[Фрагменты]
25
Среди европейских поэтов Эмили больше всего ценила Бодлера. Меня это удивляло. «Ничего удивительного, – сказала мне как-то Эмили. – Нас объединяет любовь к цветам».
83
Эмили держала в тайне не только год, но и дату своего рождения. Я долго не знал, какой она национальности, и кем были ее предки. Ее жизнь была окутана мраком. Чтобы рассеять этот мрак, я нанял знаменитого детектива Дюпена. Услуги сыщика обошлись мне в половину годового жалования. Но дело того стоило. Я опасался, что автор восхитительных стихов окажется негритянкой или китаянкой. Меня бы тогда подняли на смех. К счастью, происхождение Эмили было безупречным. И я мог с гордостью представить читающей публике новую поэтессу, – чего, однако, я не сделал по причинам, которых и сам полностью не понимаю. Возможно, меня остановила зависть – обычный порок стихотворцев (из тех, кого я знал, этого недостатка была лишена только Эмили). Возможно, мне казалось, что время для публикации еще не пришло. Как бы то ни было, Эмили и ее стихи оставались в безвестности. И это делало наше общение более интимным. Хотя по-настоящему близкими мы так и не стали.
98
Предложения издателей о публикации ее стихотворений Эмили отвергала что называется с порога. Я спросил ее, неужели ей не нужны читатели. «Ни читатели, ни почитатели», – ответила Эмили. «К вам, это, конечно, не относится, дорогой друг», – добавила она, заметив мое смущение. И я утешился мыслью, что заменяю Эмили всех издателей, читателей, почитателей. Пусть я не напечатал ни одного из ее стихотворений, зато прочел все и восхищался ими, считая выдающимися образцами англоязычной поэзии девятнадцатого века.
187
Насколько мне известно, Эмили была влюблена всего один раз в жизни. Предметом ее тайной любви стал поэт Уолт Уитмен. Эмили нравилось его лицо, его фигура и его стихи. Не знаю, что ей нравилось больше. Может быть, его борода. Она спрашивала у меня совета. И я посоветовал ей забыть о мистере Уитмене, потому что он предпочитает мужчин. Эмили не могла этому поверить. И тогда я подарил ей последнее издание «Листьев травы». Через неделю Эмили вернула мне книгу по почте без всякой записки. Встретились мы лишь в следующем месяце. О мистере Уитмене не было сказано ни слова. С тех пор Эмили ни в кого не влюблялась. И перестала сочинять стихи о любви.
222
Никогда не забуду, как Эмили упала с лошади. Это было незабываемо! Даже Эмили была потрясена, что же говорить обо мне. Я помог ей подняться. Лошадь тем временем убежала. «Прощай, лошадь!» – крикнула ей вдогонку Эмили. Тем же вечером она сочинила длинное стихотворение, начинающееся словами «I like to see it lap the Miles» и посвященное убежавшей лошади. Кстати, лошадь так и не вернулась.
334
Случалось, что стихотворные строчки приходили Эмили в голову во время сна. Тогда она просыпалась и записывала их в специально приготовленной для этого тетради. Однажды тетради не оказалось на месте, и Эмили записала стихи на стене. Позднее эти неразборчивые строки стали одним из самых известных ее стихотворений. Я заказал мастеру богатую рамку и подарил ее Эмили, чтобы она повесила ее на стену в том месте, где написала свой стих. Эмили поблагодарила меня. В скором времени я увидел, однако, что стихи в рамке исчезли. «Что такое, Эмили, – спросил я. – Где же стихи?» – «Я велела наклеить здесь новый кусок обоев, – улыбнулась она. – Вдруг мне снова потребуется что-то написать!»
462
Долгое время шли разговоры о том, что через городок, где жила Эмили, проведут железную дорогу. Эмили была очень взволнована эти слухами. Ее отношение к прогрессу было сложным. С одной стороны, ей нравилась скорость, и она хотела бы прокатиться на «железном коне» (удачная метафора, которая получила широкое распространение – выражение Эмили потом повторяли все журналисты и газетчики, причем лишь немногие из них знали, кто его придумал). С другой стороны, Эмили не выносила громких звуков и копоти. Поэтому она и с нетерпением ждала начала строительства, и хотела бы его предотвратить. Сочинять стихи в таком волнении чувств было затруднительно, и то, что Эмили все же сочинила за это время немало стихов, говорит о силе ее таланта. Железную дорогу провели через соседний городок. Я предлагал Эмили прокатиться на поезде. Но она всякий раз отказывалась. «Если бы Бог хотел, чтобы я ездила по железной дороге, – говорила она, – он бы сделал так, чтобы ее провели поближе ко мне». При этом она лукаво улыбалась, и эта улыбка подсказывала мне, что Бог тут ни при чем.
471
Эмили обычно сочиняла стихи, сидя у камина и поглаживая свою любимую кошку. Она говорила, что заряжается от кошки электричеством, и электричество возбуждает ее фантазию. В то время об электричестве говорили много. Я, как и остальные, верил, что в будущем электричество найдет широкое применение в промышленности и быту. Однако его «поэтическая сила» вызывала у меня сомнение. Я считал такое действие электричества выдумкой самой Эмили. Разумеется, я никогда ее в этом не разубеждал. Позднее, когда кошка умерла, Эмили не стала заводить новую. Но стихи она писала по-прежнему восхитительные. Об электричестве мы с ней больше не говорили – до тех пор, пока в городок не провели свет.
647
Однажды в дом, где жила Эмили, постучался странный человек. Он назвался Эдгаром По и сказал, что тоже пишет стихи. Он настойчиво просил принять его. Но Эмили сказала: «Дорогой мистер По! Вы пишете стихи либо лучше, чем я, либо хуже. В обоих случаях нам не о чем говорить. Прощайте!». Услышав эту истории из уст самой Эмили, я восхитился. «Само собой, дорогая Эмили, – сказал я, – само собой, никто не может писать так, как вы!»
666
Эмили не везло с мужчинами – в том же смысле, в каком мужчинам не везло с ней.
1407
Когда, в возрасте тридцати двух лет, Эмили опасно заболела цингой, я выписал к ней лучшего врача из Парижа. Его звали Жан Мартен Шарко, и он запросил баснословную сумму за переезд и лечение. Но ради Эмили я был готов на любую жертву. Я продал родовое имение, дом в Ворчестере (вместе с мебелью) и обе коляски, оставив себе только именное оружие и боевые награды. Шарко прибыл через месяц в сопровождении ассистента, имени которого я не запомнил. Он бегло осмотрел больную и прописал, к моему удивлению, холодный душ три раза в сутки, причем один раз – непременно в полночь. На следующее утро, получив полностью условленный гонорар, он отбыл в Европу. Заставить Эмили принять холодный душ хотя бы раз в день было невозможно. И однако она в скором времени совершенно излечилась от цинги. Я думаю, что благотворную роль сыграл страх перед лечебными мерами, предписанными Шарко, – это страх мобилизовал ее внутренние силы, и она победила болезнь. Узнав, на какие траты я пошел, чтобы пригласить лучшего медика Европы, Эмили расплакалась и предложила мне жить во флигелечке возле ее дома. Я с радостью согласился. Человек, сведущий в тайных побуждениях души, мог бы сказать, что я нарочно отдал свое состояние мсье Шарко ради того, чтобы жить рядом с Эмили. И его утверждение, как я подозреваю, было бы верным – по меньшей мере, наполовину.