Катастрофическая нехватка времени не позволяет заняться прозой. Писать урывками, на ходу весьма сложно.… Всё же, попробую.
Кинжал.
Привет, Юрик. Сколько мы с тобой не виделись? Лет сорок? Сегодня, встретившись, с большим трудом узнаем друг друга. Каждый из нас шёл своей дорогой, и на каждом жизнь оставила свои отпечатки. Наша переписка как-то не задалась с самого начала и, наверное, этому есть свои причины. Мы стали другими. Хочу рассказать тебе один случай из своей жизни. Возможно, он поможет кое-что правильнее понять.
Это было давно, в начале восьмидесятых, в далёкой южной стране. Моё подразделение случайно заперло в ущелье значительные силы боевиков. Дело в том, что накануне, в результате обвала, другой выход из ущелья оказался закрыт. Мы не смогли там пройти и вернулись обратно. Они, по-видимому, тоже этого не знали и, практически, на наших глазах втянулись в ущелье. Их было более тысячи, хорошо вооружённых, закалённых бойцов, против полутора сотни моих пацанов. Да я и сам был лишь чуточку старше них.
Быстро темнело. Ночь в горах наступает мгновенно. Других наших сил поблизости не было. На поддержку с воздуха до утра рассчитывать было бесполезно.
Мы заняли позицию и стали готовиться к бою. Долго ждать не пришлось. Передовой отряд боевиков продвигался к выходу из ущелья и попал под наш огонь. Удар был совершенно неожиданным. Они отошли, быстро, без суеты.
Наступило короткое затишье. Если честно, то шансов у нас не было никаких. Прощупав наши силы. А это вопрос короткого времени. Боевики пойдут на прорыв и сомнут нас, как бурный поток уносит с пути ветхую плотину. Они быстро поймут, что нас мало, а утром мы получим поддержку сначала с воздуха, а потом подоспеют наземные силы. Ждать утра никто не станет. Всё решится ночью, в ближайшие часы.
Отойти, пропустить их. Пусть катятся «ко всем чертям». Мне никто не ставил задачу сдерживать эти силы. По-существу, мы на них вышли случайно, и теперь положить здесь своих ребят. За что? За бредовые амбиции правителей? Но, просто уйти, уже невозможно.
Я много слышал о командире этих боевиков. Для удобства, буду называть его Шахом.
По рассказам, он учился в Москве и хорошо говорил по-русски. Одни считали его умным и честным, другие – жестоким, хитрым и очень удачливым. Он не был профессиональным военным, но в силу обстоятельств был втянут в эту бойню. «В огне брода нет». Я хорошо помню это выражение.
Вялая стрельба возникала то с одной, то с другой стороны наших позиций. Боевики умело прощупывали наше расположение и силы перед атакой. Надо не прозевать момент и поменять позицию. Ещё выше на склонах я поставил пулемётные расчёты и снайперов. У них приказ не обнаруживать себя. Это мой резерв. Кое-чему в этой войне мы тоже научились. Первый удар, пожалуй, выдержим. А вот дальше…
Неправда, когда говорят о мгновенном озарении. Решение давно было принято. Нужно было лишь решиться на этот шаг.
Я подозвал наиболее толкового взводного и объяснил ему, что пойду на переговоры с Шахом. Даже, если всё закончиться неудачей, попробую потянуть время. Его оставляю вместо себя. Связь со мной по рации.
Быстро нашлась палка, к которой привязали светлый платок. Это мой белый флаг. Всё готово.
Включили прожектор, и в его свете я стал размахивать белым флагом. Ущелье ответило тишиной. Превозмогая страх,встаю из-за камней. Ненадолго замираю. Что я ждал? Выстрел снайпера услышать невозможно. Удар, боль. Ничего не последовало. Иду в ущелье. Свет прожектора сопровождает мой путь. Затем, зажёгся прожектор впереди. Он немного ослеплял, но дорогу было видно.
Впереди, из-за камней вынырнули две тени. Меня обыскали и повели вглубь ущелья.
Прожектор погас. В первый момент ничего не было видно, и я даже остановился. Тут же включился ручной фонарик и последовал толчок в спину. Мы продолжили путь по ущелью, свернули в боковой ход и остановились. Здесь в естественном углублении была установлена палатка, прикрытая маскировочной сетью. У входа стояла охрана.
Один из сопровождающих что-то сказал на своём языке, и охранник исчез в палатке. Через секунду он вернулся и жестом пригласил меня войти.
В палатке было несколько человек. Шаха я определил почти сразу. Даже не могу сказать по каким признакам. Он стоял в стороне, несколько отдельно от других. Со мной заговорил другой на своём языке, а переводчик принялся торопливо переводить. Я хорошо помнил, что Шах знает русский, и поэтому, повернувшись к нему, сказал, что пришёл, найти решение нашей проблемы, пока не пролилась кровь. Говоривший со мной, что-то закричал, но Шах жестом руки остановил его. Внимательно поглядев на меня, он сказал: «Твоя страна могла бы быть величайшей державой мира, если бы ценила своих сыновей».
Найти понимание оказалось проще, чем ожидалось. Главное мы оба хотели этого. Я говорил о бессмысленности предстоящего боя. Шах о том, что ему давно надоела эта ужасная война, которой не видно ни конца, ни края. В общем, мы договорились, без протоколов и резолюций. Боевики оставляют в ущелье тяжёлое вооружение. У них остаётся только личное оружие. Мы открываем выход из ущелья. Шах уходит в свою провинцию и делает заявление об отказе от военных действий. Все его люди выходят из боевых операций и возвращаются домой. Это краткий смысл достигнутой договорённости.
Да, чуть не забыл, во время беседы Шах подозвал одного из бойцов, отдал ему какой-то свёрток и что-то приказал. Воин почтительно взял свёрток и ушёл в другую часть палатки.
Я вышел на связь со своими, и приказал не открывать огонь. С первым отрядом боевиков пошёл сам. Надо было торопиться. Летние ночи коротки.
Всё прошло спокойно, без осложнений. Боевики налегке покинули ущелье, оставив гору оружия и взрывчатки.
Последним уходил Шах со своей охраной. Он подозвал меня и, развернув свёрток, протянул кинжал. «Это не простое оружие, ему много веков. Он всегда верно хранил своего хозяина. Он твой, береги его. Возможно, его сила не раз спасёт твою жизнь»,- сказал на прощание Шах. Больше я его не видел, но своё слово он сдержал.
Утром прилетели вертушки, а позднее подошли наземные силы. Но в ущелье крове горы оружия никого не было. Меня отстранили от командования, назначили следствие.
Несколько дней я просидел под арестом. Когда меня в очередной раз привели к следователю, у него на столе лежала газета с заявлением Шаха о прекращении вооружённой борьбы. Целая провинция, верная Шаху, выходила из войны. Следствие прекратили, я отделался мелким взысканием.
Следователь, возвращая мне вещи, задержал в руках кинжал. «Откуда он у Вас?» Я ответил, что это подарок Шаха. Покачав головой, следователь протянул мне кинжал.
Только теперь я смог его как следует рассмотреть. Это был старинный клинок, сделанный умелым оружейником. Стальное лезвие отливало лёгкой синевой и мощью. Оружие было хорошо сбалансировано и удобно ложилось в руку. Рукоять украшали какие-то камни. Присмотревшись, я разглядел сделанную на ней надпись, по-видимому, на арабском. Скорее всего, её нацарапал по приказу Шаха тот боец, которого он подзывал в палатке. Я до сих пор не знаю содержание этой надписи. Наверное, её царапали кончиком штык-ножа. Буквы неразборчивые и несколько искажены. Никто, из тех к кому я обращался, прочесть её не смог. Однако, некоторые случаи из моей жизни свидетельствуют о том, что содержание её хорошо знакомо некоторым людям. Но об этом потом.
Мне не простили самоуправства. Вскоре пришёл приказ о моём переводе в Союз. Если честно, я был этому очень рад. Война не доставляла мне никакого удовольствия. Передавая дела своему приемнику, я уже мысленно летел домой.
И здесь впервые столкнулся с чем-то необъяснимым. Возможно, кинжал показал свою силу. А может, это мне только показалось.
В день отлёта выяснились какие-то нестыковки в документах, и мы со сменщиком вновь сверяли номера, пересчитывали оружие. Но всё валилось из рук, ничего не сходилось. Я понял, что на самолёт уже не успею.
В один миг всё изменилось, словно упала какая-то пелена, туманившая разум. Сошлось, номера, количество. Вопросов больше не было. Подписав бумаги, я подхватил чемодан, и сел в штабной УАЗ. Машина помчалась в аэропорт.
Ещё на подъезде к городу водитель обратил внимание, что уж очень интенсивно работает по горам прикрытие. Невольно подумалось, что ожидают прилёт высокого руководства. Но дело оказалось гораздо хуже. В аэропорту, в стороне от взлётной полосы,
горели обломки того борта, которым я должен был лететь. Ракеты попали в самолёт на взлёте. Говорили, шансов не было никаких, и выживших тоже.
Я смотрел на горящие обломки, и понимал, что по чистой случайности не оказался там.
Через много лет один мой знакомый по этому поводу скажет: «Не ломай голову. Это был не твой самолёт, и тебя там не должно было быть. А уж как всё случилось, по сути, не так уж и важно».
Улетел я следующим рейсом. Экипаж нервничал и выжимал из машины всё, что можно и нельзя, лишь бы быстрее набрать высоту и уйти из зоны возможного обстрела.
Тяжёлая машина шла как истребитель-перехватчик. Уши заложило от рёва двигателей. Желудок, да что там желудок, мозг, казалось, провалился в пятки, а тело размазало по лавке.
Внезапно всё закончилось: рёв, вибрация, перегрузки. Мы набрали высоту и легли на курс. «Домой», - с этой мыслью я, похоже, задремал. Очнулся, когда самолёт уже заходил на посадку.
Все эти события, так или иначе, изменили мою жизнь, да и не могли не изменить.
Кинжал? Он всегда со мной. Мой талисман, верный страж, напоминание о той далёкой жизни.
Вот такая история. Надеюсь, Юрик, она поможет тебе увидеть меня не тем одноклассником, каким ты меня помнишь. Передавай привет и наилучшие пожелания Елене.
Пока. Твой одноклассник, Валерий.
Это проба. Я прекрасно понимаю, что здесь много ошибок, недочётов и прочего, но, не пробуя, невозможно чему-то научиться. Ещё одно. Хочу предостеречь от идентификации меня с героем этого рассказа. Хотя, должен признаться, что у меня тоже есть старинный восточный кинжал. Это тоже подарок. На нём есть надпись, очень старая, сильно потёртая. Я затрудняюсь даже определить язык, на котором её сделали. Но у людей, знакомых с культурой Востока, она вызывает неизменный интерес. Содержание её я до сих пор так и не знаю. Некоторые вещи умеют хранить свои тайны.