Литроссия мне друг, но истина дороже…
(мифы о поэте Адалло или история затянувшегося предательства)
Сегодня день памяти Расула Гамзатова…Человека, с которым я проработала бок о бок 25 лет… Поэта, которому я перевела на русский язык книгу стихов и поэм… И о котором прочитала недавно ядовитую клевету в статье писателя, коего считала своим другом и другом Дагестана… Собственно говоря, статья главреда Литроссии Вячеслава Огрызко «Больше, чем донор» (Литроссия № 40, 2012 г.) посвящена будто бы и не Расулу Гамзатову, а переводам горячо мной любимого русского поэта Юрия Кузнецова. Но в статье этой есть так много абсолютно неправдоподобной отсебятины, направленной на очернение памяти Расула Гамзатова, что я не могу молчать… Тем более, что речь в этой статье идет о тех жизненных и литературных событиях, участницей которых была я сама (в то время как В. Огрызко еще был студентом московского пед. института).
В начале 80-х годов я перевела на русский язык книгу стихов аварского поэта Адалло Алиева «Гляжу – не нагляжусь», за перевод которой, кстати, стала лауреатом премии Комсомола Дагестана. В книгу эту, к слову, вошли коммунистическо-революционные поэмы Адалло, о которых впоследствии он старался нигде не упоминать. А если и упоминал, то только в таком контексте, что, мол, некие тайные силы заставляли тогда писать советских поэтов о партии и революции, а без этого их книги якобы вообще не печатали. Этот миф я слышала не только от Адалло. Ведь им очень легко прикрывать собственную беспринципность. Но, тем не менее, я знаю многих поэтов (русских и дагестанских, талантливых и не очень), которые ничего подобного не делали и все-таки время от времени издавали свои поэтические сборники. К таким поэтам я отношу и себя, потому как в конце 70-х не вступила в партию по убеждению (хотя была рекомендована в ее ряды еще студенткой Литинститута своим руководителем Евгением Долматовским), а в начале 90-х, по убеждению же, стала сочувствовать этой гонимой и хулимой партии.
Я познакомилась с Адалло в 1979 году. Вместе с ним (тогда еще коммунистом) мы работали в Союзе писателей Дагестана (одно время даже сидели в одном кабинете), дружили семьями, часто встречались, спорили, ссорились и мирились. Мне был близок его бунтарский дух, но иногда огорчали неожиданные и резкие экстремистские выпады против России и русских, на защиту которых я всегда яростно вставала. Эта ярость, к слову, охлаждала националистический пыл Адалло. При этом он уже примиренческим тоном говорил, что просто хотел проверить мой патриотизм. Только в 1999 году я поняла, что в 1979 поэт бесстыдно лукавил. Его ненависть к России была абсолютно искренней и закоренелой.
Безусловно, Адалло был талантливым поэтом, хотя и чрезмерно амбициозным. Он относился к породе тех людей, которые в своих неудачах всегда пытаются обвинить других и непомерно завышают свои собственные заслуги перед человечеством.
После издания книги Адалло «Гляжу – не нагляжусь», я стала переводить подборку его лирических стихов для новой книги «Алмазное стремя» (она вышла на русском в 1983 году в московском издательстве «Современник»). Редактор этой книги Виталий Мухин со своей женой Аней Большаковой приезжал к нам тогда погостить в Махачкалу. Именно он попросил Юрия Кузнецова перевести для сборника Адалло несколько стихотворений (тогда это было очень престижно для любого национального поэта). Ни для кого не секрет, что в 80-е годы многие переводчики (в том числе и весьма посредственные) охотились за рукописями национальных писателей, которые были включены в тематические планы московских издательств, а значит, сулили неплохой гонорар. Чаще всего львиная доля подстрочников доставалась друзьям редактора книги какого-либо национального автора. И, увы, эти друзья не всегда были отмечены Божьим даром. Чаще они гнались за количеством строчек (то бишь, рублей).
Огрызко пишет в своей статье, что Адалло долго не везло с переводчиками… Видимо, ему до сих пор неведомо, что это самый излюбленный миф, распространяемый всеми амбициозными национальными авторами, не достигшими той славы, на которую они рассчитывали в своих тайных мечтаниях. Из этого мифа впоследствии вырос и другой миф, что выдающимся поэтом Расула Гамзатова сделали его переводчики. Отчего же они не сделали выдающимися других северокавказских поэтов, чьи стихи, кстати, тоже активно переводили в 60-80-е годы прошлого века. Загляните в любой поэтический сборник той поры и вы найдете там замечательные переводы Липкина и Гребнева, Козловского и Хелемского… Однако, эти переводы не принесли мировой славы авторам национальных текстов. Я вовсе не хочу никого обидеть. И до Гамзатова и после в Дагестане была целая плеяда ярких и интересных поэтов, сказавших свое веское поэтическое слово… И все же им не удалось выйти за рамки своей национальной поэзии и затронуть такие струны человеческой души, которые отозвались бы в сердцах читателей всей страны и целого мира. И у Адалло вы найдете переводы таких высококлассных переводчиков, как Плисецкий, Куняев, Кузнецов… Эти переводы безупречны, но они так ничего и не изменили в общем контексте творчества Адалло Алиева. Кстати, у Адалло в поэтической среде и сегодня немало последователей побитого молью мифа о неудачно подобранных переводчиках. Эти амбициозные поэтические бонапартики постоянно пытаются оправдать свою профессиональную несостоятельность и творческую серость некими безвестными врагами (впрочем, чаще всего намекая на ставшего в их устах демоническим Расула Гамзатова), которые их не «пущали» в большую литературу и всячески им вредили.
Еще один миф, распространяемый жалкими завистниками большого Поэта. Мол, мешал, гноил и даже иногда кое-кого устранял, дабы не было рядом ни одного достойного конкурента.
За четверть века работы с Гамзатовым, я не помню ни одного случая, когда бы он не помог начинающему автору, не подбодрил его, не подсказал что-то очень важное, не поддержал материально… Он, безусловно, не был ангелом с крылышками, но доброго людям сделал немало, и особенно литературной молодежи. Например – талантливому аварскому поэту Магомеду Гамзаеву, чьи стихи также замечательно перевел Юрий Кузнецов. Помогал он и Адалло, который был младше его всего на 9 лет.
По рекомендации Союза писателей Дагестана, председателем которого был Расул Гамзатов, «обиженный» Адалло поступил в московский Литературный институт. И от Союза писателей Дагестана «ущемлённый» аварский поэт получил огромную (по тем временам, да и по нынешним тоже) трехкомнатную квартиру с видом на море, где благополучно проживает и сейчас. Именно ему Гамзатов доверил руководить секцией аварских писателей после ухода из жизни народного писателя Дагестана Мусы Магомедова и дал отдельный кабинет, в то время, как другие руководители национальных секций ютились в меньших помещениях по двое и по трое. Адалло купил машину и построил капитальный гараж тогда, когда для других это было неосуществимой роскошью. Он регулярно издавал книги в Махачкале на родном языке и в Москве – на русском, получая немалые гонорары. Отдыхал в престижных домах творчества и пользовался всеми благами той писательской жизни, которую почти задарма давала в те времена столь нелюбимая поэтом советская власть. Но, по-видимому, тайные амбиции требовали большего… Всесоюзной, а лучше мировой славы, которую, по его мнению, незаслуженно получил его старший собрат по перу. Везунчик Гамзатов, коему и переводчики попались хорошие и любовь читателей валом валила, как из рога изобилия. Ну как же перенести это все талантливому, но желчному человеку, который и написал-то не так уж и много, по сравнению с кумиром ХХ века… Тот десятитомники издает, а у этого и на один том еле наберется, да и то, если все революционно-партийные поэмы в него включить.
Вот и Огрызко пишет: «Поэт всегда видел себя только первым»... Мечтать не вредно и не трудно… Трудно стать первым, а еще труднее им остаться.
Мне довелось работать со многими подстрочниками Адалло, как и с подстрочниками Кадрии и других талантливых дагестанских поэтов. И не было в них ничего такого глобально-философского, чтобы подняло поэзию Адалло Алиева на недосягаемую высоту. И даже совершенные переводы Юрия Кузнецова не спасли его творчество в целом:
«На высокой вершине
Я воду прозрачную пил.
Среди света и сини
Я слезы горючие лил.
Под ногами открылась
Свистящая бездна моя
И в глазах помутилось,
И горько я плакал друзья».
Не понимаю, почему автору статьи эти довольно банальные поэтические раздумья кажутся необыкновенно гениальными, но он с пафосом достойным лучшего применения продолжает: «…благодаря Кузнецову Адалло открылся русскому читателю как поэт философского склада ума. И в этом он оказался сильнее Гамзатова, которого власть ещё в 1950-е годы выбрала на роль первого поэта Дагестана. Одно не учли Адалло и Кузнецов – деловую хватку Гамзатова и его ближайшего окружения. Гамзатов оказался опытным царедворцем и искушённым интриганом. Он всегда хотел быть на олимпе только один. Став ещё при жизни своего рода витриной Дагестана, поэт зорко следил за тем, чтобы рядом не появились мощные конкуренты. Одних он убирал со своего пути ничем не прикрытой травлей в печати, других развращал незаслуженными почестями, вокруг третьих организовывал заговор молчания. Так, до сих пор в точности неизвестно, что в 1979 году произошло с ногайской поэтессой Кадриёй, которая первой в дагестанской поэзии коснулась многих ранее запретных тем. (К слову: после трагической гибели Кадрии место первой поэтессы Дагестана попыталась занять Фазу Алиева, но это ей не удалось, из неё получилась всего лишь официальная писательница, в доску своя для большого начальства, но не интересная даже аварскому народу)».
Я не знаю, с какого дуба рухнул, выражаясь языком современной молодежи, автор этой злобной и маловразумительной тирады, но ближайшим окружением Расула Гамзатова в тот отрезок времени, о котором он пишет, были среди прочих и вышеупомянутые Адалло и Кадрия, поэтесса, для творческого возвышения которой Гамзатов сделал очень много, помогая издавать ей книги и включая ее во все писательские делегации. Да и Адалло, кстати, ближайший сосед Кадрии по престижному писательскому дому тоже не был обделен материальными благами тогдашней жизни. А о запретных темах в дагестанской поэзии, которых, по версии Огрызко, якобы коснулась Кадрия, просто смешно говорить. Я перевела Кадрие целую книгу стихов, в которых преобладала лирическая тема, хотя и с оттенком трагизма (в Литинституте мы жили с ней в соседних комнатах, и обстоятельства ее жизни мне были хорошо известны). Никакой оппозиционности в ее стихах не было и близко, да и не могло быть, потому что Кадрия была обласкана судьбой не меньше самого Расула Гамзатова. А ее трагическая гибель (никак не связанная с ее литературной деятельностью) стала впоследствии разменной картой для разного рода окололитературных негодяев и сплетников.
Что же касается Олимпа (который, кстати, пишется с большой буквы), то Расул Гамзатов, действительно взойдя туда в очень молодом возрасте, никогда не забывал ни о своих старших собратьях по перу, ни о младших. Он был инициатором многих Дней литературы в Москве, Ленинграде, Волгограде и других городах и союзных республиках страны, куда ездил с огромными делегациями дагестанских писателей и деятелей культуры, не упуская из виду ни одной дагестанской национальности. Он был человеком с мощным чувством державности. И это многих раздражало. Особенно тех, кто в эти делегации не попадал (но нельзя же было включить в них всех писателей Дагестана).
Особенно меня рассмешил пассаж Огрызко в адрес Фазу Алиевой, попытавшейся по его мнению после смерти Кадрии занять первое место среди дагестанских поэтесс. К сведению автора (в целях его элементарного просвещения), Фазу Алиева уже в 1961 году была членом Союза писателей СССР, а в 1968 – народной поэтессой Дагестана, главным редактором журнала «Женщина Дагестана» и председателем Дагестанского отделения Всесоюзного Комитета защиты мира. Ее известность в СССР была настолько велика к середине 70-х годов, что завидовать юной талантливой выпускнице Литинститута Кадрие, тогда еще мало кому известной поэтессе, Фазу не было никакого смысла. Скорее уж наоборот…
В своей статье (якобы о переводах Ю. Кузнецова) главред «Литроссии» не столько занимается анализом творчества Адалло (это было бы слишком проблематичным делом), сколь рисует нам его революционно-мифологический портрет: «Адалло стал одной из жертв интриг Гамзатова. Используя связи в Москве и Дагестане, Гамзатов, ставший в эпоху брежневского застоя к началу 1980-х годов несменяемым руководителем Союза писателей Дагестана, зачастую творил что хотел, и никто не мог ему и слова поперёк сказать. Лишь Адалло неоднократно пытался публично осадить зарвавшегося царька и призвать его к ответу. Но поэту тут же давали отлуп: мол, на кого замахнулся».
Да, Гамзатов действительно использовал свои связи в Москве по полной программе, построив для писателей два жилых дома по спецпроектам, где в то время получили квартиры все крупные дагестанские авторы. Да, ему действительно слова не могли сказать поперек в московском Литинституте, куда по его рекомендации поехали учиться многие начинающие литераторы (почти 80% профессиональных дагестанских писателей закончили Литинститут). Да, это «царёк» Гамзатов помогал добывать средства для ликвидации последствий землетрясения в республике, устраивать больных дагестанцев в лучшие московские клиники… Это он добился открытия в Дагестане литературных журналов (в том числе и детских!) на всех национальных языках. Что было не только важным событием в культурной жизни республики, но еще и появлением многих рабочих мест для профессиональных дагестанских литераторов (со стабильной зарплатой и немалыми гонорарами). Кстати, одно из этих мест (редактора аварского детского журнала «Соколенок») благополучно занял именно Адалло Алиев («бедная жертва гамзатовских интриг!»).
А по поводу мифической смелости Адалло по отношению к Расулу Гамзатову, которого он якобы призывал к ответу, у меня вообще нет слов. Я думаю, гораздо больше сказали бы о том времени фотографии давно минувших лет, на которых рядом с «литературным тираном» Гамзатовым запечатлен весьма почтительный и вежливый Адалло Алиев.
Он бы и оставался таким же почтительным, если бы не грянул 1991 год… Именно после развала Советского Союза, который в отличие от Гамзатова и Кузнецова, Адалло приветствовал всей душой, он почувствовал, что пришло его время…
Об этом времени Расул Гамзатов вскоре напишет:
«Наступило время шарлатанов
И заполонило магистраль»…
С каким торжественным почтением Огрызко пишет о Ю. Кузнецове: «он никак не мог понять, в какую пропасть катилась вся страна. Распад Советского Союза поэт переживал как страшное личное горе. Вдова Кузнецова рассказывала, что муж одно время по ночам даже плакал. Кузнецов – поэт с трагическим мироощущением – даже после всего случившегося долго не мог смириться с развалом советской державы»…
Но тоже самое (и это могут подтвердить все люди, близко знавшие Гамзатова) можно было бы сказать и о Расуле Гамзатове… Слово в слово… Поэт, всей душой любивший свою многонациональную Родину, до конца дней своих не смог смириться с ее крахом. Он был верен себе во всем… И не предал ни Родины, ни своих убеждений, даже своих заблуждений не предал… Покаялся, но не проклял того, что для него было свято в его юные годы… И партбилета не бросил, и в другие партии не побежал записываться (а уж как его «окучивали» со всех сторон по этому поводу, я видела воочию).
В отличие от Адалло, у которого, по словам Огрызко, «обиды накапливались даже не годами – десятилетиями. А в конце горбачёвской перестройки, когда власть вожжи несколько отпустила, недовольство вылилось в протестное движение, тут же приобретшее национальную окраску».
Обиды на кого?.. На государство, на Россию, которая его, простого аульского паренька, да еще с судимостью, выучила сначала в махачкалинском педагогическом, а потом в московском Литературном институте?.. На Союз писателей СССР, на Расула Гамзатова, благодаря которым он получил прекрасное благоустроенное жилье, стабильную работу, возможность отдыхать в элитных домах творчества, издавать книги в республиканских и столичных издательствах, стать известным в Дагестане писателем?.. На партию, куда он охотно и добровольно вступил (я утверждаю это как человек добровольно не вступивший в ее ряды), когда это было ему нужно?.. На других дагестанских писателей, которым в отличие от Расула Гамзатова не сделал ничего хорошего, а на иных еще и строчил жалобы в высокие инстанции (один из фигурантов этих жалоб, народный писатель Дагестана, слава Богу, еще здравствует)?.. На жизнь, которая отмерила ему то, что он заслуживал, а не то, чего хотел?..
Просто настал смутный 1992-й… И «все обиженные и оскорбленные» почуяли запах безвластия, на обломках которого можно было наконец-то удовлетворить свои непомерные политические и иные амбиции… Именно в это время Адалло Алиев демонстративно положил на стол свой партбилет и громогласно отказался от членства в Союзе писателей СССР. Что же, всем известно, кто первым бежит с тонущего корабля… И Адалло всего лишь пополнил ряды огромной армии либерал-предателей, неожиданно осмелевших после развала могущественной страны. Попробовал бы он выйти из рядов КПСС в 1982 году, как это сделал мой отец за полгода до смерти Брежнева. Вступив в партию в 1941 году в окопах под осаждённой Москвой, он через 40 лет отнес билет в райком партии, рискуя и должностью, и семьей. Его, к слову, хотели обвинить во всех тяжких грехах, лишить работы и даже объявить сумасшедшим. Но заступничество самого генсека, которому он писал «письма о попранной справедливости», защитило его от местных лицемеров.
А в 1992 году в выходе из партии уже не было ничего героического… Скорее действо это было трагикомическим… К тому же, мало кому известно, что в феврале 1992 года Адалло вышел на пенсию, ведь работа в Союзе писателей Дагестана образца 1992 года, где не было ни света, ни тепла, а на зарплату можно было купить полботинка, его больше не прельщала… А тут такой общественный резонанс… Такая непомерная отвага – наплевать на то, что уже оплевано и растоптать то, что уже растоптано…
И Огрызко радостно восклицает: «Адалло неожиданно оказался у руля народного фронта аварцев. У него появилось немало сторонников. Десятки тысяч людей пошли за своим поэтом. Но политический лидер из него получился слабый. Я уже сотни раз писал о том, что литература – дело одинокое. В отличие от политики, где, наоборот, очень многое решает команда. А у Адалло надёжной и умной команды не оказалось. Отсюда – его драма и куча наделанных ошибок».
Всё это мог написать человек, абсолютно ничего не смыслящий в политической ситуации в Дагестане начала 90-х годов… Никакие тысячи и даже сотни за Адалло не пошли. Да и политическим лидером аварского движения стал вовсе не он, а молодой тогда еще Гаджи Махачев, фигура в те годы совершенно новая и противоречивая для многих…
Чтобы полнее раскрыть образ Адалло в начале 90-х, ставшего еще и редактором исламской газеты в Дагестане и позиционировавшего себя как борца за чистоту веры, нельзя не процитировать его стихотворение в переводе Г. Плисецкого, вошедшее в сборник стихов Адалло «Мой аул», изданный в советские годы:
«Родня мне обычное имя дала:
как многих, назвали меня – Абдулла.
Лет десять прошло, и какой-то мудрец
мне имя мое объяснил, наконец:
«Раб божий, аллаха слуга – Абдулла!»
Вот что это значит. Такие дела.
Я громко смеялся. Я жизни был рад.
Не знал я такого понятия – «раб».
Веселым казался мне мир и простым.
С годами, однако, восторг поостыл.
Я понял в течение этих годов:
полно в этом мире богов и рабов.
Нашел я того старика – знатока
по части арабского языка:
«Аллаху служить не желаю, старик.
Как там «справедливость»! Узнай-ка из книг!»
Я стал – Адалло. Но почти что у всех
в ауле моем это вызвало смех.
Ведь так же звучит и читается так
аварское слово: «блаженный», «чудак».
Не могу не сказать еще об одном. Прочитав статью Огрызко, складывается впечатление, что этот литературовед и собиратель биографий российских писателей неожиданно стал собирателем самых низкопробных дагестанских окололитературных сплетен, на основании которых делает громкие псевдоисторические заключения. Источники этих сплетен, не решающиеся очернять лично память Расула Гамзатова и историю современной дагестанской литературы, чужими руками (точнее пером) хотят измазать грязью все вокруг только для того, чтобы обелить свое собственное имя и выпячивать себя на фоне принижения других.
Расул Гамзатов, человек не предавший своих идеалов, по-разному относился к дагестанским младополитикам новой российско-дагестанской Смуты… Не отвергал их поначалу, а пытался понять… Он хотел разобраться в том, что происходит с Россией и Дагестаном, со всеми нами… Куда мы идем? Именно этому он и посвятил свою поэму «Черный ящик», а не олигархам, как об этом язвительно пишет Огрызко («… он в свои преклонные годы потерял всякий стыд?! Его-то кто на склоне лет заставлял пропеть оду местным олигархам, сколотившим сумасшедшие состояния на разграблении соплеменников?!»).
А читал ли сам Огрызко эту поэму?.. И где же это он там оду узрел?.. Смятение, растерянность, тягостные раздумья о Дагестане и страх за его будущее… Я переводила эту вещь и хочу спросить у профессионального литературоведа Огрызко, соответствуют ли эти строки жанру оды:
«Опять в королевстве у нас нелады:
То ль в Датском, то ль тоже на Д?..
И пахнет здесь гнилью, и привкус беды,
Как воздух незримый, везде.
Гаджи, ты – не Гамлет,
И я – не Шекспир,
Но жутко бывает порой,
Что тысячу лет не меняется мир
В привычке своей роковой.
О, грёз мышеловка! О, жизни капкан!
О, мутные очи судьбы!
Любовь на поминках – и только строка
Правдива еще, может быть.
Но озеро наших надежд заросло
Болотною ряской давно.
И эху Кавказа, что вдаль унесло,
Вернуться назад не дано.
Оно на бесчисленных похоронах –
Ему теперь не до меня…
И только один всемогущий Аллах
Способен все это понять».
Или, может быть, эти строки поэта отдаленно напоминают оду:
«Откуда в стране нашей этот разбой,
Всеобщее это распутство?
Пусть чёрное солнце зайдет за горой
И красное выглянет утром.
И чтобы оно с акушинских холмов
Затем добралось до гимринских…
Земля Шамиля, как твой жребий суров,
Но подвига нет ведь без риска!
На весь мир кричал я: –
О, мой Дагестан!..
Теперь же я нем, словно рыба.
Чего же боюсь я?.. А, может, я стар
И делать не смею ошибок?
А если чужой он? То чей же тогда?..
Крамольные думы опасны.
И все же о нем, о родном, как всегда,
Тревожусь, Гаджи, ежечасно».
Да, эта поэма посвящена Гаджи Махачеву, но не олигарху (которым он, к слову, никогда не был), а политику, едва-едва начинающему свою карьеру… И Расул именно с ним делится своими тревогами и сомнениями. Но это его право – человека и поэта…
Странно, что русского публициста, главного редактора «Литературной России», так по-гэбэвски пристально всматривающегося в гамзатовскую биографию, нисколько не смущает тот факт, что Адалло Алиев был заместителем Шамиля Басаева (ярого врага нашей страны), с которым поэт демонстративно красовался на многих документальных фотокадрах, и международные банды которого, в том числе и благодаря призывам Адалло, пришли в Дагестан.
Я хорошо помню волну гнева дагестанской молодежи, выразившуюся в расклеенных на столбах доморощенных листовках с текстами: «Смерть предателю Адалло!». Наверное, не о такой славе мечтал «обиженный пиит». И его отъезд в Турцию был вовсе не пятилетней эмиграцией (как об этом деликатно пишет Википедия), а скоропалительным побегом от расплаты за содеянные ошибки.
Меня умиляет одно свойство общее для всех российских либералов – свое предательство Отечества, идеалов, друзей (например, кубинцев и сербов) выдавать за некий духовный подвиг… Но еще больше удивляет яростная нетерпимость всё тех же разномастных либералов абсолютно не считаться с чужими взглядами и мнениями, если они не соответствуют их представлениям об окружающей нас действительности…
Поэтому мне смешно слушать все эти огрызковские обвинения в адрес Расула тогда, когда многие наши журналисты и писатели не избежали искушения публично льстить президентам, мэрам и депутатам всех уровней ради выживания своих газет и прочих изданий. Я бы и конкретные имена могла назвать, да, как говорили древние: «Sapienti sat – умный поймет»… Потому не судите, да не судимы будете…
И еще не могу промолчать об одной возмутительной вещи в статье Огрызко – говорить от имени покойных (что они, беззащитные, подтвердить или опровергнуть, увы, уже не смогут). Это вообще стало правилом «нехорошего тона» многих новоиспеченных российских борзописцев. Великие «тени» беспардонно привлекаются ими для собственных личных разборок, дабы свести счеты с теми или иными неугодными людьми. Чего стоит только эта сентенция: «Твардовский после своего вынужденного ухода из «Нового мира» рассказывал своему бывшему заместителю Алексею Кондратовичу: «Что вы говорите о Расуле? У него свои переживания. Спрашиваю, почему мрачен, чем недоволен. Он: «Ты понимаешь, в правление не выбрали [Я удивился, выбрали же, не могли не выбрать. В таких случаях А.Т. начинает яростно спорить. Я проверил потом: конечно, выбрали, но не сделали секретарём правления – вот в чём беда. – Ремарка Кондратовича]».
А беда-то на самом деле в том, что у Твардовского подобных воспоминаний вы нигде не найдете… А отыщете совсем другие тексты, сказанные в адрес Гамзатова, например, этот: «Такое поэтическое явление, как Расул Гамзатов, не укладывается в обычные слова. Это явление очень своеобразное и величавое»… Не говоря уже о целой приветственной речи, прочитанной Твардовским во время вручения Гамзатову Ленинской премии. Всем известно, что поэты дружили и не раз бывали в гостях друг у друга (и в Москве, и в Дагестане). А если эти воспоминания Кондратовича имеют место быть, то они прежде всего направлены не против покойного Гамзатова, а против покойного Твардовского, которого человек, работавший рядом с ним, уже после его смерти делает двурушником и лицемером. Не хотела бы я иметь такого «преданного» соратника…
Впрочем, это не в меньшей степени относится и к самому автору статьи, вещающему от имени покойного Юрия Кузнецова: «Гамзатов долго уговаривал Кузнецова заглянуть к нему в дом. Но не потому, что он так сильно уважал московского гостя. Нет, причина была другая. Гамзатов, как и весь читающий Дагестан, прекрасно знал вес и значение Кузнецова в писательском мире. Поэтому его одолевал страх. Ведь отказ именитого москвича посетить его дом в Дагестане могли воспринять как намёк на грядущее падение многолетнего председателя местного союза писателей. Кузнецов всё это отлично понимал и не стал расстраивать аксакала».
Думаю, Кузнецову, будь он жив, пришлось бы не по душе такое вольное толкование его мыслей и поступков. Как большой поэт он не мог не уважать другого большого поэта, пусть даже и не близкого ему по духу. Кроме того, великие люди не бывают мелкотравчатыми злюками. На то они и Великие!
Вместо Р.S. Я всегда любила «Литературную Россию», была ее преданным подписчиком (даже сейчас в эру Интернета) и не один год знаю ее главного редактора Вячеслава Огрызко. Помню, как он впервые приехал в Дагестан совсем еще молодым человеком (кажется, это было в конце 80-х), чтобы взять интервью у Расула Гамзатова, который в те годы был членом редколлегии этого писательского еженедельника.
Гамзатов, всегда радушно принимающий издалека приехавших гостей, с особой радостью принял и Вячеслава, который был тогда, если не ошибаюсь, заведующим отделом поэзии Литроссии.
В конце 90-х Вячеслав, будучи уже зам. главного редактора газеты, стал чаще приезжать в столицу Дагестана и всегда был нашим дорогим гостем. Сколько всего было говорено-переговорено. Гамзатов тогда уже сильно болел, но всё же всегда находил время для дружеской беседы у себя в кабинете или дома. Работая рядом с ним с конца 70-х прошлого века, в начале 2000-х я стала его заместителем и не понаслышке знаю о его мыслях и чаяниях той поры, о его творческих исканиях и философских раздумьях. Он никогда не был паинькой ни в жизни, ни в литературе, ни в отношениях со своими друзьями и коллегами. Иногда горячился, спорил, обижался и обижал… Бывало, и я с ним ссорилась, как и другие. Но он умел прощать и просить прощения. Умел каяться, если был виноват, и признавать свои ошибки. И в этом великодушии он был величественен.
Мудрец, острослов, дипломат… Он любил людей, Дагестан и Россию. Истинно любил, как человек, действительно думающий о будущем своей многострадальной Родины. Его любимым рефреном в последние годы жизни стала фраза: «Дагестан добровольно к России не присоединялся и добровольно из нее не выйдет». Его стихи последних лет достигли такой глубины, которую еще по-настоящему не осмыслили его современники. Его поэзия (исторические и героические поэмы, сказания, легенды, любовная и философская лирика, надписи, письмена и тосты) еще долго будет востребована и любима российскими читателями, ибо в ней бьется искреннее поэтическое сердце Человека, любившего Человечество, Гражданина, любившего Отечество, Горца, любившего Дагестан.
«Ты прости меня, горная родина,
Что тебе я служил не сполна.
Миллионы дорог мною пройдены,
А нужна была только одна.
Тот цветок, что сорвал на вершине я,
У подножья увял уж почти...
Путь мой долгий отмечен ошибками,
Но другого не будет пути.
Колесо мое вниз уже катится,
Где зияет, грозя, пустота,
И в тумане от глаз моих прячется
Моей робкой надежды звезда.
Но не стану просить я Всевышнего
Мои годы земные продлить.
Много в жизни наделал я лишнего –
Ничего уже не изменить.
Где те четки, что маму тревожили
И печалили вечно отца?
Столько лет пересчитано, прожито,
Все равно нет у чёток конца.
Свой намаз совершаю последний я,
И ладони мои, как шатер.
Всемогущий Аллах, на колени я
Ни пред кем не вставал до сих пор».
Бог тебе судья, Вячеслав! Не знаю, чем лично тебя обидел Расул Гамзатов, но в последние годы ты превратил свою газету в площадку сведения счетов различного рода непризнанных никем и нигде поэтических пигмеев с этим могучим Гигантом, чье бессмертие уже не оплевать никакими злобными статейками.
Р.S. Памятуя, что прежнюю мою статью, написанную для Литроссии (ответ на очередной поклеп), Вячеслав Огрызко так и не опубликовал, хотя очень гордится плюрализмом в своей газете, я решила разместить эту статью на официальной странице Литроссии в Фейсбуке и в Живом Журнале. Если эта газета предоставляет возможность для публикации разных мнений, то может ее перепечатать у себя, но только без купюр (помнится, для сонма очернителей Гамзатова были предоставлены целые развороты газеты, причем, с продолжением).
3 ноября 2012 года
Марина АХМЕДОВА
Литроссия мне друг, но истина дороже… (Часть 1)
Литроссия мне друг, но истина дороже… (Часть 2)
http://akhmedof.livejournal.com/9996.html
http://akhmedof.livejournal.com/10289.html
https://litrossia.ru/item/6103-oldarchive/