до 20 лет. Анете тогда было всего лишь 16. Время еще терпело…
Во Владимире Егор Иванович вскоре сделал немало добрых знакомств. Среди многих местных помещиков, с которыми он завел дружбу, был и граф Валериан Николаевич Зубов, сыгравший такую видную роль в жизни его будущей семьи: ведь Зубов-то, как мы уже рассказывали, и сосватал молодым супругам Жуковским, их будущее родовое гнездо - незабвенное Орехово.
Встретив Анну Стечкину, Егор Иванович сразу и безоглядно ее полюбил. Он был несомненным однолюбом. Между прочим, и дети, и внуки всегда подчеркивали благородную, утонченную и даже величественную красоту Анны. Анна Николаевна так и осталась единственной любовью всей его жизни до самой кончины Егора Ивановича в конце 1883 года. Прожили они вместе в согласии, мире, любви и святом друг ко другу уважении, ни разу даже слегка не поссорившись, о чем свидетельствовали все их дети, - целых 43 года.
Но это все было после, а в 1839 году Егору Ивановичу, скромному и очень застенчивому молодому человеку, к тому же весьма небогатому и не очень родовитому в сравнении с Анетой полтавскому помещику было очень непросто осмелиться подступиться к ней с предложением руки и сердца. Решился же он тогда, когда сумел придумать изящную и в то же время обтекаемую форму, в которой ему было бы не так страшно вопрошать Анну о чувствах ее к нему.
Указывая на свои карманные часы луковицей, на крышке которых эмалью была изображена дама и рыцарь у ее ног, он спросил: «Может кавалер остаться или должен уйти?» - «Может остаться», - к неописуемой его радости сразу очень твердо ответствовала Анна, и стала с той минуты его невестой.
Достойна удивления эта решимость юной Анны. Она ведь была не из породы легко увлекающихся капризных девиц, чьи привязанности и увлечения зависят от частых передвижений стрелок барометра. Значит, что-то важное для себя она сумела углядеть в этом молодом, скромном и небогатом поручике, что заставило ее доверить ему свое сердце? Свидетельств о том никаких в семейных анналах не осталось. Несомненно, Анета, дорожившая славными преданиями древнего рода Стечькиных, понимала, что партию она делает не выгодную, что жизнь ей не сулит впереди ни светских радостей, ни развлечений, ни даже спокойного достатка, но выходя за Жуковского, она обрекает себя на всежизненный нелегкий подвиг служения мужу и семье.
Не могла она не обратить внимания и на мягкий, застенчивый нрав Егора Ивановича. Обычно таковые мужчины настораживают невест, которым свойственно искать того, за кем они будут чувствовать себя как за каменной стеной. Тут было что-то иное…
Как говорил когда-то наш Духовник, девушка, принимая решение о будущем браке, должна руководствоваться ответом на главный вопрос: куда о н ее поведет. Несомненно, Анна была уверена, что ей предлежит жизнь с глубоко верующим, духовно-чутким, щепетильно порядочным и редкой душевной одаренности человеком. Все это она, не смотря на свою молодость и полную неопытность, на отсутствие рядом мудрой советницы-матери сумела сама увидеть, понять и принять.
Мудрая Анна сделала свой выбор: она всецело доверилась сердцу Егора Ивановича…
Брат Яков, шокировавший всех своею самодурной женитьбой, тем не менее, не преминул презрительно и высокомерно высказаться по поводу брака сестры с «каким-то инженеришком», да еще и совсем небогатым, но, все же, судя по метрической выписи, поручителями Анны на свадьбе были «из дворян канцелярист Яков Николаевич Стечькин вместе с братом, неслужащим дворянином Александром Николаевичем Стечькиным».
Брак Анны Николаевны и Егора Ивановича был совершен в Москве, 31 января 1840 года, в Троицкой, что в Зубове Церкви. Начиналась история новой молодой семьи и что-то предвещало им будущее?
***
Родился Егор Иванович в 1814 году в семье полтавских, воспетых Гоголем, старосветских помещиков, небогатых и не очень знатных – род Жуковских был записан во II книгу дворян Полтавской губернии, но имевших, тем не менее, весьма богатое историческими воспоминаниями семейное прошлое.
Жуковские жили в своем имении Русановка очень дружно, размеренно, возможно, даже и очень однообразно, но главное – очень тихо: в провинциальной патриархальной простоте, уюте и любви. В Русановке помимо Егора и двух его младших сестриц проживала тетка Егора по матери - овдовевшая Варвара Кулябкина, брат матери Антон Тышкевич с семьей, а вскоре присоединился к ним и Иван Тышкевич.
Отца Егора звали Иваном Алексеевичем. Он был отставным майором, отличившимся и награжденным за храбрость в войну 1812 года, теперь же давно превратившимся в располневшего на варениках да на украинских колбасах степного помещика, который еле натягивал свой старомодный мундир времен Государя Александра I, отправляясь к обедне в церковь. Остальное время он посасывал свой длинный чубук, лежа в тени тополей небольшого садика перед домом и, возможно вспоминал славные сражения, в которых принимал в былые времена участие. При Шевардине и Бородине, при Вязьме от 22 октября 1812 года, о чем свидетельствовали уже много позднее выбитые на мраморных досках списки отличившихся воинов на стенах Храма Христа Спасителя, где и Жуковские фигурировали; вспоминал и свое участие в походе русской армии на Париж, из которого вернулся не один, а с молодой красавицей-женой Марией.
Быть может, вспоминал он и славные предания своего дворянского рода, начало которому положил некто Иван Жук, старинный полтавский казак, проживавший в Полтаве в первой половине XVII столетия.
…У Ивана Жука была дочь Александра – ставшая игуменией Будищенского женского монастыря (1679), и сын Феодор - полтавский полковник. Он уже именовался Жученком.
Федор Иванович Жученко слыл на Полтавщине человеком весьма влиятельным. По своему богатству и значению, как свидетельствует Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, Федор Иванович принадлежал к небольшому, но влиятельному кружку местных полчан, руководившему остальной массой казачества. В июле 1659 года впервые был избран полковником. После этого он еще несколько раз был полтавским полковником, а в последний раз — с 1682 года по 1691-й. Старшая его дочь Любовь Федоровна была замужем за Василием Леонтьевичем Кочубеем, а младшая, имя ее, увы, неизвестно, за Иваном Искрой. И та, и другая стали вместе с мужьями активными участницами заговора Кочубея и Искры против Мазепы. От Любови Кочубеевой остались у Федора Ивановича внуки – Федор и Василий, которые теперь уже продолжали другой род и именовались Кочубеями.
По мужской линии род Жученко продолжил племянник Федора Ивановича Петр Тимофеевич, сын его младшего брата – Тимофея. Этот Петро был полтавским полковым сотником, затем полковником, а позднее сорочинским сотником. Сына его звали Яковом, а внука, ставшего священником, звали Григорием. С него-то и взяла начало ветвь рода, которую стали звать Жуковскими.
Полковник Федор Жученко владел селом Жуки под Полтавой, которое вписалось в историю России, поскольку именно в этом месте происходили важные события войны со шведами. Но еще до войны в июне 1708 г. уже престарелому Жученку пришлось претерпеть великую скорбь: оба его зятя, Кочубей и Искра, пытавшиеся обличить перед Петром I предательство Ивана Мазепы, были зверски пытаны, а затем переданы тому же Мазепе на расправу и им же казнены. После столь тяжких переживаний старик Жученко прожил не более года. В декабре 1708 г. гетман Скоропадский подтвердил ему его маетности (имения) — село Жуки и слободу Никольскую, а в следующем году Жученко умер, оставив имения свои внукам.
Вот несколько строк из истории Н. И. Костомарова о событиях тех незабвенных дней…
***
«…Вдова несчастного Василия Леонтьевича, как мы уже говорили, ограбленная, увезена была в Батурин и содержалась там под строгим караулом. В самое критическое время, когда Батурину угрожало разорение, въехала в Батурин какая-то черница в повозке, крытой будкою. Содержавшиеся в Батурине вдовы казненных Кочубея и Искры были кем-то предуведомлены об этом, вышли переодетые вместе с меньшим сыном Кочубея, Федором, сели в повозку под видом черниц и выехали из города, а дочь Кочубея Прасковия с прислугою, переодевшись в платье простолюдинки, вышла пешком и соединилась с остальными за городом. Так освободились они и уехали в село Шишаки, маетность пана Кулябки, женатого на одной из дочерей миргородского полковника Апостола. Оттуда пробрались они в Сорочинцы, маетность Апостола. Там уже находился старший сын Кочубея, Василий, с женою; туда съехались и другие родственники. Пробывши в родном кругу несколько дней, они разъехались: Василий Кочубей с женою, тещею и своею сестрою, Анною Обидовской, уехал в Крылов, а вдова Кочубея и сестра ее, Искрина, с давним приятелем дома Кочубеев, Захаржевским, поехали в Слободскую Украину и остановились в Ровненском хуторе на Коломаке, принадлежавшем Искре.
Туда приехал родственник их, (отец – прим. мое. – Е.Д.) Жученко, и привез письмо от Меншикова, писанное из Конотопа к сыну казненного Кочубея, такого содержания: "Господин Кочубей! Кой час сие писмо получишь, той час поезжай до царского величества в Глухов и возьми матку свою и жену Искрину и детей, понеже великая милость государева на вас обращается".
Мать немедленно послала в Кременчуг звать сына, а сама, в ожидании, отправилась с Искриной к старому родителю их, войсковому товарищу пану Жученку, жившему в Жуках, в 10 верстах от Полтавы. (…) Обе сестры из Жуков уехали в Харьков, а оттуда пробрались в Лебедин, в главную царскую квартиру, узнавши, что царь уже находится в этом городе (…) По царскому повелению гетман Скоропадский дал универсал, которым возвращались вдове Кочубея с детьми и ее сестре, вдове Искры, оставшейся бездетною, все маетности покойных мужьев с некоторою прибавкою новых».
…А теперь несколько слов о том, что творилось во время разгара Полтавской баталии в Жуках, куда в церковь была передана перед тем как святая реликвия окровавленная в пытках и на плахе рубаха Василия Леонтьевича Кочубея, где и хранилась она до середины XIX века. Ныне той церкви в Жуках давно уже нет, да и рубаха пропала; правда уже в наши дни поставили в Жуках небольшой деревянный храм в память о тех знаменательных событиях.
Именно в Жуках была ставка Карла XII. Шведы применяли здесь тактику выжженной земли: три хутора, стоявших напротив села Жуки, были в целях обеспечения безопасности монаршей особы сразу же сожжены, а их жители изгнаны из обжитых мест.
…После победоносной битвы царь-победитель осматривал воинскую добычу. «При разборе вещей было найдено несколько святых икон, обращённых шведами в шахматные доски. Одна из них и поныне хранится в с. Жуках, Полтавского уезда, - писал в своих «Записках о Полтаве и её памятниках» в 1902 г. В.Е. Бучневич. - Икона эта деревянная, липовая имеет 12 вершков длины и 9 ширины. На ней заметны следы изображений пророка Даниила и патриарха Иакова с виденною им во сне лестницею. /…/ Под иконою в рамах (на которой шведами вырезана шашечница для игры в дамки) на синей бумаге написаны следующие стихи, составленные протопопом Иваном Жученком в 1780 году:
В пепеле забвения все час погребает,
О чесом писания нам не возвещает.
Сего ради судихом в память написати,
Кто и когда сей образ дерзнул обругати.
Недостоин имени доброго Мазепа,
Ивашко, пришед от адского заклепа.
Той, оставив Господня Христа Всероссийска,
Петра Великого, той сам короля свейска
Приведе с оружием в Россию малую,
Имея в сердце своем, коварный, мысль злую.
О, кто исповест тогда пролития крови,
Беды, страх, гонения и ужас суровый!
Лютры церкви святыя в тюрьмы превращаху,
Подножия и дамы (шахматные доски) с икон сочиняху,
С икон подгнети котлам и до груб иконы,
С икон, увы, помосты делали под кони.
Тогда и та икона пострадала святая,
Юже в дамы пречерта рука проклятая.
Ликуй, убо, стадо красно Христово,
Имея других святых, начертанных ново,
Патриарха с пророком: тии свои раны
Предлагающе Богу, сохранят от брани
Благочестиво царство, а Императору
Всероссийскому Петру, по земли и морю,
Способствовать будут во всяческом деле,
Соблюдая здравие Его все да в целе.
Того врагам каменем пророк сотрет главу,
Лествицею Иаков возведет и в славу».
«Существует предание,- продолжал В.Е. Бучневич,- что Пётр I пожертвовал 12 рублей на елей для лампады перед этой иконой». В тот же день гетман Скоропадский произвёл нападение на штаб-квартиру Карла XII в Жуках. Не вполне удачное казачье дело довершил на следующий день, 15-го, блестящий генерал-лейтенант русской службы Карл Эвальд фон Рённе. (…) 16 июня услышав из доклада, что русские войска переправляются на правый берег Ворсклы не только выше (как это было намедни), но и ниже Полтавы по течению, он, вскочив на коня, унёсся к деревне Нижние Млины...».
***
Как и потомки Жученок – Жуковские, так и матушка Егора Ивановича Мария Михайловна, урожденная Тышкевич, ее сестра Варвара Кулябкина, дядья Антон и Иван Тышкевичи были людьми твердого благочестия и горячей веры. Когда десятилетнего Егора увезли в Петербург для поступления в Корпус инженеров путей сообщения, мать и тетка неустанно наставляли его в своих письмах держаться строгого благочестия, не заводить сомнительных знакомств, не брать в руки карты, исправно молиться…
И Тышкевичам, как и Жуковским, было что вспоминать из семейной истории…
Семья Марии Тышкевич принадлежала к одной из ветвей графского рода Тышкевичей русско-литовского происхождения. Родоначальником слыл некий Тышка, живший в первой половине XV века. Потомки его были воеводами подляскими, смоленскими, брестскими, один из них получил в Польше графский титул. Другой потомок Тышкевичей был послом в Риме, потом епископом виленским (†1656 г.); Антоний Тышкевич (†1762 г.) стал епископом жмудским. В честь епископа Антония был назван и дядюшка Егора Антон Михайлович Тышкевич.
Вся родня Марии Михайловны и она сама были людьми хорошо образованными, просвещенными, и очень строгой набожности. Мария Михайловна была крещена в Православии, ценила связи своей родни с высоким духовенством, и даже красивый почерк ее писем - отличный славянский полуустав XVIII века, о многом бы сказал наблюдательному читателю.
Среди близкой и дальней родни Марии Михайловны действительно имелись видные православные иерархи, родством с которыми в семье очень дорожили. Среди них Митрополит Киевский и Галицкий и всея Руси Иосиф II Солтан. Его мать Василиса была из рода Тышкевичей. Митрополит вместе с князем Константином Ивановичем Острожским (†1530 г.) действовали в пользу Православия рука об руку. Князь выгодно представлял церковные ходатайства митрополита Иосифа. В частности вместе они предъявили королю Сигизмунду I ряд учредительных и законодательных актов его коронованных предков, прося подтвердить все права, какие от начала христианства принадлежали митрополиту Киевскому и русским епископам по Номоканону, - по всей широте восточно-православного церковного права. Акт Сигизмунда завершался наказом всем властям: «не чинить кривды митрополиту Киевскому и епископам и в церковные доходы и во все справы (т.е. дела) и суды духовные не вступаться». Было отменено запрещение строить православные церкви и починять старые. Русское влияние тогда в польско-литовских землях вообще заметно возросло.
Сестра Марии Михайловны, Варвара, - тетка Егора, имевшая на него особенно большое духовное влияние, о чем свидетельствуют ее письма к нему в Корпус, последовав за сестрой в Полтаву, вышла там за одного из Кулябок, также принадлежавшего к известному старинному полтавскому дворянскому роду.
Муж Варвары приходился близким родственником-потомком знаменитому архиепископу Санкт-Петербургскому и Шлиссельбургскому Сильвестру (1701†1761) - в миру Симеону Петровичу Кулябке, внуку гетмана Даниила Апостола и двоюродному брату святителя Иоасафа Белгородского (Горленко), с которым они шли по иерархической лестнице церковных послушаний, можно сказать, рука об руку. Кулябки с давних пор состояли с Жученками в родстве и не один раз пути их перевивались.
Епископские хиротонии двоюродных братьев Сильвестра (Кулябки) и Иоасафа (Горленко) состоялись почти одновременно: Иоасафа назначили на Белгородскую кафедру, а новонареченного епископа Сильвестра на Костромскую. Последние десять лет своей жизни владыка Сильвестр в сане архиепископа управлял Санкт-Петербургской епархией. Жил он в Александро-Невском лавре, в уединении и подлинной простоте, без всякой пышности и роскоши. По свидетельству современников, Высокопреосвященный Сильвестр был искренне благочестив, строго соблюдал монашеские уставы, часто совершал богослужения. В свое время считался знаменитым богословом: ученики иначе не называли его как «золотословным учителем». По отзыву одного из исследователей, он «был живым преподавателем живого слова с церковной кафедры». Красноречие его было простым и душевным.
Известен замечательный портрет архиепископа Сильвестра работы А.П. Антропова в архиерейском облачении, с посохом и панагией, с родовым гербом Кулябок на темном фоне. Фигура грузная, - это последний год жизни владыки. Благословляющая рука, мягкость, задумчивость несколько усталого взора, за которым читается глубина и молитвенная смиренно-монашеская отреченность, – таким предстает пред нами владыка Сильвестр…
Святитель Иоасаф Белгородский преставился в 1874 году. Прославление его в лике святых состоялось 4 сентября 1911 года.
***
В это полтавское семейство и вошла еще совсем юной девицей Варвара Тышкевич. Здесь и сложился ее характер, ее духовные представления, а ко времени своего вдовства она стала уже сама стала духовно умудренной старицей. Вот в таком богатом преданиями и благочестивыми традициями окружении родился и воспитывался в первые десять лет своей жизни Егор Иванович Жуковский, и видно, крепкую же он получил с детства закалку, поскольку одинокая его жизнь в Петербурге в Корпусе с 10 до 20 (с 1824 года по 1835 гг.) лет не повлияла худо на устроение его души: он сохранил и чистоту, и веру, и свой врожденный, от отца взятый мягкий и кроткий нрав. Хотя как тут не подивиться! В то время почти все столичное общество – шагу ступить было некуда! – теряло себя в разрушительных мистических сектах – от хлыстовства – до масонства (хотя и запрещенного к тому времени) и сохранить веру молодому человеку было поистине делом великим и без Божиего содействия просто невозможным.
Сохранилось одно замечательное свидетельство о нравах и стиле жизни полтавских дворянских семейств круга Жуковских и Кулябок, которое я не могу отказать себе в удовольствии привести здесь, тем более, что оно принадлежит перу весьма талантливого бытописателя - знаменитой знакомой Пушкина Анны Павловны Керн (урожденной Полторацкой). В раннем детстве она жила в Лубнах под Полтавой не один год и именно в то время, которое приходилось на первую четверть XIX века, и хорошо знала быт и нравы этой среды… Даю слово Анне Павловне…
***
«Лубны в это время были наполнены отличными людьми, даже по образованию не слишком запоздалыми. Городничий был Артюхов, очень образованный человек, не портивший нашего кружка. Аптекарь казенной аптеки - старый-престарый Гильдебрандт, очень добрый, почтенный немец, и его жена, радушная и отличная хозяйка, подобно которой мудрено было встретить. Они жили открыто, были очень гостеприимны, и гости наполняли их дом постоянно. Стол был такой лакомый и изобильный, какой теперь трудно встретить. Так было и у дочерей их, из которых одна была за Кулябкою, другая за Новицким, а третья за Пинкорнелли, бывшим впоследствии городничим в Лубнах. У этой последней обеды доходили до изумительной роскоши. Во всех этих семействах чистота в домах была такою, какой я не встречала никогда. Пинкорнелли не ел никаких других птиц и животных, кроме белых, и говорил: "Que diable, ни про что знать не хочу, мне чтобы все было..." И действительно, являлось все.
Кулябкины были образцовые супруги, и хотя жена была лютеранка, а муж ее православный, но она с ним ездила к заутрене даже в трескучие морозы и соблюдала все посты. При этом говорила: "Мне неможно не ехать к заутрене, милочка-душечка, когда мой Николай Иванович едет... а потом мы вместе кофе пьем..." Кофе подавали им в разных кофейниках, на том основании, что первая чашка бывает лучше, и чтобы не было никому из них обидно. Их завтраки отличались изобилием и необыкновенною чопорностью. Несметное количество различных пирожков и много закусок, домашних и купленных, в особенности водки были верх изящества и разнообразия и красовались в граненых графинах, на которых были красивые надписи, вырезанные из бумаги ярлычки -- "кардамонная", "горькая", "мятная" и проч. Гостям приходилось отведовать их хотя по капельке, но пьяных я никогда не видала. Кутеж не был тогда a l'ordre du jour {в порядке вещей (фр.).}. Случалось, что отдельные личности на праздниках были розовее других, но больше ничего.
Добрейшая хозяйка этого радушного дома была до того чопорна и до того прюдка {от фр. prude -- притворно добродетельный, преувеличенно стыдливый, недоступный.}, что закрывала даже шею платочком от нескромного взгляда. Этот, однако, платочек был вымыт в шафране, чтобы оттенял белизну кожи на лице. Спавши на одной кровати с мужем, она укрывалась отдельно от него простынею и одеялом...
У нее однажды сделалась рана на ноге, пригласили доктора, он нашел нужным осмотреть рану, и его заставили смотреть в дырочку на простыне, которая была повешена через комнату, на больную ногу, тщательно закрытую платками, кроме того места, где была рана. Любовь ее к мужу внушила ей одеть его могилу ползущим по земле густым растением с мелкими ярко-зелеными листиками, называемым в Малороссии барвинком. Это было очень красиво и заставляло думать, что в доброй ее душе была поэзия...
Все эти три семейства отличались, кроме хлебосольства, чистоплотности, еще такою деликатностью, какой трудно встретить в нынешнем распущенном и плохо воспитанном поколении... Вот поэтому-то с этими добряками приятно и привольно было жить и более просвещенным, чем они, людям. Одна из этой семьи не делала замечаний мужу из деликатности даже тогда, когда он смелыми оборотами доводил семью до разорения, на том основании, как говорила она впоследствии сыну, что все имение принадлежало ей.
Подобных этим было много и в Лубнах и в уезде. Моя семья со всеми ими водила хлеб-соль».
***
Из Русановки Егору Ивановичу в Петербург обычно писала или тетушка, или матушка, а отец всегда делал только приписки в конце письма:
«Милый Егор, когда будешь ехать, привези мне легавую собаку, которая бы выносила уток. Теперь остался без собаки, Трезор мой сдох, а у нас уток пропасть – то беда, что собаки нету… и когда можно будет, пороху фунта два. Это для меня великий гостинец будет. Целую тебя заочно, твой любящий отец», - писал Иван Алексеевич Егорушке в 1835 году.
Хозяйничала в доме Мария Михайловна, женщина очень тонкой чувствительности, духовная, ума острого, при этом явно не полтавского уровня образованности, но, как утверждала ее правнучка, она же моя бабушка Катя, - властная. Не к отцу, а к матери обращался Егор с просьбами о присылке денег. При всем том Марья Михайловна была очень горячая и любящая мать: она очень страдала в разлуке с сыном – ее письма исполнены нежности, ласки и очевидной боли.
Когда Егор Иванович женился на Аннете Стечкиной, он продал тетке свою часть родового имения, тем самым как-то совсем обрубив свои полтавские концы. В течение последующей своей жизни, он мало поддерживал полтавские связи, тем более, что родители его отошли ко Господу в конце тридцатых годов. С другими Жуковскими – дядюшками Николаем Алексеевичем и его детьми и потомством Григория Алексеевича, которые занимали высокие сановные посты в Петербурге, были изрядно богаты, Егор Иванович отношения поддерживал более тесные и долгие, но и они постепенно совсем сошли на нет.
Не будет ошибкой сказать, что всего себя он отдал своей супруге Анне Николаевне, воспитанию детей, Орехову, своим хозяйственным трудам, как будто до всего этого у него жизни и вовсе не было. Поистине о Егоре Ивановиче можно было сказать, что он в точности исполнил Заповедь Божию о том, что «оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мф. 19:5).
Однако вышло так, что жизнь Егора с его обожаемой Анетой – Ниночкой (как он ее называл) вылилась в цепь непрерывных разлук и расставаний, что приносило им обоим немалые и порой очень горькие страдания, но все же не могло ни на йоту поколебать их единства…
Продолжение следует...
На коллаже работы Екатерины Кожуховой слева направо и сверху вниз:
Домик Кочубеев в Батурине, где содержались под стражей вдовы казненных Кочубея и Искры; Портрет В.Л. Кочубея; Петр I - победитель шведов; вид Полтавы конца XIX века.