Ночью так хочется пить. Я встаю из постели,
Скинув рукой одеяло. На кухню иду.
Я начинаю свой путь в середине апреля,
Кухонной двери достигну, дай Бог, к сентябрю.
Трудно идти, если спишь и глаза неоткрыты,
Если втекает растопленный жир фонарей
В окна квартиры. И стёкла, как сердце, разбиты,
Стены прозрачно-дырявы, как кроны аллей.
Псина лакает из луж капли лунного света,
Воет, баюкая кошку в мохнатых руках.
Кошка собачьим теплом благородно согрета -
Жгучей отведав любви рассыпается в прах.
Пятиэтажки, надгробной плитой возвышаясь,
Гасят в проёмах окна золотых светлячков.
Звёзды мерцают. Луна ходит по небу злая.
В вымерших комнатах пусто. И тесно от снов...
...Я всё иду, увязая в зыбучем паркете,
Я всё крадусь и тону в голубых зеркалах,
Верой единою жив, что есть где-то на свете
Кран металлический и в нём таится вода.
Путь был тернистым, но есть у всего завершенье,
Думам о вечности тоже приходит конец.
Я уже близок, и кухонных труб свиристенье
Нежно вещает: "Добрался. Пришёл. Молодец".
Делаю шаг - и хватаюсь за вентиль руками,
Чтобы пустить в свои недра хотя бы глоток,
Но санитар, порождённый тревожными снами,
Вместо стакана дал смоченный влагой платок.
И я обратно пошёл: ненапоенный, голый,
Влажный от пота, в царапинах от темноты,
Слыша, как тень моя сзади разорванным горлом
Глухо шипит: "Дай воды... Дай воды... Дай воды..."