Пивная, без претензии на моду,
Но в зале, очень даже ничего,
Прельщало то, что не было народу,
Я был один, и больше никого.
Бармен, гоняя мух, скучал за стойкой,
Крутился вентилятор в потолке,
Тут рыбой пахло, пивом, дымом, хлоркой,
И я присел за столик в уголке.
***
Задумчивости тихая обитель,
Как хорошо, что я тебя нашёл,
Но вдруг ещё явился посетитель,
И неуклюже к стойке подошёл.
В поношенном костюмчике кургузом,
Лицо в морщинах. Лет за шестьдесят,
И, было видно, что тяжёлым грузом
Года на нём, прожитые, висят.
Взяв пива с воблой, зал окинув взглядом,
Он к моему направился столу,
-Позвольте, я присяду с Вами рядом?
Свободных много мест, но я люблю в углу.
Я не желал случайного соседства,
Но для отказа не было причин,
Ответил сухо, но и без зловредства,
- Присаживайтесь, если Вы один.
На стульях, полуразвалясь лениво,
За столиком пластмассовым вдвоём,
Мы светлое потягивали пиво,
Из кружек налитых по окоём.
Курили, ели воблу и вздыхали,
И наблюдали в пене пузырьки,
И так глубокомысленно молчали,
Как русские умеют мужики.
Мой визави, как будто размышляя,
Задумчиво качая головой,
Заговорил, меня не замечая,
Беседуя, конечно же, со мной.
Так в поезде, с попутчиком случайным,
Под стук колёс, качаясь в унисон,
Поделимся, как с другом самым тайным,
А вам, в ответ, откроет душу он.
Он говорил до боли откровенно,
Бросая взгляды в белый потолок,
Рассказ брал за душу и постепенно,
Меня своим течением увлёк.
…Я, ведь из той поры, послевоенной,
Про нас, сыны победы, говорят,
Среди тряпья, в бараке ночью тёмной
В сорок шестом родился, в аккурат.
Кто мой батяня, до сих пор не знаю,
Возможно, проезжающий солдат,
Для мамы, был я лишним, полагаю,
Ведь был ещё погодок, старший брат.
Какие там игрушки и качели,
У матери ни времени, ни сил,
Бывало так, что по три дня не ели,
От голода волчонком голосил.
Днём мать работала на маслобойке,
По вечерам, техничкой в райсуде,
(Мы жили там же в маленькой пристройке),
Из всей еды – макуха на воде.
Мать под подолом масло приносила,
С работы и, мешая лебеду,
Меня, как несмышлёныша просила,-
Ты не болтай, не наводи беду,
Не дай Господь, прознают ненароком,
Уж точно, головы мне не сносить,
Тут малым, не отделаешься сроком,
Грех воровать, а как вас прокормить?
Он приумолк и пожевал губами,
Пивка из кружки отхлебнул глоток,
И продолжал, перебирать словами,
На скатерти, сминая уголок,
Отчаянным и шустрым рос мальчишкой,
В два года научился говорить,
И с малых лет не расставался с книжкой,
Все буквы знал, но не умел ходить.
То всё недоеданья отголоски,
(Уедешь на воде не далеко)
Меняла мать лекарства на обноски,
И козье покупала молоко…
А во дворе у нас жила кобыла,
Каурая, по кличке Ананас,
Работников суда она возила,
Когда её впрягали в тарантас,
Мать убирала двор и кабинеты,
Судебных заседаний мыла зал,
А я, презрев все строгие запреты,
На четвереньках в стойло заползал,
И там, под лошадиным брюхом вислым,
Играл я возле кованых копыт,
Изгвазданный навозом свеже – кислым,
Маманею и братом позабыт.
Косила лошадь синими глазами,
И осторожно голову склоня,
Упруго- бархатистыми губами,
Касалась, малолетнего меня.
Обнюхав, за рубашку из сатина,
Зубами, как за шиворот щенка
Брала меня, разумная скотина
И выносила прочь из денника…
Он капли смахивал на лбу вспотевшем,
И,продолжая тихо говорить,
Рассказывал о самом сокровенном,
Что не придумать и не сочинить.
Ходить к годам пяти я начал только,
Как мог по дому маме помогал,
По крышам лазил, не боясь нисколько,
И что такое улица узнал.
Мне есть тогда хотелось ненасытно,
Придумал я, чтоб раздобыть еду,
За мужиками, наблюдая скрытно,
Следить, что пили водку на пруду.
Они на берег, опосля работы,
Сходились, чтобы горькую распить
И за бутылкой, все свои заботы,
Им удавалось, временно забыть.
Присев в кружок закуску доставали,
Хлеб резали, селёдку, огурцы,
Солёные словечки отпускали,
Чужие братья, деды и отцы,
Потом, в стаканы наливали водки,
А я, в кустах, внимательно смотрел,
Куда летели головы селёдки,
А после их отыскивал и ел…
Он замолчал. И сразу застеснялся
Лицо упрятал в сигаретный дым,
И всем своим он видом извинялся,
Что поделился памятью с чужим.
И я молчал, в живую представляя,
Картины детства, что он рисовал,
Мне душу откровенно открывая,
Сочувствовал, и сопереживал.
Себя сентиментальным не считаю,
(Немало прожил и перестрадал),
Но попросил его, - Зачем? – Не знаю
Он чтобы о дальнейшем рассказал.
Был взгляд его задумчиво - печальный,
- Что дальше? – он меня переспросил
- Закончил техникум индустриальный,
Потом сержантом в армии служил.
Вернулся, и, как водится, женился,
Работал мастером, детей растил…
Он говорил, и будто бы стыдился,
Что жизнь свою обыденно прожил.
- Сейчас на пенсии, достаток знаю,
(Он от чего – то часто заморгал),
Но я ночами лошадь вспоминаю,
И денник, где мальчонкою играл.
Навагу и чавычу покупаю,
Но всё- таки, поклясться я готов,
Что вкуса утончённее не знаю,
Чем был у тех селёдочных голов.
Вздохнул и виновато улыбнулся,-
Ты уж прости, нахлынуло, нашло,
Я детства своего рукой коснулся,
Которое, давным-давно прошло.
****
Прощались мы рукопожатьем крепким,
- Бывай коротким, головы кивком,
И мне, казалось, с человеком этим,
Я, минимум, лет несколько знаком.
Мне жаль до слёз людей из дней вчерашних,
Познавших беды на своей спине,
Всё знающих, хотя не воевавших,
О голоде, разрухе и войне.
Да, это так, из детства все мы родом,
Хранится в душах каждого из нас,
И связывает душу с детством, с домом
Лошадка с кличкой странной - Ананас.