Китайская поэзия в переводах Владимира Самошина

               
               



               
                БЕЛЫЙ ЖУРАВЛЬ

                КИТАЙСКАЯ ПОЭЗИЯ
               
                в переводах

                ВЛАДИМИРА САМОШИНА















© Перевод с китайского, примечания. Владимир САМОШИН, 2011.


Моей несбывшейся мечте

ОТ АВТОРА ПЕРЕВОДОВ

Началось всё с того, что однажды попался мне на глаза «Учебник китайского языка» Б.Исаенко, Н.Короткова и И.Советова–Чэня. До сих пор не пойму, почему я, интересовавшийся в то время химией и только химией, обратил вдруг внимание на этот учебник. Но, раскрыв его, я был буквально заворожён строгой красотой китайских иероглифов! Это была «любовь с первого взгляда»! Разумеется, я купил учебник, но всерьёз заняться китайским языком смог только значительно позже. А до этого была учёба в институте и, параллельно с этим, – самостоятельные занятия китайским языком, правда, уже по учебнику Т.П. Задоенко и Хуан Шу–ин. Занятия эти продолжились и после окончания института, уже в те годы, когда я работал в химической лаборатории Института вирусологии. Именно в те годы я впервые смог увидеть своими глазами иероглифические тексты тех стихотворений, которые прежде читал только в переводах. И – увы, и ах! Оригиналы показались мне … бледнее переводов! Да-да, по сравнению с великолепными русскими переложениями Льва Эйдлина китайские оригиналы показались мне лишь бледными тенями этих  ярких переводов! Но это был лишь первый, поверхностный, обманчивый взгляд.
Только погрузившись в стихию китайской поэзии, я смог, до некоторой пока ещё степени, познать её глубину. Понять, пока ещё, только лишь умозрительно, поскольку чтение её в оригинале, по-прежнему, не доставляет мне того эстетического наслаждения, которое я получаю, читая её в хорошем переводе.
 Собственно говоря, именно желанием получать такое наслаждение и объясняется, во многом, моё желание перевести то, что понятно уму, в то, что было бы приятно сердцу.  Именно этим, кстати, главным образом, определяется и мой выбор стихотворений для перевода.
В этой небольшом сборнике собраны переводы тех китайских стихотворений, которые пришлись мне по душе. Все они выполнены мною с китайских оригиналов. Хотелось бы надеяться, что хотя бы некоторые из этих переводов придутся по душе и читателям.
                ВЛАДИМИР САМОШИН.




                НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
                КИТАЙСКОЙ КЛАССИКИ

                СТИХИ
                И  НЕМНОГО ПРОЗЫ

               
        «КНИГА ПЕСЕН», XI –VI вв. до н.э.
               
               ЧЕТВЁРКА ВОРОНЫХ
               
             (Из песен царства Цинь)

          Статных коней запрягли в экипаж,
          Держит возница поводья в руках.
          Князь приближённых своих пригласил
          Зимней охотой потешиться с ним.
          Прямо на князя выставлен волк,—
          Как на закланье, – огромный такой.
          Выкрикнул князь: «Чуть левее прими!» –
          Зверь, поражённый стрелою, лежит.
          В Северный Парк направляется князь,
          Кони бегут теперь не торопясь.
          Следом, в повозках лёгких сидят
          Стаи его быстроногих собак.
               
                * * *
      

                ОХОТНИК
               
            (Из Песен царства Ци)

          Охотник этот прекрасен на вид,
          Борзая собака железкой гремит.
          Охотник этот красив и курчав,
          Двух чёрных борзых на свору он взял.
          Охотник этот красив и сметлив,
          В руках у него две своры борзых.

                * * *
               

                «Ле-цзы» (V в. до н.э.)
 
Цзи Син-цзы готовил к поединку бойцового петуха чжоуского правителя Сюань-вана. Прошло десять дней, и правитель спросил: “Петух готов ли уже к поединку?” На что Цзи Син-цзы ответил: “Ещё нет. Пока ещё заносчив и самонадеян”. Через десять дней правитель вновь спросил о том же. Цзи отвечал: “Ещё нет. Всё ещё бросается на любую тень и откликается на любой звук”. Прошло ещё десять дней, и правитель вновь спросил Цзи Син-цзы о том же. Цзи отвечал: “Ещё нет. Всё так же грозно смотрит  и по-прежнему кипит гневом”. Ещё через десять дней правитель вновь обратился к Цзи Син-цзы с вопросом о том, готов ли к поединку его петух. Цзи отвечал: “Почти! Теперь, даже если услышит другого петуха, и то останется безучастен! Посмотришь на него – как будто сделан из дерева! Его дух обрёл совершенную полноту! Чужой петух не посмеет откликнуться – отступит назад, и только!”
 
                * * *
               
                «Ле-цзы» (V в. до н.э.)

Однажды как-то циньский князь Му-гун,* беседуя с Бо Лэ,** сказал: «Почтенный, ведь ваши годы длинные уже, в роду у вас, быть может, есть такой, кого на поиски коня я б мог отправить?»
Бо Лэ ответил: «Доброго коня по облику его — по мышцам, костяку — обычно можно без ошибки выбрать. А у коня, что лучший в Поднебесной, всё это словно бы угасло насовсем, как-будто не было в нём этого всего, или забыто, либо потерялось. Такой-то конь несётся так, что пыль, едва поднявшись, тут же оседает.
У Вашего слуги все сыновья талантами, увы, не отличились. Способны выбрать доброго коня, но вот того, что лучший в Поднебесной, боюсь, им не под силу отыскать. Слуга покорный Ваш, однако, имеет на примете одного, с кем вместе мы носили коромысла с корзинами различных овощей иль с хворостом. Зовут его в народе Цзюфан Гао, вот он-то в лошадях уж знает толк, и Вашему слуге ни в чём не уступает. Прошу Вас, посмотрите на него!»
Му-гун тот час же вызвал Цзюфан Гао и в путь его послал, на поиски коня.
Через три месяца тот воротился к князю и доложил ему: «Уже нашёл коня, в Холмах Песчаных». Му-гун спросил: «Каков же этот конь?» А тот в ответ: «Соловая кобыла».
Послали человека, чтоб привёл пред очи князя ту соловую кобылу, а это оказался жеребец, к тому же вороной, а не соловый.
Му-гун остался недоволен. Призвал к себе Бо Лэ, и говорит: «Вот незадача! Ведь тот, кого вы посоветовали мне на поиски коня отправить, ведь он же даже не способен кобылу отличить от жеребца, и масть соловую от вороной не отличает! Как мог он распознать лихого скакуна?!»
Бо Лэ, вздохнувши, так ответил князю: «Уже и этого достиг он? Вот дела! Недаром говорил я: Цзюфан Гао, он превосходит Вашего слугу и в тысячу, и в десять тысяч раз, и превосходит тех, которым несть числа. Ведь то, на что вниманье Гао обращает, то ведь является небесною пружиной. Вниманье обращает он на то, что сущностью является тончайшей, и забывает то, что грубо-зримо; вникает в самое нутро, о внешнем напрочь забывая. И смотрит лишь на то, на что смотреть необходимо, и вовсе не глядит на то, на что не нужно. И видит только то, что нужно видеть, отбрасывая то, на что глядеть нет смысла. Уж коли Гао выбрал жеребца, тот конь цениться будет, несомненно».
Вновь привели коня, и оказалось, что конь, действительно, тот лучший в Поднебесной.
               
* Циньский князь Му-гун правил с 659 по 621 г. до н.э. Само княжество Цинь располагалось на северо-западе современного Китая. - В.С.
** Знаменитый знаток лошадей. - В.С.
                * * *


          ЦЮЙ  ЮАНЬ (ок. 339 – 278 гг. до н.э.)

                ОТЕЦ – РЫБАК

Когда уж Цюй Юань был сослан, бродил он то по берегу реки, то отправлялся к озеру куда-то, и всё-то он то плакал, то стонал. Лицом весь измождён был, телом – высох. Отец-рыбак увидел его как-то и так спросил: «Не Вы ли будете сановник трёх усадеб? И почему сюда Вы забрели?»
Ответил Цюй Юань: «Весь мир – в грязи, и чистый – только я один. Кругом все – пьяны, трезвый – только я. Вот что причиною того, что был я сослан».
Отец-рыбак ему на это возразил: «Кто истину постиг, к вещам тот не привержен, способен тот меняться вместе с миром. Когда кругом все грязны, почему бы не вымазаться в их грязи и не отдаться на волю волн морей житейских? Когда кругом все пьяны, почему бы барду за ними не дожрать, и не допить за ними жидкое вино их? К чему глубоко размышлять и до высоких почестей стремиться? Причина ссылки – в Вас самом».
Ответил Цюй Юань: «Я слышал вот что: кто вымыл голову, тот должен непременно из шапки пыль всю выбить. А тот, кто вымыл тело, искупавшись,  тот должен платье вытряхнуть своё. Как можно тело чистое запачкать вещами грязными?! Уж лучше броситься в потоки Сяна, погибнуть в чреве рыб речных. Как это можно: сверкающую белизну свою мирскою пылью покрывать?!»
Отец-рыбак расплылся весь в улыбке, взмахнул веслом и удалился прочь. При этом напевал такую песню: «Когда прозрачная в реке вода, могу я кисти шапки вымыть в ней, когда же мутная в реке вода, могу в ней вымыть свои ноги».
Ушёл, не стал с ним больше говорить.

                * * *


                «ЛЮЙШИ ЧУНЬЦЮ», (241 г. до н.э.),
                гл. «Убеждать государя в его неправоте»

Случилось так, что чуский князь Вэнь-ван, заполучив охотничьих собак, – из тех, что жухуан зовутся, – а также взяв с собою стрел пучки, с привязанной к ним шёлковою нитью, отправился с охотою в Юньмэн, и там провёл три месяца весенних, в столицу ни на день не возвращаясь.
В другой же раз, заполучив красавиц, не зная удержу, разврату предавался, дела правления на целый год забросив. И Бао Шэнь сказал ему тогда: «Правитель прежний нагадал мне как-то быть попечителем наследника его, что я, покорный Ваш слуга, почёл за счастье. Но ныне Вы, заполучив собак, – из тех, что жухуанами зовутся, – а также взяв с собою стрел пучки, с привязанной к ним шёлковою нитью, охотились три месяца весенних, в столицу ни на день не возвращаясь. Заполучив же девушек прекрасных, безудержно разврату предались Вы, дела правления на целый год забросив. И за проступки эти, несомненно, должны подвергнуться битью Вы батогами».
Ответил князь: «Как только перестали меня в камчатые пелёнки пеленать, себя поставил я со всеми вровень, поэтому прошу вас изменить то наказание, которого достоин, и батогами, – вас прошу, – меня не бить».
На это Бао Шэнь ему ответил: «Ничтожный Ваш слуга, я получил приказ такой от прежнего владыки, и не осмелюсь отменить его сейчас. Ведь если не задать Вам батогов, то будет означать сие, что я нарушил волю прежних государей. Уж лучше мне, покорному слуге, виновным оказаться перед Вами, чем, наказанье это отменив, завет нарушить прежних государей».
Промолвил князь: «С почтеньем соглашаюсь!», и на циновку лёг ничком покорно.
А Бао Шэнь, связав в тугой пучок терновника колючего прутки, – числом их вышло ровно пять десятков, – встал на колени и ударил пучком колючим тем по княжеской спине. И, повторив то наказанье дважды, «Вставайте!» князю он сказал тогда.
Вэнь-ван ответил: «Розги получил – и тем уже прославил своё имя!». Промолвил Шэнь: «Слуга Ваш слышал, что благородный муж испытывает стыд, когда бывает он подвергнут наказанью, а подлый человек при этом лишь испытывает боль в спине, и только. И если стыд кого не изменит, то разве боль изменит человека?». Сказав так, Бао Шэнь поспешно вышел и, бросившись к реке, хотел в ней сгинуть, прося у князя кары для себя.
Изрёк Вэнь-ван: «Вина на мне лежит, а Бао Шэня преступленье в чём же?». Исправил князь тогда свои ошибки, призвал к себе он снова Бао Шэня, а жухуан, – охотничьих собак, – всех перебил, и стрелы изломал все, а девушек прекрасных отпустил. А вслед за этим княжество его к рукам прибрать сумело тридцать девять уделов малых, средних и больших, свои пределы широко раздвинув. Сказалась в этом сила Бао Шэня, прямых речей его явилось результатом.

                * * *               
               
               

        СЫМА СЯНЖУ (179 – 117)
               
                ОХОТА ЧУСКОГО КНЯЗЯ

Когда Цзы Сюй, посланник князя Чу, приехал в Ци, то тамошний правитель, собрав всех конников и боевые колесницы, с посланником поехал на охоту. Когда ж закончилась охота, Цзы Сюй перед У Ю хвалиться стал без меры. И У Ши-гун присутствовал при этом. А началось с того, что господин У Ю, усевшись поудобнее, спросил:
— Довольны Вы сегодняшней охотой?
На что Цзы Сюй ответил:
— Да, доволен.
— Должно быть, много дичи настреляли? — спросил его опять У Ю.
Цзы Сюй ответил:
— Мало.
— Но в чём же радость, коли оно так? — вновь вопрошать стал господин У Ю.
Ему Цзы Сюй ответил вот что.
— Ничтожный, я, в том радость нахожу, что Ваш правитель, меня, ничтожного, задумал удивить, собрав для этого всех конников своих и колесницы, а я, ничтожный, вспомнил тут, как тешился в Юньмэне чуский князь.
— Нельзя ль о том и нам услышать? — спросил его У Ю.
Цзы Сюй ответил:
— Можно. У князя вашего парадный выезд, включает тысячу четвёрок лошадей, отборных пеших воинов немало, а также десять тысяч верховых. Когда охотой едет князь на взморье, то пеших воинов ряды низины все заполоняют, а сети и силки такой длины, что ими можно опоясать горы — всем зайцам преграждают они путь; колёсами ж своих повозок боевых оленей  благородных давят, лосей стреляют, а единорогов, так тех способны за ноги поймать; несутся сломя голову они к солёному морскому побережью, когда ж добычу станут свежевать, марают в ней свои повозки; а уж когда пускают луки в ход, то бьют добычи без числа, кичась при этом ловкостью своею. И вот правитель ваш ко мне оборотился и так спросил: "Скажи, есть в Чу такие же охотничьи угодья, как в княжестве Моём, в котором столько равнин бескрайних и озёр широких? С Моей охотою сравнится ли охота князя твоего?" 
Сойдя с повозки, я, ничтожный, так отвечал ему на это:
— Покорный Ваш слуга, о, господин мой, — всего лишь человек из захолустья, который вытянул счастливый жребий нести ночную вахту во дворце, где вот уж десять лет исправно служит. По временам бывал я на охоте, в Хоуюань с охотой ездил, смотрел на то, что есть, и чего нет, однако ж не имел возможности ещё всего увидеть, а потому могу ли я словами подробно все угодья описать?
Тут циский князь остановил Цзы Сюя и вопросил его:
— Однако расскажи нам, что слышал ты и видел о тех охотах князя твоего.
На это ему Цзы Сюй, ничтожный, отвечал:
— Да, да, конечно, расскажу! Слуга Ваш слышал, что в чуском княжестве есть семь озёр огромных, из них увидеть довелось мне всего одно, а остальные ещё я не видал. А то, что видел покорный Ваш слуга, так то всего лишь ничтожнейшая малость из того, что слышать доводилось. Так вот, то озеро, которое я видел, зовётся озером Юньмэн, иль Облачное Сновиденье. Раскинулось оно на девять сотен квадратных ли, а посреди него — там громоздятся горы. Те горы извиваются и вьются, опасны и круты отроги их, а высота такая, что собою способны заслонить и солнце, и луну. Сплелись между собою гребни, вздымаясь вверх, пронзают облака, накренились широкие бока, сбегая вниз, где протекают реки. А в недрах этих гор и малахит есть синий, и белой глины залежи, и красной, и охра жёлтая, и белый кварц, и известь; есть в них и золото, и серебро, и самоцветы — их яркий блеск слепит глаза, сияет, словно чешуя дракона. Средь минералов есть и красный гиацинт, и биотит есть розового цвета, есть яшмы драгоценные сорта, и множество других — похуже; точильный чёрный камень также есть там. К востоку же от этих гор луга есть, душистых трав там множество цветёт: есть поллия, есть борщевик там белый, азарум голубой там тоже есть, гирчовник есть, и аир, и банан. На юг же эти горы спускаются к равнинам. Равнины ж эти широки и беспредельны, каймою служат реки им, границей — гора Ушань. Равнины те высоки и сухи, родятся там физалис и ярутка, ковыль густой и карликовый фикус. В низинах же сырых родится чумиза, камыш зелёный, водяной овёс, мелколепестник и тростник, полынь седая и крылоорешник — чего там только нет, всего не сосчитаешь! А к западу от этих гор — бурлящие источники и чистые, прозрачные озёра: неистовый поток сменяется спокойной заводью, где лотос расцветает; дно бурных рек укрыто валунами, а берега — песком мельчайшим; во глубине же гор — там царство черепах и крокодилов. На север же от этих гор — дремучие леса; там зеленеют камфара, каштаны, душистый лавр, магнолия, корица, и мандарины, и айва, и груша повсюду аромат свой изливают. Высоко же в горах — там царство птиц: гнездится там юань, иль феникс жёлтый, павлины с разноцветным опереньем, и феникс красный тоже там живёт; внизу же, у подножья гор, — там водится и чёрный барс, и белый тигр. И ныне, подобно Чжуань Чжу, в веках прославленному смелостью своею, есть храбрецы, которые способны свирепых тех зверей брать голыми руками.
Четвёрку чёрно-пегих лошадей впрягает князь, садится в колесницу, украшенную яшмою резною, и знаменем с акульими усами взмахнув, высоко стяг подъемлет, расшитый жемчугом отборным; вооружён трезубцем с “петушиной шпорой”, каким Гань Цзян орудовал когда-то; в одной руке он держит лук резной, из тутового дерева согнутый, в другой — колчан для стрел, подобный тому, который повелитель Ся имел. Конюший у него сравниться может с непревзойдённым знатоком коней, каким Бо Лэ когда-то был; возница же его не уступает самой Сянь Э своею красотой, хоть нелегко ей поводьями удерживать коней, которые копытом попирают невиданных зверей, молва о коих из уст в уста передаётся уж не одно столетие у нас. Подобно ветру резкому несутся те кони пегие, с которых князь пускает стрелы на охоте. Стремительны, словно река Ляньшуй, несутся кони, молнии подобны, из-под копыт — раскаты грома раздаются. Князь не натягивает лук впустую, стрелу гневливым взглядом провожает, и метит в грудь иль в пах добыче, чтоб кровеносные сосуды перебить ей. Добычи ж столько, что дождю подобна — собою покрывает травы и землю покрывает всю вокруг. Когда ж закончилась охота, замедлив шаг, князь чуский средь добычи тихо бродит, дав отдохнуть душе своей и телу; бросает взгляд на рощи и долины, на тех богатырей, что наводили жестокий ужас на зверей и птиц, но утомились и устало смотрят на происшедшее с добычей превращенье.
И вот тогда красавицы выходят, прелестницы с атласной кожей, в наброшенных на плечи шёлковых накидках. Спадают рукава их платьев тонких, колышутся, подобные туману, и, словно русло горного потока, сбегают вниз по лёгким юбкам складки. Туда-сюда колышутся одежды, то вверх, то вниз подол летает лёгкий, и в такт ему качаются подвески на поясе, расшитом жемчугами: как грациозны и изящны они в роскошных платьях этих! То вниз уронят руки-орхидеи, то вверх взмахнут цветастым опахалом. Из перьев зимородка бахрома украсила их пышные причёски — качается, как вымпелы у флага. Как будто бы божественные девы спустились к нам на миг неуловимый. И чуский князь, собрав танцовщиц юных, охотою ночной теперь займётся, поднявши золотую чашу: силками ловит зимородков, из лука бьёт он золотых фазанов, стрелой, привязанной за шёлковую нить; метает стрелы в белых лебедей, гусей сбивает ими диких, и даже пара чёрных журавлей к его ногам упала бездыханна. Но, утомившись этою охотой, к прозрачному источнику идёт он. Садится в разукрашенную джонку, знамёна с бунчуками поднимает, раскидывает изумрудный полог и балдахин из перьев зимородка. Сетями ловит черепах морских, а на крючок — ракушки дорогие, бьёт в барабаны золотые, и на свирели маленькой играет. Заводит песню лодочник седой, и песня та полна печали. Пришли в волненье водяные змеи, и гуси на волнах загоготали. Вода вокруг как будто закипела, бушующие волны поднимая. Груды камней столкнулись, словно в схватке, грохочут, будто гром на небе — так громко, что услышать можно за сотню ли отсюда. А, отдохнувши от ночной охоты, князь ударяет в шестигранный барабан, костёр сигнальный зажигает, повозки боевые проверяет, выстраивает конников в шеренги и отправляется в обратную дорогу. Повозки громоздятся друг на друга, отряды всадников колышутся, как море. И вот уже князь чуский наш взошёл на Солнечную башню, в недеяньи глубоком постоял там и успокоился, как будто вновь обрёл он здесь самого себя. И, выпив снадобье из белого пиона, спустился с башни молчаливо. Весь день охотился Великий князь и мог бы, не выходя из колесницы, разделывать на мелкие куски добытую дичину, и прямо на повозке поджаривать на вертеле её, всё это принимая за веселье, а вот, поди ж ты! Покорный Ваш слуга украдкой видел это и, думаю, владенье Ци во многом владенью Чу здесь уступает.
Ничтожному мне, циский князь на это не нашёлся что ответить. Тогда заговорил У Ю:
  — О чём же Вы толкуете тут нам? Ведь Вы преодолели все трудности далёкого пути, чтоб князю нашему преподнести подарки. А князь наш, собрав всех воинов своих, из ближних и из дальних мест, отправился ведь с Вами на охоту, преподнести в ответ желая богатые охотничьи трофеи, тем самым порадовать надеясь Вас, так почему же задумали Вы вдруг хвалиться? Узнать желали мы о том, к тому же, что в чуских землях есть и чего нет, о добрых нравах и делах блестящих, а Вы толкуете здесь о второстепенном. Ведь ныне Вы отнюдь не прославляли высоких добродетелей, которых, конечно, не лишён же чуский князь, но вместо этого в словах велеречивых поставили Вы во главу угла достоинства охотничьих угодий, хвастливыми словами восхваляя, как предаётся он усладам там, и прославляя разнузданные оргии его. Осмелюсь Вам заметить: если б я на Вашем месте был, то остерёгся б от хвастовства такого, ведь если уж о чём и говорить, то уж никак не о красотах чуских. А уж рассказывать о том, чего не видел — лишь подрывать доверие к себе. На обозренье выставлять пороки, которыми страдает господин твой, — ведь это значит, что нарушил долг ты: не может одного быть без другого! А Вы, придя сюда и рассказав всё, тем самым вызвали к себе презренье наше, и стали бременем для Вашего же князя! Ведь Ци граничит на востоке с безбрежным синим морем, а на юге — гора Ланъе возносится до неба; есть и гора Чэншань, красотами которой нельзя не любоваться в восхищеньи; есть и ещё одна гора — Чжифу, где вдоволь можно пострелять оленей; мы можем плавать по Бохайскому заливу или  в Мэнчжу бродить по девственным лесам. На западе простёрлись наши земли до княжества Сушэнь, а на востоке пределом им — Долина Солнца, где каждый день рождается светило. Чтоб позабавиться осеннею охотой, мы едем в княжество Цинцю, иль Холм Зелёный, блуждаем в джонках по морям бескрайним. Да если б захотели проглотить мы Юньмэней Ваших не один, а восемь-девять, то даже горечи во рту не испытали б! Такие есть у нас чудесные места, которыми дивятся чужеземцы, и столько редкостных зверей и птиц плодится там на воле — их много так, как чешуи на рыбе, собой заполонили все леса и невозможно здесь сказать о всех них: сам император Юй не смог бы дать имён им, а легендарный Се не смог бы подсчитать их! При всём при том, князья всех рангов, которые бывали здесь у нас, дерзать не смели, описывая радости забав и грандиозность их садов и парков. Вы также были приняты с почётом, по всем установленьям предков наших, вот почему наш князь не стал повторно напоминать об этом Вам. Зачем же говорить, что не нашёлся он, что Вам ответить?
 
                * * *         
               
               

        СЫМА СЯНЖУ (179 – 117)

                ОХОТА СЫНА НЕБА

Тут У Ши-гун, осклабившись, промолвил, указывая взглядом на Цзы Сюя:
— Он княжество своё уже ведь потерял, а Ци ещё не приобрёл. Забыл он, что послы, князья всех рангов, а также те, кто платит дань, большого капитала не имеют, поэтому обязаны они о всех делах, больших и малых, преподносить доклады Сыну Неба; а те, кто на окраинах проводит границы и межи, они отнюдь ведь сторожевую службу не несут, но этим лишь запреты налагают на всякие соблазны и пороки. Вот ныне Ци причислено к вассалам, живущим на восточном побережье, однако ж самовольно вторгается в владение Сушэнь, и часто, оставляя свои земли, выходит за исконные пределы, пересекает море для охоты, и справедливым это уже ни в коем случае не назовёшь. Однако то, о чём толкуете вы оба, не служит прояснению того, в чём состоит порядочность и долг, когда заходит речь о господах и слугах; не говорили также вы ни слова о том, как привести в порядок этикет, чтоб при дворах князей всех рангов учтивость соблюдалась и обряд. А вместо этого толкуете о том вы, как оба князя, соревнуясь меж собой, стремятся превосходство показать в разгуле необузданном своём и в развлечениях порочных;  о том, как велики их парки и обширны охотничьи угодья и сады; толкуете о том, что оба князя, желая превосходство показать, стремятся роскошью своею друг друга удивить, а праздностью своею и распутством — друг друга превзойти, а этим ведь нельзя известным сделать имя, и слава добрая не явится на свет, но этого достаточно вполне, чтоб репутацию свою испортить. К тому добавлю, что и в Ци, и в Чу есть многое, о чём бы можно было поведать здесь, так много, что всего и не расскажешь!.. Ещё не видели вы разве огромных и прекрасных тех угодий, что императору принадлежат? Одни вы, что ли, не слыхали о Старом Лесе, где охотится Сын Неба? С востока ограничен он Цанъу, на западе доходит до Сицзи, река Даньшуй течёт на юге, на севере же вьётся Цзыюань. Здесь устье и исток у рек Башуй и Чань; Цзинхэ, Вэйхэ здесь катят свои воды, петляют реки Фэн и Хао, змеёю вьются Лао и Цзюэ — внутри него текут все эти реки, стремительным потоком разделяясь на восемь рукавов; то сблизятся они, то разойдутся вновь — их вид не поддаётся описанью. На юг, на север, на восток и запад текут они то медленно, то бурно, струятся меж высокими холмами, бегут вдоль отмелей и мимо островов, минуют рощи и леса густые и, вырываясь на простор широкий, проходят сквозь бескрайние равнины. Прозрачен их поток, а то вдруг замутится, сбегая вниз с высокого холма, и устремляясь в тесное ущелье. А то вдруг бьётся о высокую скалу, ударом мощным берег размывая, то будто закипит, разгневанный на что-то, бурлит, и брызгает, и яростно шумит. Несётся бешено безудержный поток, зажатый в узком горном дефиле, но, вырываясь из теснин на волю, из берегов своих выходит и вспять течёт, назад поворотившись; воронками вращается вода, о берег с шумом ударяясь, клокочет и бурлит, преграды все сметая. То вверх, то вниз колышется вода, клубятся волны, словно облака, драконом извивается река, наскакивают волны друг на друга, как будто в омут торопясь упасть, а дальше — вновь журчат на перекатах, о скалы бьются, рвутся сквозь теснины, кипят, наталкиваясь на преграды, и вновь несутся вдаль неудержимо; достигнув же высокого обрыва, вниз падают, стекая в пропасть, с грохотом таким, как будто гром во время ливня грянул. То словно замирают на мгновенье, то вновь торопятся, как будто в нетерпенье: гул, грохот, треск, раскаты грома — и дальше покатились в круговерти, фонтаном бьют, бурлят, клокочут, как будто в бронзовом котле вода кипит, когда обед готовят. Друг друга обгоняют волны, подпрыгивают, вскачь несутся, как будто лошадь с пеною у рта, со страшным гулом катятся валы, потоком грозным и угрюмым. Умчались вдаль, как долгая печаль, и вот уже текут спокойно, молчаливо, как будто возвращаются домой после разлуки. Теперь безбрежна, неоглядна гладь воды, как будто птица медленно парит, не торопясь кружится над землёю. Сверкает белизной вода и бликами играет, течёт к востоку, в озеро впадает, но, перелившись через берега, и дамбы заливает, и поля.
  В них водится и водяной дракон, который вызывает наводненья, и водяная красная змея, и толстолобик чёрный, и угри. Есть большеротые и с жёлтыми щеками, есть волосатые, раскрашенные так: на жёлтом фоне чёрные узоры, есть этакие рыбы и такие, — топорщат плавники и шевелят хвостом, колышут чешуёй и плавниками бьют, в пучинах прячутся среди камней подводных. Кипит вода от рыб и черепах — все десять тысяч тварей здесь кишат. И крупный жемчуг, ясный как луна, и мелкий, словно бисер иль песок, на берегу речном сияют ярким блеском. И яшму, и хрусталь легко там отыскать: блестят, сверкают разными цветами — по берегам разбросаны без счёта.
А на воде гнездятся там и тут и дикий гусь с зелёным опереньем, и белокрылый лебедь, и синьга, и пастушок, и тёмный корморан, и цапли длинноклювые, и утки. Резвятся на волнах, ныряют, носятся по ветру, а утомившись, отдыхают на отмелях речных и островах. Срывают клювами прибрежную траву, глотают водяной орех и белые кувшинки.
Есть в Старом Лесе и места, где гор громады громоздятся. Величественны их вершины и хребты, а склоны поросли непроходимой чащей, утёсы, скалы высятся повсюду. Гора Цзюцзун возносится до неба, гора Наньшань вздымается высоко — круты и неприступны их откосы, подобные котлу для варки пищи — обрывисты, скалисты и опасны. 
Гремящие ручьи пересекают долы, петляют по извилистым лощинам, срываются в глубокие ущелья, зияющие страшной пустотою.
На островах речных — холмы и сопки: высокие, отвесные, крутые; пригорки и бугры, пещеры и курганы, валы и насыпи — то вверх ползут, то падают в низины сплошною, непрерывной чередою. Бокам единорога склоны их подобны, проносятся меж ними быстрые потоки. Равнины и поля раскинулись широко; на сотни ли — спокойны берега: нет ничего, чего б они не окружили. Покрыты берега светло-зелёной орхидеей, душистою травой цзянли одеты, перемешались меж собою травы, пестреют тут и там — не скошены ни разу. Раскинулась, словно витая нить, трава цзелюй, сыть круглая растёт сплошною чащей, душистая трава цзелюй, усыпанная белыми цветами, копытень, гаобэнь, шэгань, имбирь и воробейник, физалис, поллия и ирис, гардения и жёлтый  ломонос, цицания, камыш, зелёная осока — собой заполонили все низины и расползлись повсюду на равнине: растут и разрастаются везде, колышутся, послушные ветрам, густые источая ароматы. Смешались ароматы их, благоухают так, что голова кружится.
Вот если посмотреть со всех сторон,  поверхностно лишь пробежаться взглядом, то в пышных травах этих можно заблудиться: перед глазами всё плывёт, словно во сне, глядишь на них — и нету им конца, посмотришь — нету им предела. Восходит солнце у Восточного Пруда, где начинается тот Старый Лес, а прячется — у Западного Склона, где пруд с таким названьем расположен.
На юг же от него, так там, когда у нас — суровая зима, всё зеленеет, будто летом, бурлит вода и скачут волны в реках. Зверьё такое в тех местах плодится: быки и буйволы, тапиры и медведи, олени, носороги и слоны.       
На север от него — так там, когда у нас в разгаре лето, — земля растрескивается от мороза, и можно по льду замёрзших рек переходить к другому берегу, не задирая платья. Зверьё такое в тех местах плодится: единорог, кабан рогатый, пони, верблюды, лошади степные, и скакуны, и мулы, и ослы.
В самом же Старом Лесе у императора такие походные дворцы и ставки, что могут горы заслонить собою и над ущельями глубокими повиснуть. Высокие террасы там и тут, двухъярусные павильоны и тихие, уединённые палаты: стропила разукрашены цветами, колонны — яшмой дорогою. По деревянному настилу там можно ездить на ручных тележках — дороги связаны между собою. Дворец же окружают галереи, подобно бесконечному потоку, — такие длинные, что, чтобы обойти их, на полдороге приходится устраивать ночлег. Равняются с высокими горами постройки, здания, дворцы, высоких башен этажи стремятся вверх неудержимо. Есть в них и сокровенные места — покои внутренние дома: посмотришь вниз — дна не увидишь глубокого ущелья, что под ними; наверх вскарабкаешься если — стрехою крыши коснуться можешь неба голубого; падучая звезда способна перелететь сквозь женские покои, а радуги дуга коснуться может перил резных и окон галереи.
Чёрный Дракон, скакун, достойный впряжённым быть в повозку святого небожителя, стоит в восточном флигеле дворцовом, а в западном — слонами повозки запряжённые стоят. Бессмертных сонмы отдыхают на подворье, а Во Цюань, святой отшельник, под южною стрехой на солнце сушит платье. Источник чудодейственный бурлит в опочивальне чистой, а ручьи пересекают двор посередине.
Огромный камень замер над утёсом, скала накренилась, паденьем угрожая, высокие, крутые горы — опасны и обрывисты они, и, — будто гравированные, — склоны возносятся до самых облаков. В горах там биотита розового много и яшмы синей и зелёной, кораллового цвета камни есть, и совершенно белые есть тоже; с прожилками есть яшмы и такие, что будто бы покрыты чешуёю; есть чисто-красные, а есть и пёстрые, как пёстрая корова — любые перемешались в тех горах высоких. И знаменитые повсюду яшмы, такие как Рассвета Краски, как Вань и Янь, которые назвали по именам красавиц древних, а также яшма Хэ, которую так неудачно Бянь Хэ князьям пытался поднести когда-то — все яшмы эти в горах вот в этих самых отыскали!
В садах там цитрус летом созревает мелкоплодный, и померанцы жёлтые, и апельсины, жужуб и мушмула, и груша дикая с хурмою, и яблоня, которую в народе китайкою зовут, там тоже есть; есть пышная магнолия и земляника, есть финики и сладкий виноград, есть вишня и плоды личжи, два сорта есть заморской сливы, и сливы сычуаньской тоже есть — в порядке стройном все расположились перед дворцом для императорских наложниц, рядами расположены в садах, с холмов пологих переходят на равнину. Раскинули зелёную листву, лиловые качаются стволы, на ветках — алые цветы: сверкают, красками играют, великую равнину озаряют.
Растут берёзы, гингко и дубы, гранат, магнолия и бирючина, платан, арековая пальма и кокос, сандал и груша-бессемянка — вверх тянутся на тысячу саженей, а толщиною — в два обхвата полных. Раскидистые ветви истинно роскошны, плоды — крупны, листва — густая. Стоят деревья купами, толпятся, кривыми ветками касаются друг друга, переплетаются, сплетаются и вьются; то будто бы ведут борьбу друг с другом, то вдруг как будто бы друг другу помогают. Качаются свисающие ветви, порхают по ветру увядшие цветы. Густые листья на деревьях рослых волнуются, качаются под ветром, печальные при этом издавая звуки, как будто кто вздыхает тяжело, иль колокол гудит иль литофон, иль то поют свирели или флейты. Без всякого порядка, как попало, вокруг дворца для императорских наложниц растут нестройными рядами, в густую чащу превращаясь, к горам вплотную приближаясь, глубокие ущелья окаймляют. Посмотришь — и не видно им границы, окинешь взглядом — нет предела им.
Там бродят чёрные и белые гиббоны, хвостатые мартышки и макаки, и множество других, больших и малых, хвостатых и бесхвостых, обезьян. Летающие белки прыгают по веткам, четырёхкрылые  “пиявки” там летают, а по деревьям лазают “цикады” — по виду схожие с обычной обезьяной. Большие обезьяны цзюэнао встречаются в дремучих тех лесах, равно как и макаки чаньху — коротконогие, хотя при этом любительницы быстро
поскакать. Есть также белые лисицы, похожие на колонка, только большие, а также много пресноводных черепах — все в тех местах приют себе нашли. Свистят протяжно, жалобно кричат, порхают, извиваются змеёю, туда-сюда летают, прыгают и скачут, цепляются за ветви, прячутся в вершинах, пересекают реки, на которых нет переправ и нет мостов узорных, подпрыгивают и перелетают через высоких зарослей стену, едва касаясь веток, что свисают, и пролезают там, где веток мало. А там, где чаща переходит в редколесье, свободно бродят, в дальние края переселяясь. И мест, подобных этому, числом сто тысяч есть. В них можно находить отдохновенье и душу отводить, бродя туда – обратно, ночь проводить в опочивальне или в другом дворцовом помещенье. И нет нужды с собою брать при этом ни поваров искусных, ни наложниц — ведь полностью готовых сто дворцов ждут императора в том Старом Лесе.
И вот от осени и до зимы, Сын Неба тешится загонною охотой. Садится в экипаж, отделанный резной слоновой костью, запряженный шестёркой “яшмовых драконов” — украшенных нефритом быстроногих рысаков. Расправив на радугу похожий пятицветный  стяг, подъемлет  “облачное   знамя “ — штандарт с орнаментом из облачных полос. Чуть впереди — повозки, крытые тигровой шкурой, а позади — повозки арьергарда. Сунь Шу двумя руками держит вожжи, Вэй Гун сопровождает колесницу, охрана по бокам расположилась, со всех сторон загон тот окружают. Торжественный эскорт бьёт в барабаны, охотникам сигнал тем подавая. Несутся конники и боевые колесницы, из-под копыт коней гром раздаётся: грохочет небо, сотрясается земля. Рассыпались и впереди, и сзади, рассеялись, преследуя добычу, прокатываются, словно волны, неумолимы, как морской прибой. Взбираются на сопки и холмы, потоком растекаются в низинах — так, будто тучи полотном накрыли небо, так, будто дождь льёт, не переставая. Живыми ловят барсов, леопардов, вступают в схватку с волком и шакалом, медведей голыми руками убивают, сайгаков бьют копытами коней. Султан из перьев горного фазана охотничьи их шапки украшает; полоски, как у тигра, — на штанинах; узор такой же и на куртках их: стремительно несутся на степных конях. На кручи поднимаются бесстрашно, спускаются в глубокие овраги, взбираются на горы, бросаются с обрыва, пересекают пади, вброд переходят реки. Бьют птицу с головой оленя, которая способна вызвать ветер, олень-единорог к ним в руки попадает, сягэ сразить одним ударом могут, а алебардой — заколоть мэнши; сетями ловят яоняо — коней неутомимых, способных за день проскакать пять сотен вёрст, а стрелами из луков крупных кабанов стреляют. Причём, стрелой не как попало губят, а метят в шею, разбивают череп; впустую не натягивают луки: лишь только зазвенела тетива — и, бездыханный, зверь уже лежит.
Тем временем, Сын Неба, отпустив поводья, на шаг неторопливый переходит, туда-сюда бесцельно разъезжает, лишь искоса бросая взгляды на то, как действуют его войска, и смотрит, как полководцы поведут себя в дальнейшем. А после этого вновь движется вперёд, торопит время, и поспешно коней пускает вскачь, к далёким далям устремляясь. Лишает гнёзд он легкокрылых птиц, из логовищ зверей проворных выгоняет, свирепых хищников ногами топчет, оленей белых осью колесницы убивает и хитрых зайцев быстро ловит. Несётся так, что обгоняет и молнию саму, и оставляет далёко позади её сверканье. В погоне за бесплотным привиденьем, выходит за пределы мира, в космос! Натягивая добрый лук, каким владел сам повелитель Ся, стрелу удерживает с белым опереньем. Стреляет в страшного юсяо, что с человеком схож, и человека способен поглотить; пронзает пикою фэйцзюя — дракона с головой оленя. Сначала выберет добычу пожирнее, а уж потом стрелу в неё пускает; сначала назовёт то место, в которое стрелой он метит, — и точно в цель стрела та попадает: стрела едва слетела с тетивы — а жертва уж повержена, лежит! А после этого, штандарт подъемля, седлает ураганный ветер и догоняет яростные вихри, и в небеса высокие поднявшись, становится он заодно с богами. Уничтожает чёрных журавлей, тревожит птиц куньцзи, теснит павлинов, фазанов давит золотых. Трясёт деревья, где гнездится птица - финикс, бамбуковым шестом бьёт фэнхуанов; пурпурных фениксов сетями накрывает и аргусов проворно ловит. Когда же путь исчерпан до конца, и пройдена дорога без остатка, назад он колесницу ворочает, и возвращается к себе домой. И вот, свободный, безмятежный, с небес он опускается на землю; потом поспешно направляется куда-то, один лишь миг — и он уже вернулся! Ступает по ступеням  Каменных Ворот, пересекает Пограничный Пик, минует башню Говорливых Соек, стремится взглядом к башне, что зовётся Холодная Роса, а дальше — спускается он к Грушевым Палатам и отдыхает во дворце Ичунь, иль Благодать Весны. А, отдохнув, коней вновь погоняет — на запад мчится он, к дворцу Полнейшего Уединенья. Затем садится в джонку и на вёслах пересекает озеро Воловья Голова. Сойдя на берег, поднимается на башню, которая наречена Драконьей, а спустившись, привал устраивает в башне Нежной Ивы. Оценивает он, с каким усердьем и как сообразительно вельможи охотились сегодня с ним, и сколько охотники его набили дичи. И пешие, и те, кто в колесницах, топтали дичь ногами и давили колёсами повозок боевых — Сын Неба смотрит, кто из них и сколько в итоге растоптал добычи. Рассматривает он и ту добычу, которую его вассалы растоптали. И видит он, что утомились все, до крайности устали, до предела; трепещут в страхе пред его очами, как будто покорились из боязни, иль будто без ножа он их зарезал. Добычи ж столько, что валяется повсюду, и ею можно было бы наполнить и рвы, и впадины, и горные ущелья, укрыть равнину и заполнить водоёмы.
И вот, наскучивши охотничьей забавой, устраивает пир он в башне Хаотянь, и звуки музыкальных инструментов разносятся по залам величавым. Бьют в колокол огромный, неподъёмный, что укреплён на тяжеленной раме; штандарт подъемлют, на котором вьётся султан из перьев самки зимородка, и ставят барабан из кожи крокодила. Танцуют танцы древние и внемлют напевам древним: запевают десять сотен, а десять тысяч подпевают им. И горы, и холмы те песни сотрясают, и реки, и ручьи покоя не имеют. Танцуют танцы княжеств Сун и Цай, мелодии играют Хуайнани, поют напевы княжеств Вэнь и Дянь — собрались, словно родичи, все вместе, танцуют и поют попеременно. То в барабан раскатистый ударят, то  колокол огромный загудит — тревожат слух те звуки и доходят до самого нутра они, до сердца. Звучат напевы княжеств Цзин и У, напевы княжеств Чжэн и Вэй, мелодии, что сочинили Шунь и Дан, а также чжоуский У-ван и Сян. И звуки их распущенны, порочны, не знают удержу, не соблюдают меры. Смешались вместе пляски Янь и Ин — двух княжеств, что на землях чуских, смешались в беспорядке и несутся, в неистовстве своём подобны вихрю. Актёры, карлики, певцы и музыканты играют так, что развлекают слух, ласкают взор и услаждают сердце, разгул и показную роскошь оставив позади. Красавицы прелестны и изящны, с походкой лёгкою, как у волшебных фей, от суеты укрывшихся на небе: обворожительны и утончённы, в нарядах дорогих и украшеньях — нежны и грациозны хрупкие созданья. Полны соблазна и очарованья их тонкие и гибкие фигурки в коротких шёлковых накидках; прелестны и другие — в длинных платьях — кружатся в танце, развеваются наряды: их платья не сравнятся с тем, что носят в обычной жизни девушки простые. Благоухают ароматные одежды, так сильно, что кружится голова; сияют жемчугом прекраснейшие зубки, под стать им — яркая улыбка на устах; изящно изогнулись тоненькие брови, в лукавых взглядах притаилось чувство; подарят красоту, но душу заберут: коль насладиться хочешь — голову склонишь. Но за вином, средь шумного веселья, упавший духом, задумчивый, сидит Сын Неба, как если бы он что-то потерял, и говорит: «Увы! Всё это — слишком расточительное дело! Собрались мы, чтоб провести досуг, чтоб усладить свой взор, доставить радость слуху. В безделье, попусту мы время прожигаем; берём в пример себе мы Небо, что осенью безжалостно разит живое всё, и едем на охоту, как будто бы хотим мы истребить врага, на время лишь себе давая передышку на пиршествах, подобных этому сейчас. Боюсь, что если и потомки наши в такой же роскоши дни будут проводить, стремясь всегда вперёд и забывая оглянуться, они не смогут ни положить династии начало, ни передать престол преемникам своим». Тогда он отказался от вина, охоту прекратил и, приказав сановникам своим, изрёк: «Всю эту землю можно распахать и, превратив в поля, тем самым поддержать простолюдинов. Разрушить стены и засыпать рвы, чтобы простой народ смог доступ получить к горам высоким и озёрам чистым. Пруды наполнить и не запрещать ловить в них рыбу всем, кто пожелает; палаты и дворцы очистить все и впредь не заполнять чиновным людом. Все житницы открыть, чтоб бедным помогать, — и помогать, не зная меры! Вдовцам и вдовам помощь оказать, не забывать заботиться о сирых. Издать указ о добродетелях людских, уменьшить штрафы, казни сократить, в регалиях порядок навести, сменить цвета официальных платьев, систему исчисленья лет переменить — чтоб обновилась в Поднебесной жизнь».
И вот тогда он выбрал день счастливый, в который можно было бы поститься, в придворную одежду облачился, сел в императорский свой экипаж, украшенное бунчуками знамя поднял, ударил в яшмовые бубенцы, и в сад “шести искусств” отправился бродить, помчался по проторенной дороге гуманности и чувства долга, внимательно рассматривая лес преданий, которые оставил нам Конфуций. Постановил торжественные стрельбы сопровождать мелодией «Лишоу»; когда же сам участвовал он в них, то «Цзоуюй» мелодия играла. Вновь ввёл в обычай танец «Сюаньхао», а также танец с алебардой. Над экипажем императорским своим постановил поднять он “облачное знамя”. Привлёк к себе он лучшие таланты, и сожалел, читая «Книгу Песен», что не всегда талантливый учёный встречал правителя, достойного себя. Но радовался песням тем, где говорилось о радостях мужей достойных, которым выпала такая встреча. Стал совершенствоваться в добродетелях своих, бродя в садах учёности и парках этикета, вновь постигая тайны «Книги Перемен»  и «Книги о Пути Вселенной». Отдавшись целиком занятьям этим, не стал он больше ездить на охоту, и распустил всех удивительных животных, что в заповедниках удерживал своих. Стал восседать он в Светлом Зале и в Храме предков жертвы приносить. Всех подданных своих расставил по ранжиру и повелел, чтоб о потерях всех и обо всём, что приобресть случилось, немедленно доклады подавали. Поэтому на землях, что простёрлись средь четырёх морей, не стало тех, кто милостей его не получил бы. И с этих пор молва пошла по Поднебесной о добродетельном правлении его. Все стали следовать его примеру и вслед за ним меняться стали. Распространил он принципы свои, и вслед за тем переменились нравы и наказанья стали не нужны. А добродетелью своею превзошёл он трёх основателей династий древних, заслугами ж своими превзошёл он  пять императоров, известных по легендам. А коли оно так, то и охота поистине отрадой снова стала. Ведь если день-деньской скакать во весь опор, то утомишь свой дух и обессилишь тело, а истощать ресурсы конницы и колесниц — ведь значит подорвать дух воинский высокий. Богатства расточать, что собраны в казённых кладовых, но не стремиться к добродетели высокой; себе лишь радость доставлять, вниманья на простой народ не обращая; пренебрегать делами управленья, гоняясь за фазаном или зайцем, — тот, кто гуманен, так не поступает! И если с этой точки зрения взглянуть на то, что делается в княжествах обоих, и в Ци, и в Чу, — заметил У Ши-гун, — то разве может это не вызывать у нас лишь чувство сожаленья? Ведь земли их не превышают и десяти всего лишь сотен ли, а девять сот из них — охотничьи угодья. Ведь зарастает новь деревьями с травою, а людям нечем голод утолить свой. Ведь если, будучи лишь мелкими князьями, жить в радости и роскоши чрезмерной, и содержать десятки тысяч колесниц, — боюсь, что это может вызвать ропот и слуг, и челядинцев, и народа.
Цзы Сюй с У Ю тут помрачнели оба, в лице переменились, стали удручённы, как будто оба потеряли честь, и молвили растерянно:
— Мы оба – всего лишь люди из глухого захолустья, грубы и ограниченны в познаньях. Не ведали того, что можно говорить, а что — нельзя. Лишь ныне удостоились мы чести из Ваших уст услышать поученье, которое с покорнейшим почтеньем и принимаем мы сейчас от Вас!
               
                * * *
 
               

         ЛЮ СЯН  (I в. до н.э.)

             «ПЛАНЫ СРАЖАЮЩИХСЯ ЦАРСТВ»,  свиток 10 «ПЛАНЫ ЦАРСТВА ЦИ»

Царство Ци вознамерилось напасть на царство Вэй. Чунь Юй-кунь сказал на это цискому царю: "В царстве Хань есть знаменитая чёрная собака, самая резвая во всей Поднебесной. А в княжестве Го есть быстроногий заяц – среди четырёх морей не найти более быстрого зверька. И вот однажды та чёрная собака погналась за этим быстроногим зайцем. Три раза обогнула она вслед за ним гору, пять раз вслед за ним то поднималась на гору, то спускалась с горы. Заяц, напрягая все свои силы, скакал вперёд, чёрная собака, не жалея сил, гналась за ним. И вот, наконец, оба упали, обессилевшие.
Случившийся тут старик-землепашец, без труда и хлопот, забрал тогда их обоих.
Ныне царство Ци и царство Вэй давно уже враждуют между собой. Оба изнурили донельзя свои войска, довели до изнеможения свой народ. Покорный ваш слуга боится, что сильные царства Цинь и Чу, подберут Ци и Вэй, подобно тому, как тот старик-землепашец подобрал чёрную собаку и зайца."
Циский царь испугался, дал своим войскам отдых, не стал нападать на царство Вэй.

                * * *
          
      ЛЮ СЯН  (I в. до н.э.)
            
               «ПЛАНЫ СРАЖАЮЩИХСЯ ЦАРСТВ»: «ПЛАНЫ ЦАРСТВА ЧУ»

Хань Мин сказал: "Вы разве не слыхали о скакуне, что шибче ветра скачет? Того коня, когда уж зубы его стёрлись, однажды запрягли в тяжёлую повозку, нагруженную солью, и погнали дорогою, что вьётся среди гор.
И вот бредёт он, под собою ног не чуя, поджавши хвост, а кожа вся потёрлась, слюна стекает с пересохших губ, и белый пот ручьями с него льётся. На середину склона лишь поднялся и — встал, не в силах подниматься выше.
Тут повстречался с ним Бо Лэ. С повозки соскочил, и зарыдал он в голос - так стало жаль ему лихого скакуна! Немедля снял с себя холщовую рубаху, и на спину тому скорей накинул. Скакун же тот склонился пред Бо Лэ, зафыркал часто, голову поднявши, заржал протяжно, жалуясь ему, и ржание его достигло неба, как будто гонг и барабаны зазвучали. А отчего же это? Оттого, что друга он в Бо Лэ увидел своего!"

                * * *

               
         ЧЖАН ХЭН (78 – 139)

                ВОЗВРАТИЛСЯ К РОДНЫМ ПОЛЯМ

Служил в столице долго, очень долго, однако же, талантов не имел, чтоб государю помогать в делах и думах. Как говорится, подойдя к реке, желал я страстно рыбы наловить, но ждать, когда прозрачны станут воды, терпенья не хватило у меня.
Я понял тех, кто разочаровался, и тех, кто все сомненья разрешил: законам Неба, тёмным и неясным, поверить надо всей душой своею, и, следуя примеру рыболова, с ним вместе радоваться радостью нехитрой. Отринуть суету мирскую, чтобы уйти, уехать далеко, укрыться где-то там, и с грязным миром отныне навсегда порвать.
А там, в разгар весны, когда минует два месяца с начала года, когда вокруг тепло и воздух чистый, низины и холмы все зеленеют, покрытые густой травою сочной.
Там скопы, самка и самец, крылами машут, и иволги среди ветвей поют, касаясь нежно шейкою, друг друга, – гуань-гуань щебечут они звонко.
Вот где хотел бы я свободно так бродить, и разговором праздным тешить душу.
Драконы там кричат среди озёр, в горах рычанье тигра раздаётся. Посмотришь вверх – и привязной стрелой ты можешь в птиц попасть летящих. Посмотришь вниз – в струящийся поток на леске тонкой  ты крючок закинешь. Стрела твоя, коль в цель попала точно, – то птица, сбитая, уж на земле лежит. А рыба, что польстилась на наживку, – та рыба на крючке уже висит. Так птицы, что летели в облаках, добычей стали бы в моих руках, а рыбы, что резвились в глубине, – уловом стали б на моём крючке.
Но вот склонилось солнце к горизонту, и тени длинные ложатся там и тут: на смену духу солнечного света приходит дух сияющей луны, но радость от свободного скитанья переполняет душу через край: пускай на смену дню пришёл бы вечер – забыл бы об усталости и думать!
Ученье Лао-цзы прочувствовал я сердцем – в своё убогое жилище возвратился. Играю там на пятиструнной цитре и постигаю путь Земли и Неба; читаю нараспев я изреченья Конфуция и Чжоуского князя. Летает кисть, едва касаясь туши, – полёт души спешит запечатлеть, когда толкую древние каноны. Душа уносится от суетного мира, и что тогда мне слава иль позор!   
 
 
                * * *
               

               

        ЦАО ПИ (187 – 226)

                ПОЛЫНЬ У СТЕНЫ (Отрывок)
               
               Под солнцем весенним
                вокруг всё будет цвести,
               Под ветром осенним
                пожухнут трава и цветы.
               Что с этим поделать –
                вслед ветру кружатся, летят:
               Без листьев деревья
                одни сиротливо стоят.
               Торопится время –
                умчалось, оставив меня,
               Зачем же теперь мне
                от мира куда-то бежать?
               Живёт человек
                меж небом и этой землёй,
               Как будто бы птица
                присела на ветке сухой.
               Зачем же тогда мне
                от мира куда-то бежать?
               
                * * *
               

          ЦАО ПИ (187 – 226)

                ЗАКРЫЛИ СОЛНЦЕ ДОЖДЕВЫЕ ОБЛАКА

          Закрыли солнце дождевые облака,
                цветная радуга повисла в небе.
          Шумит в теснине горная река,
                роняют листья осенью деревья.
          Отстал от стаи одинокий гусь,
                и грусть свою он облакам поведал.
          Луна растёт, потом идёт к ущербу,
                цветы увядшие уже не расцветут.
          Порядок этот заведён издревле,
                увы и ах! Что я ещё скажу?
 
                ***               
               
               

             ЦАО ЧЖИ (192 – 232)

                БОЙЦОВЫЙ ПЕТУХ

          Блуждающим взором
                окинут певичек прелестных,
          Их песни и танцы
                порядком уже надоели.
          Скучает хозяин
                один всё сидит молчаливо,
          Тем временем гости
                свой план ему предложили:
          Усевшись всем вместе
                на длинных и тонких циновках,
          На бой петушиный
                взглянуть им во флигеле дома.         
          Вот пара бойцовых –
                поистине пышно-красивы,
          Хвосты задирают
                как будто совсем без усилий.
          Захлопали крылья,
                неистовый ветер вздымая,
          А взгляды свирепы –
                как будто огонь извергают.
          Ударят ли клювом,
                и лёгкие перья летят,
          Ударят ли шпорой –
                и раны не пересчитать.
          Победные кличи
                пронзают и тёмные выси,
          Он крыльями машет,
                чтоб в небо ему устремиться.
          Вот если бы гребень
                лисьим намазали б жиром,
          Тогда бы и вовсе
                он стал бы непобедимым.
               
                * * * 
               
               
        ЦАО ЧЖИ (192 – 232)

                В ГОРОДЕ СЛАВНОМ

          В городе славном
                красавиц прелестных немало,
          Молодцы скачут
                через ворота Лояна.
          Меч драгоценный
                у каждого в тысячу цзиней;*
          Блещут наряды
                новые и дорогие.
          Бой петушиный
                в предместье они посмотрели,
          Конские скачки
                устроили для развлечений.
          Не проскакали
                дороги ещё половины –
          Зайцев внезапно
                пара мелькнула пред ними.
          Выхватив луки,
                поющие стрелы пускают,
          Без промедленья
                зайцев погнали к Наньшани.
          Лук держат в левой,
                а стрелы мечут направо –
          В двух зайцев одною
                стрелою они попадают.
          Удалью буйной
                ещё не натешившись вволю,
          Вскинул я лук свой –
                и сбит пролетающий коршун!
          Гром одобренья
                раздался тут отовсюду,
          Все кто ни видел,
                признали это искусством.
          После охоты
                в квартале Пинлэ** пировали,
          Редкие вина
                в кубки свои наливали.
          Карпа кусочки,
                в бульоне – икра из креветок,
          Суп черепаший,
                жаркое из лапы медвежьей.
          Всех мы созвали
                друзей и товарищей наших,
          Чинно расселись
                на длинных циновках рядами.
          После пирушки
                мячик пинали ногами:
          Ловких, искусных
                множество было меж нами.
          Белое солнце
                торопится на юго-запад –
          Время уходит,
                его не заставишь остаться.
          Вечер окончен,
                и все разошлись по домам –
          Завтрашним утром
                опять мы вернёмся сюда!

* Здесь - иносказательно: очень дорогой. - В.С.
** Квартал "весёлых домов". - В.С.

                * * *
               
               
          ЖУАНЬ ЦЗИ (210 – 263)

                ПОЮ О ЧУВСТВАХ (I)

         И поздней ночью
                не могу заснуть,
         Встаю с постели,
                цинь* беру напевный.
         Сквозь тонкий полог
                вижу ясную луну,
         Полы халата
                развевает ветер.
         Зовёт кого-то
                одинокий серый гусь,
         Парит над лесом
                в тёмном небе птица.
         Увижу много ль,
                коль бесцельно так брожу?
         Мне ранят сердце
                горестные мысли.
 
               
* Старинный струнный музыкальный инструмент. - В.С.

                ***

           ЖУАНЬ ЦЗИ (210 — 263)
    
                ПОЮ О ЧУВСТВАХ (III)

         В восточном предместье —
                цветущий персик и слива,
         К прекрасным деревьям
                протоптано множество троп.
         Но вот уже ветер
                уносит пожухлые листья,
         И время упадка
                своё здесь начало берёт.
         В цветении пышном
                таится уже увяданье,
         В роскошных палатах
                терновник взрастёт и бурьян,
         Скакун быстроногий
                далёко отсюда умчался,
         Туда, где остались
                следы на горе Шоуян.
         Когда было трудно
                спастись от угрозы нависшей,
         То мог ли я думать
                о детях своих и жене?
         Серебряный иней
                на дикие травы ложится,
         И сумерки года
                закат предвещают и мне.               

                * * *
               

               

        ЖУАНЬ ЦЗИ (210 — 263)

               ПОЮ О ЧУВСТВАХ (VI)

Давно как-то слышал
                о тыквах дунлинского князя,
Выращивал он их
                вблизи от Зелёных ворот.
Межи бесконечно
                тянулись от края до края,
И малая тыква
                цеплялась за плети большой.
И всеми цветами
                под солнцем те тыквы сияли,
И добрые гости
                отвсюду к нему приезжали.
В светильнике масло
                сжигает себя незаметно,*
Большое богатство
                приносит с собою несчастья.
А можно всю жизнь ведь
                ходить лишь в холщовой одежде,
На славу и деньги
                разумно ли нам полагаться?

*Цитата из «Чжуан-цзы». — В.С.

                * * *


       ЖУАНЬ ЦЗИ (210 — 263)

            ПОЮ О ЧУВСТВАХ (XI)

Чиста и прозрачна
                в Великой реке* вода,
Над нею деревья
                стеною высокой стоят.
Дороги и тропы
                душистой травой заросли,
И иссиня-чёрный
                скакун по дороге летит.
Смотрю в эти дали,
               и грустно становится мне,
Весенние краски
                рождают печаль на душе.
В трёх княжествах чуских
                немало достойных мужей,
Но «утренней тучкой»,**
                увы, соблазнились оне.
С цветов ярко-красных
                вдыхают они аромат,
Искать наслаждений
                отправились в Гао и Цай.***
Скорбит безутешно
                один желторотый птенец,
Кто сможет утешить
                и слёзы его утереть?

* Река Янцзы. — В.С.
**Аллюзия на оду Сун Юя (V — III вв. до н.э.) «Высокие горы Тан», в которой, среди прочего, рассказывается о том, что к чускому князю, во сне, явилась фея горы Ушань и сказала, что по утрам она будет являться к князю в виде утренней тучки, а по вечерам — в виде вечернего дождя. С тех пор выражение «тучка и дождик» означает любовную связь. — В.С.
*** Местности в княжестве Чу. — В.С.

                * * *
               

       ЖУАНЬ ЦЗИ (210 — 263)

                ПОЮ О ЧУВСТВАХ (XV)

В юности ранней,
            в четырнадцать лет иль в пятнадцать,
Волю возвысив,
                взлюбил я «Стихи» и «Преданья».*
Думал, что буду
                «носить под сермягою яшму»,**
Чаял сравниться
                с почтенными Минем и Янем.***
Ставни раскрывши,
                смотрю я теперь на просторы,
В горы поднявшись,
                надеюсь найти тех, кто дорог.
Скорбных курганов
                немало я вижу в долинах,
Сотни династий
                промчались мгновеньем единым.
Через десятки
                и тысячи лет и столетий
Славное имя,
                кому тогда будет известно?
Только сейчас
                отшельника Сяня**** я понял,
В голос рыдая,
                сквозь слёзы смеюсь над собою.

* Классические книги конфуцианского канона «Книга Песен» и «Книга Преданий». — В.С.
**Цитата из «Чжуан-цзы». — В.С.
***Минь Цзы-цянь и Янь Хуэй — бедные, но добродетельные ученики Конфуция (551 — 479)— В.С.
****Сянь Мэнь-цзы — даоский отшельник, III в. до н.э. — В.С. 

                * * *

      
    ЖУАНЬ ЦЗИ (210 — 263)

              ПОЮ О ЧУВСТВАХ (LXI)

По молодости лет
                учился я сражаться на мечах,
И ловкостью своей
              я превзошёл правителя Цюйчэна.*
И слава обо мне
               в заоблачные выси вознеслась,
А именем своим
         затмил тогда я всех на белом свете.
В великие Пески**
         с мечом в руках отправиться мечтал,
И напоить коня
        в любой реке, текущей в Поднебесной.
И что ж увидел я?
      Над каждым древком реет флаг иль стяг,
Но попусту гремит
          бой барабанов в полковом оркестре.
Армейское житьё
              вселило в душу горькую печаль,
Невольно загрустишь
           от грозного, но показного блеска.
И вспоминая вновь
            всё то, о чём я в юности мечтал,
О прожитых годах
             я чувствую одно лишь сожаленье.

*Князь Цюйчэна, славившийся не только мастерством владения мечом, но и тем, что обучал этому искусству других. — В.С.
**Пустыня Гоби. — В.С.

                * * *               
               

        ЦЗИ КАН (223 – 263)

           ПРЕПОДНОШУ СЮЦАЮ, ОТПРАВИВШЕМУСЯ В ПОХОД*

            То бродишь беспечно среди орхидей,
            То лошадь накормишь в цветущих горах.
            То пустишь стрелу средь болот и степей,
            То с леской сидишь на крутых берегах.
            То взглядом проводишь летящих гусей,
            То струны напевные тронешь рукой –
            Повсюду находишь ты радость себе,
            С природою вечной сливаясь душой.
            Ты словно искусный тот старый рыбак,
            Что рыбу поймал и о верше забыл.**
            Но плотник ушёл, свой оставив тесак –
            Так с кем и о чём же теперь говорить?**

*Цикл из 18 стихотворений, посвящённых старшему брату поэта – Цзи Шаню. Здесь приведён перевод 14–го стихотворения цикла. – В.С.
**Аллюзия на известную притчу из «Чжуан-цзы». – В.С.

                * * *

               

         ЧЖАН ХУА (232 – 300)

                ОХОТА
               
               К вечеру года покрылось всё инеем белым,
               Прочными льдами закован безмолвный ручей.
               Яростный ветер проносится над равниной,
               Небо укрыли  плывущие вдаль облака.
               Свет потускнел, когда тёмные тучи сгустились,
               Белого снега посыпалась белая пыль.
               В стужу такую дерутся и хищные птицы,
               Ловчий прилежный разведал сезонную дичь.
               Кони — в упряжке, охотников князь приглашает,
               Взявши поводья, отправились через поля.
               В их колесницы четвёркой запряжены кони,
               Роскошью блещет убранство лихих рысаков.
               В стройном порядке уже и конный, и пеший,
               Облик, манеры — изысканны и хороши.
               Плотным кольцом всадники расположились,
               Взвился над ними с изогнутым древком стяг.
               Вдруг — поскакали, подобные урагану,
               Стелются полем, словно плывущий туман.
               Бой барабанов и горы вдали сотрясает,
               Пыль на дороге вздымается до облаков.
               Лёгкие стрелы небес достигают высоких,
               Тонкие сети раскинуты там и тут.
               Кажется: рыбы в реке не успеют укрыться,
               Дикие гуси — в родные края не вернутся!
               Целятся метко, тугую взводя тетиву,
               Не промахнутся, пуская в ход арбалет!
               Прямо под ноги падают сбитые птицы,
               Могут и пару одною стрелой поразить!
               Сбитые птицы повсюду лежат в беспорядке,
               Реют по ветру лишь их невесомые перья.
               Свалена в кучу добыча горою высокой,
               Крови потоки равнину окрасили красным.
               Всадники мчатся — покуда не утомились!
               Не замечают, что тени уж стали длиннее.
               Заячьи сети расставлены на болотах,
               Громкие крики окрестности сотрясают.
               Птицы боятся попасть на клинок обнажённый,
               Звери боятся попасть под шальную стрелу.
               Руку поднимут — и схватят летящего гуся,
               Ногу поднимут — и могут убить носорога!
               Хитрого зайца поймала борзая собака,
               Самку фазана схватил быстрокрылый сокол.
               Много добычи оставили в поле валяться,
               Утки и чайки тогда лишь вздохнули спокойно.
               Сумерки пали, охотники утомились,
               Князь разве может оставить их без награды?
               Прямо под небом устроили пир многолюдный,
               Вина густые прекрасны и сладки на вкус.
               Жареной дичи разносится запах приятный,
               Кубки златые наполнены пенным вином.
               Кушаний всяких — подобно тучам на небе,
               Яства, закуски — нависли утёсом средь волн…
               Чувства людские идут чередой друг за другом,
               Прошлые годы, к чему вспоминать то и дело?
               Жизнь человека — в пути мимолётный отдых,
               Разве разумно на этом пути торопиться?
               Беды иль счастье — для мудрого безразлично,
               Сердцем прозревший, равняет рожденье и гибель.
               Честь и бесчестье считает едва различимым,
               Разве он знает, где — доброе, а где — злое?
               Разум теряешь, когда предаёшься охоте,
               Трудно ещё раз в повозку упавшую сесть.
               Заповедь эту учитель* нам древний оставил:
               Сдерживай чувства, к чистой стремись колее!**

*Имеется в виду Лао-цзы(VI - V вв. до н.э.) - В.С.
**Чистая колея - зд. иносказательно об истинном пути, пути-дао.- В.С.   
               
                * * *
               
               

         ЦЗО СЫ (ок. 250 – ок. 305)

                СТИХИ О РАЗНОМ

              Ветер осенний,
                ох, и студён же он, право,
              Белые росы
                инеем станут под утро.
              Нежные ветви
                сохнут с зари до заката,
              Травы и листья
                скоро совсем уж пожухнут.
              Лунного света
                луч из-за туч показался,
              Льётся повсюду
                свет ослепительно яркий.
              Занавес поднял,
                двор свой окинул я взглядом –
              Гусь одинокий
                в утреннем небе стенает.
              Мыслью способен
                мир весь объять необъятный,
              Ну, а на деле –
                дом свой пустой охраняю.
              Юности годы
                минули уж безвозвратно,
              В сумерках жизни
                часто об этом вздыхаю.

                * * *
               
               

        ЧЖАН СЕ (255 – 307)

                ДЕСЯТЬ СТИХОВ О РАЗНОМ (IV)

              Встаёт заря,
                встречая белый день,
              Туман зарделся
                на востоке неба.
              Сгустились тучи,
                свет вдруг потускнел –
              Дождя нежданного
                повисла занавеска.
              Под лёгким ветром            
                стелется трава,
              Страшатся инея
                высокие деревья.
              И днём, и ночью
                падает листва –
              Густые кроны
                быстро поредели.
              Вздыхал, бывало:
                время отстаёт,
              Теперь горюю:
                слишком быстро мчится.
              Своим печалям
                потерял я счёт,
              Скажи, гадатель,
                где от них укрыться?
               
                * * *               
               
               

           ЯН ФАН (III в.)

                ИЗ "ПЯТИ СТИХОТВОРЕНИЙ О РАДОСТЯХ ВСТРЕЧ" (III)


                Один сижу
                в пустом своём жилище,
                Печалей столько,
                что не сосчитать.
                Печальным вздохам
                тихо вторит эхо,
                И слёзы льются —
                их мне не унять.
                Душой растерян —
                всюду озираюсь,
                А солнце спряталось,
                уставшее сиять.
                Не вижу рядом
                друга дорогого —
                Одни лишь птицы,
                что домой летят.
                Летящей птицы
                ведь какая радость?
                — Чтоб не одной,
                а в стае ночевать…   
               
                * * *               
               
               
        ТАО ЮАНЬМИН(365 – 427)

                ВОЗВРАЩАЮСЬ!

Семья моя бедна, и не хватает того, что вырастили на своей земле, чтобы трудами рук своих кормиться. Детьми наполнен дом, но нет в достатке зерна обычного, поэтому живём, едва-едва сводя концы с концами, и что поделать здесь – ума не приложу. Родные и друзья увещевали меня не раз на службу поступить. Сначала им внимал я равнодушно, но тут вдруг и в моей душе такие мысли стали возникать. Стремиться стал я должность получить, но как добиться этого – не ведал. Как раз в то время я повсюду ездил с делами разными в столицу и окрест. Правитель округа благоволил ко мне, мня это добродетелью своею. И дядя по отцу, который видел всю бедность и страдания мои, меня ему представил с тою целью, чтоб назначенье я на службу получил в какой-нибудь уезд, хотя бы малый. В стране в то время было неспокойно, и я боялся ехать далеко. Но тот уезд, в который был назначен, лежал от дома моего вблизи, дохода с тех полей, что были мне даны, вполне хватало, чтоб иметь вино, – вот почему за должность эту с такой охотою-то я и ухватился. Но, получив её, я вскоре снова с любовью стал о доме вспоминать. А почему? Да по природе, естественность люблю и не стеснённость, и не хочу держаться через силу за должность, что доход мне приносила. Пускай, жестоки холод и нужда, но, если к делу не лежит душа, оно одни мученья вызывает. А я, когда чиновником служил, то делал это лишь ради желудка, сам самого себя к работе принуждая. Поэтому почувствовал сейчас я и угрызенья совести, и стыд за то, что к этому всю жизнь свою стремился. И я решил: дождавшись урожая, собрать свои нехитрые пожитки, и даже ночью поспешить домой. Так я решил. Но младшая сестра моя внезапно умерла в Учане, и я сейчас же поскакал туда, уйдя в отставку много-много раньше: от осени до первых холодов дней восемьдесят прослужил, не больше, и, следуя душевному порыву, я сочинил поэму «Возвращаюсь!». А было это в год и-сы (405), в одиннадцатом месяце, зимою.   

Да, возвращаюсь я! Ведь там мои поля уже, наверное, позаросли травою – так почему бы мне не возвратиться? Ведь, если чувствую, что служба в тягость мне, что для меня она – тяжёлая повинность, то надо ль в одиночестве грустить, и сожалеть о том, что уезжаю? Да, прошлое нам не дано менять, но будущее можно ведь догнать! По ложному пути недалеко зашёл я, и понял, что я прав сегодня, и что совсем неправ я был вчера. И вот уже, покачиваясь, лодка плывёт, едва воды касаясь, и свежий ветер, раздувая парус, полы моей одежды развевает. У путника спрошу, куда мне дальше плыть, и пожалею, что рассвет сегодня тусклый.
Когда ж завижу дом я свой родной, к нему на радостях я побегу бегом! И вот уже слуга меня встречает, и дети малые в воротах ожидают. Тропинки, что когда-то протоптал я, уже успели зарасти бурьяном, а старая сосна и хризантема – всё те же, и не знают они тлена. Взяв за руки детей, войду в свой дом, наполню чару, коли есть вино – возьму из чайника и сам себе налью, чтоб радость обрести – на сад взгляну, и, прислонившись к южному окну, окрестности окину гордым взглядом: пусть я в убогой хижине живу – мудрец и в бедности находит радость! Я каждый день хожу гулять по саду – мне это доставляет наслажденье, и хоть ворота есть в моей усадьбе, но на засов они закрыты неизменно. И, опираясь при ходьбе на посох, я в праздности брожу и там, и сям, а то, поднявши голову высоко, свой взор подолгу устремляю вдаль. Там облака, не связаны ничем, плывут над горными грядами, и птица утомлённая летит в гнездо своё – она-то это знает. Блеск солнечного дня вот-вот померкнет, светило спрячется за гребнями горы, а я хочу ещё чуть-чуть помедлить – обняв сосну, стою до сей поры. Да, возвратился я. Позвольте мне теперь прервать все дружеские связи: ведь с миром мы расходимся во взглядах – так есть ли смысл вновь запрягать коней? Достаточно мне искренних бесед, которые веду с людьми родными, а чтобы разогнать свою тоску – читаю книги и бренчу на цине. Селянин скажет мне, что скоро уж весна, что скоро уж идти на западное поле, а я – то заложу повозку, то – плыву на вёслах в одинокой лодке. Иной же раз я забреду далёко, чтоб тихую долину разыскать, и мне тогда приходится порою и горы, и холмы пересекать. Кругом – деревья разрослись там буйно, и бьёт родник – струится тонкой струйкой. Завидую всей этой тьме вещей за то, что уловили своё время; вздыхаю горько о судьбе своей, о том, что скоро, скоро на покой мне.
Увы, увы! Как долго плоть моя в пристанище своём способна укрываться? И почему, желаньям вопреки, не мне решать: уйти, иль оставаться? Зачем тогда, в тревоге день и ночь, искать чего-то вновь, и вновь, и вновь? А я богатства и почёта – не ищу, и к небожителям я попаду едва ли. Я только в одиночестве хочу бродить повсюду на рассвете раннем, или, на  посох опираясь, траву выпалывать, окучивать ростки. Иль вот: поднявшись на восточный холм, насвистывать себе непринуждённо, а нет – тогда на берегу реки вслух распевать любимые стихи. И, следуя законам превращенья, исчерпать жизнь до самого предела, довольным быть и тем, что ты имеешь, тогда возникнут ли в душе сомненья?!
               
                * * *
               
               
               

           ТАО ЮАНЬМИН (365 – 427)

                ЗА ВИНОМ (V)

                Я поставил дом средь людских жилищ,
                но не слышно в нём голосов чужих.
                Ты желаешь знать, как так может быть?
                – Вдаль умчись душой – так же станешь жить.
                Прямо у плетня хризантемы рву,
                или просто так на Наньшань гляжу.
                На закате дня гор прекрасен вид,
                смотришь: стая птиц на ночлег летит.
                Есть глубокий смысл в сих простых вещах,
                мог бы объяснить… да забыл слова.
               
                * * *
               
               
         ТАО ЮАНЬМИН (365 – 427)

                ЖИВУ НА ПОКОЕ, ВНОВЬ ВОЗВРАТИВШИСЬ К САДАМ И ПОЛЯМ

                Досадно на душе –
                один иду по кручам,
                Петляющей тропой,
                средь зарослей травы.
                Сбегает с гор ручей –
                прозрачный, неглубокий,
                Вполне подходит он,
                чтоб ноги в нём помыть.
                Я процедил вина,
                что только что поспело,
                На курицу с вином
                соседа пригласил.
                Пусть близится закат,
                и в доме потемнело –
                Нам хворост в очаге
                заменит свет свечи.
                Приходит радость к нам,
                жаль только, ночь так кратка –
                Уже вот-вот опять
                наступит вновь рассвет.

                * * *
               

               

          ТАО ЮАНЬМИН (365 – 427)

                СТИХИ О РАЗНОМ (II)

                Белое солнце
                склонилось на запад, к холмам,
                А на востоке
                уже показалась луна.
                Льётся сиянье
                на тысячи-тысячи ли,*
                В небе бездонном
                повсюду сияют лучи.
                Ветер поднялся,
                вошёл в мой затерянный дом,
                Ночью глубокой
                постель словно скована льдом.
                Холодно стало –
                и понял, что время идёт,
                Глаз не смыкаю –
                и понял, как тянется ночь.
                Как бы хотелось
                хоть с кем-нибудь поговорить,
                Не с кем, увы, мне, –
                и с тенью приходится пить.
                Бросив меня,
                уходят и ночи и дни,
                То, о чём думал,
                не смог я, увы, обрести.
                Вспомнил об этом –
                печалью наполнилась грудь,
                И до рассвета
                теперь не развеять мне грусть.

 * Мера расстояния, примерно 0.5 км. - В.С.

                * * *
 
           СЕ ЛИНЪЮНЬ (385 – 433)
               
                ВЕЧЕР ГОДА
   
                В глубокой скорби
                не могу заснуть,
                Печали этой
                трудно быть покорным. 
                Луна сияет,
                озаряя снег,
                Холодный ветер
                множит беспокойство.
                Проходит время —
                не замедлит ход,    
                Уходят годы —
                и  меня торопят…   

                * * * 
               

    НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР (Эпоха Южных династий, 420 – 589)

                ЗИМНЯЯ ПЕСНЯ

              Когда расставались,
                весенние травы цвели,
              Когда возвратился,
                кругом всё снега замели.
              Кто знал, что в разлуке
                с тобою состаримся мы,
              Что чёрные пряди
                подёрнет налёт седины…

                * * *

               
               

        БАО МИНЪЮЭ (V – VI вв.)

                У РУЧЬЯ
               
             Уже светает
                или ещё нет?
             Щебечут птицы
                за моим окном.
             Одна вздыхаю –
                сон нейдёт ко мне,
             Себя жалею –
                в сердце только он.
             Когда же будем
                с ним опять вдвоём?
               
                * * *   
            
               
         ЯНЬ ЦЗЮНЬ (? – 459)
 
                ПОГРУЗИВШИСЬ В РАЗМЫШЛЕНИЯ,
                ПИШУ В ДРЕВНЕМ СТИЛЕ

            Весенний ветер
                улетел куда-то вдаль,
            Года уходят,
                остаётся лишь печаль.
            Любовь и верность
                я доверила тебе,
            И в бедной спальне
                затворилась ото всех.
            Письмо пишу вот –
                так сомненье вдруг взяло,
            Спрошу я снова,
                хоть сейчас ты далеко:
            Прошло три года,
                как уехал от меня,
            Тем давним чувствам
                ты с другой не изменял?

                * * *               
      
       ШЭНЬ ЮЭ (441~513)

                РАССТАЁМСЯ С ФАНЬ АНЬ-ЧЭНОМ

                В те дни, когда
                мы были молодыми,
                Расставшись, вновь
                нам было встретиться легко.
                И ты, и я
                мы одряхлели ныне,
                Не возвратить
                то время, что ушло.
                Не надо слов,
                поднимем, лучше, кубки,
                Ведь завтра уж
                не выпить нам с тобой.
                Ведь даже в снах
                найти дорогу трудно*,
                И как же, как
                утешить эту боль?

*Аллюзия на "Хань Фэй-цзы", где рассказывается о том, что во времена Шести Царств (III в. до н.э.) жили некие Чжан Минь и Гао Хуэй, которые дружили между собой, каждый думал о другом, но не имел возможности увидеться. Однажды Чжан Минь во сне отправился на поиски друга, прошёл уже полдороги, но сбился с пути, и повернул обратно. - В.С.               

                * * *

      ЦЗЯН ЯНЬ (444 – 505)

                ПОДРАЖАЮ СТИХАМ  ЖУАНЬ-ГУНА*

            На склоне лет
                печали ранят сердце,
            В полночный час
                я звонкий цинь беру.
            Уже рассвет,
                поднялся ветер резкий,
            И тень легла
                на ясную луну.
            Из-за горы
                вдруг туча показалась,
            В глухом лесу
                раздался птичий крик.
            Кто говорит,
                что Путь широк и гладок?
            Печаль и грусть
                легко тебя найдут.
            Бери пример
                с бамбука и сосны:
            В снегу стоят, 
                но дух не сломлен их!
               
 *Жуань Цзи (210 - 263). – В.С.

                * * *

       ЧЖАН ЖУН (444 – 497)               

          СТИХИ О РАЗЛУКЕ

          Ни облачка
                не видно над горами,
          И ветер
                отдыхает под сосной.
          Хочу узнать,
                о чём грустишь в разлуке?..
          Один любуюсь
                яркою луной.

                * * *


 
             ТАО ХУНЦЗИН (456 – 536)

              ОТВЕЧАЮ НА ПИСЬМО СЕ ЧЖУНШУ

Красивы горы здесь, прекрасны реки – недаром с древности все говорят об этом. Пронзают тучи горные вершины, а у подножья гор – поток струится, такой прозрачный, что увидишь в нём все камешки на дне его речном. По берегам – высокие утёсы цветами блещут, как парчою пёстрой. Темнеет лес, бамбук же – всё зелёный: всё тот же он в любое время года. Едва с зарёй рассеется туман, как всюду – крики птиц и обезьян; и целый день, до самого заката, играют рыбки там, у переката. Как будто мир желаний и тревог обрёл здесь, наконец, свой тихий уголок. Со времени Кан–лэ* ещё никто не любовался прелестью такой!

* Поэт Се Линъюнь (385 - 433). – В.С.
               
                * * *      
               

     ТАН ХУЭЙСЮ (V в.)

                ОСЕННИЙ ВЕТЕР

       Осенний ветер свежесть и прохладу
                в спальню мою несёт,
       За шёлком шторы месяц притаился —
                сердце печаль гнетёт.
       Сверчок ночную песнь заводит —
                душу терзает мне.
       Всю ночь тоскую о любимом —
                сердце летит к тебе.
       Другой-то помнит чувства те,
                а ты вот их забыл,
       Так, ароматную постель
                мне для кого стелить?

                * * *       
 
               

               СЕ ТЯО (464 – 499)               

                РОПОТ НА ЯШМОВЫХ СТУПЕНЯХ

        В вечерних покоях
                опущен жемчужный полог,
        Как искры мерцают
                летающие светляки.
        Ночь тянется долго,
                я шью себе платье из шёлка,
        Всё жду-поджидаю:
                когда же придёт господин?

                * * *

               

            СЕ ТЯО (464 – 499)

               ОСЕННИЙ ВЕЧЕР
               
        Вечер осенний,
                сверчка заунывный напев,   
        Слышу: соседка
                колотит бельё торопливо.
        Ты в моих мыслях,
                но как до тебя далеко!
        Ночи и дни
                ожидаю тебя терпеливо.
        Лёгкая шторка
                окно закрывает моё,
        Западный двор
                сиянием лунным наполнен.
        Белые росы
                на землю легли или нет?
        Вижу: ступени
                холодною влагою полны.
        Кто же способен
                так долго в разлуке прожить?
        Кончилась осень,
                зима вновь за нею спешит…
               
                * * *
               

        СЕ ТЯО (464 – 499)
 
                ЗАГОННАЯ ОХОТА

                Пришла зима —
                земля заиндевела,
                Замёрзло всё —
                студёный ветер воет.
                На сотни ли —
                бескрайняя равнина,
                Во весь опор
                лишь всадники несутся.
                Белёсый дым
                тенёта застилает —
                Жестокий вихрь
                вновь пламя раздувает…
                И вот уже
                добычу всю собрали,
                Веселья шум
                разнёсся по округе.
                А в древности
                охот распорядитель
                Пиров таких
                весьма не одобрял!
               
                * * *
               
               
               

         СЯО ЯНЬ (464 – 549)

                О ТОМ, ЧТО НА ДУШЕ

                Кто говорит,
                что мы давно расстались?
                Мне кажется,
                то было лишь вчера!
                Твой аромат
                по-прежнему на платье,
                Твоё письмо
                держу опять в руках.
                На талии –
                двойной узорный пояс,
                Во сне к тебе   
                летит моя душа.
                Я и боюсь
                всё высказать открыто,
                И шпильку я
                не тороплюсь ломать.
 
                * * *
               

        ЮЙ ЦЯНЬ (V в.)

                ДОЛГО СМОТРЮ НА ЛУНУ

               Ночь на дворе,
                но я не устала ещё,
               Яшмовый полог
                можно, пожалуй, поднять.
               Словно хрусталь,
                вода в жемчужном пруду,   
               Месяца в ней
                отражение вижу опять.
               Вот уже росы
                густые повсюду легли,
               Блеск и сиянье
                луны понемногу слабеет.
               Ласковый мой
                опять от меня вдалеке,
               Образ неясный
                лишь промелькнёт — и исчезнет…
               
                * * *
               
               

         У ЦЗЮНЬ (469 – 520)

                В ГОРАХ

                С вершины горы
                смотрю, как ложится туман,
                В бамбуковой роще
                любуюсь вечерней зарёй.
                Вон птицы над крышей –
                летают туда и сюда,
                А тучи уплыли –
                не видно их за окном.

                * * *
               

         У ЦЗЮНЬ (469 – 520)

                ВЕСЕННИЙ СНЕГ

               За ветром весенним
                гонится вслед снегопад,
               Метёт над равниной
                перед горою Ушань.
               Любуюсь в восторге
                я этим вихрем сейчас,
               А он всё несётся —
                разве удержишь в руках?
               А ты о чём мечтаешь
                в этот час,
               Прошедшей юности
                друг задушевный мой?
               Быть может, подождём,
                пока утихнет снегопад,
               И встретимся с тобой
                у городских ворот?
               
                * * *

               

          У ЦЗЮНЬ (469 – 520)

            ПИСЬМО ЧЖУ ЮАНЬСЫ

Туман рассеялся, и ветер перестал;
слились в одно и небеса и горы.
Вдоль по течению плыву я без забот,
и всё равно мне - на восток или на запад.
Сто ли, наверно, от Фуяна до Тунлу,
и всюду – гор причудливые склоны,
и реки изумительной красы,–
каких нигде не встретишь в Поднебесной.
Вода в реке – как нежная лазурь,
увидеть можно дно на тысячу саженей.
И стайки рыб, и россыпи камней –
всё без помехи можно в ней увидеть.
Но вдруг – как будто звонкая стрела,
река стремительным становится потоком,
и диких волн огромные валы
несутся, будто скачущие кони.
Крутые берега и склоны гор
озябшими деревьями покрыты.
Таится мощь и сила в тех горах,
соперничают горы меж собою –
те, что вблизи, и те, что в отдаленье.
Бесчисленное множество вершин
стремятся ввысь, куда ни кинешь взоры.
Потоки бурные стекают по горам,
и с шумом ударяются о камни –
«лин – лин» разносится повсюду их журчанье.
Прекрасных птиц щебечут стайки там и тут,
«ин – ин» зовут друг друга своим пеньем.
Поют цикады здесь на тысячу ладов –
стрекочут без конца и перерыва.
Под стать им обезьяны, что кричат
на сто ладов, и тоже –  беспрерывно.
Здесь тот, кто соколом стремится ввысь взлететь,
увидит гребни гор – и успокоит сердце,
а тот, кто от своих мирских забот
не может оторваться и на время,
увидев здешние долины и ущелья,
уже забудет о пути домой.
Густые ветви заслоняют небеса,
здесь даже днём – как в сумерках вечерних.
Лишь там, где ветви редкие растут –
и то, лишь изредка – увидеть можно солнце.

              * * *
   
      ХЭ СУНЬ (480? – 518)

              ОСЕННИМ ВЕЧЕРОМ, С ПОЧТЕНИЕМ ПОСВЯЩАЮ
               СТАРШЕМУ ДВОЮРОДНОМУ БРАТУ ЧЖИНАНЮ

       Во дворе, незаметно,
                увядает листва орхидей,
       И цветок за цветком
                осыпается лотос в пруду.
       Средь высоких деревьев
                шум ветра слышней и слышней,
       И сияет луна
                в опустевшем осеннем саду.
       О тебе вспоминаю –
                и на сердце тоска и печаль,
       Каплют ночь напролёт
                в тишине водяные часы.
       Тронул струны на цине,
                но не радуют звуки меня,
       И за чаркой хмельной
                всё вздыхаю, вздыхаю один.
       И тоскливо, и грустно,
                холод входит в открытую дверь,
       Вышел в сад, побродить –
                всюду тени косые скользят.
       Так зачем же, не знаю,
                горевать и печалиться здесь,
       Не вернуться ли мне
                к милым сердцу родимым полям?

                * * *
 
             
               

          ХЭ СУНЬ (480? – 518)

        ПОКИДАЯ ЦЗЯНЧЖОУ,РАССТАЁМСЯ СО СТАРЫМИ ДРУЗЬЯМИ

              Из года в год
                по жизни вместе шли,
              Но день настал –
                друзей распался круг.
              Река всегда
                лишь на восток бежит*,
              Её уже
                на запад не вернуть.
              Стучался дождь
                полночный к нам в окно,
              Но вот рассвет,
                свечей растаял дым,
              На сердце грусть,
                не пьётся и вино,
              Когда ещё
                бок о бок посидим?


* Многие реки в Китае текут с запада на восток. - В.С.

                * * *

          СЯО ЦЗЫЮНЬ (487 – ?)

             НА ЗАКАТЕ, В ОБЛАСТИ СИЧЖАЙ, СМОТРЮ НА ГОРЫ ХАЙШАНЬ

                Рыбачья лодка
                к берегу идёт,
                С корзиной трав
                спешит домой девчушка.
                И облака
                плывут к вершинам гор,
                А на поля
                уж потянулись гуси.
                Звенят цикады,
                осень возвещая,
                Душистых трав
                уж аромат не слышен.
                Мой друг отшельник –
                рядом с облаками,
                Мечтает там
                навеки поселиться.


                * * *

           СИН ШАО (496 –?)

                ТОСКУЮ ПО ТЕБЕ
 
           Весеннее платье
                свободней на мне, что ни день,
           Цветущая слива
                не радует грустных очей.
           Лишь ты в моих мыслях,
                всё жду, дожидаюсь тебя,
           Когда возвратишься,
                боюсь, не узнаешь меня.

                * * *

               

         СЯО ТУН (501 – 531)

                О ТОМ, ЧТО НА ДУШЕ

           Мой господин,
                сейчас ты далеко,
           Ты от меня
                уехал на край света.
           Смотрю я вдаль,
                на горы и на реки,
           Как много их
                меж нами пролегло!
           Расстались мы
                в осенний листопад,
           И вот уже
                прошла пора цветенья.
           Уж летний гром
                вздыхает в отдаленье,
           И небосвод,
                как будто весь в слезах.
           Смотрю с тоской,
                печали нет предела,
           О, как болит
                израненное сердце!

                * * *
 

           СЯО ГАН (503 – 551)

                НОЧНОЙ НАПЕВ

           Ночью так одиноко,
                печаль истомила мне грудь,
           В орхидейных покоях
                восковую задула свечу.
           Только жаль, что на небе
                слишком ярко сияет луна,
           И, в окно заглянувши,
                светит прямо ко мне на кровать.

                * * *               
               

               
               


            ЮЙ СИНЬ (513 –  581)          

                ОСЕННЕЙ НОЧЬЮ ВИЖУ ОДИНОКО ЛЕТЯЩЕГО ГУСЯ

         Озябший гусь, отбившийся от стаи,
                так жалобно кричит,
         Он поздней ночью в лунном свете
                один летит.
         И что поделать, коль на сердце
                всегда печаль?..
         Сегодня ночью нам обоим —
                не спать, не спать…
               
                * * *               
      ПЭЙ ЖАНЧЖИ (? – 555)

                О ТОМ, ЧТО НА ДУШЕ

         Лишь на миг я во сне
                увидала тебя,
         А очнувшись от сна,
                поняла, что спала.
         С боку на бок верчусь,
                не могу я заснуть,
         И,накинув халат,
                по покою брожу.   
         Ох, студён же, студён 
                резкий ветер к утру,
         Еле-еле найдёшь
                в хмуром небе луну.
         В этой спальне пустой
                вновь встречаю зарю -
         Не вернулся домой
                тот, о ком я грущу.

                * * *               

               

         ИНЬ КЭН (VI в.)

                СПЕШИЛ К ПЕРЕПРАВЕ,
                ЧТОБЫ ПРОВОДИТЬ ЛЮ ГУАНЛУ,
                НО ОПОЗДАЛ

               Я всё ещё
                стою на берегу,
               И вдаль гляжу –
                туда, где переправа.
               Удары вёсел
                не слышны уже,
               И парус джонки
                слился с облаками.
               Пустой причал –
                над ним лишь чаек стон,
               Все разошлись –
                людей нет у беседки.
               Озябший лес
                роняет свой убор,
               А рыболов 
                уж сматывает леску.
               Как вышло так:
                поврозь идём с тобой -
               Ты – по реке,
                а я – к себе домой!

                * * *


               ЛИ СЕ (VI вв.)

                БЫСТРОНОГИЙ КОНЬ

               Лихой скакун,
                и вдруг — едва плетётся,
               В мирской пыли
                по переулкам грязным.
               Забыл задать
                ему люцерны конюх,
               Не накормил
                и всадник сеном пряным.
               А он, ведь, мог
                гнать варваров коварных,
               Мог усмирять
                волненья диких хусцев*.
               К чему ему
                уздечка дорогая?
               Жемчужный пот
                сиял бы перламутром.

 * Общее наименование некитайских племён севера. - В.С.

                * * *


         ЧЭНЬ СЮАНЬ (? – 607?)

                ГНЕДОЙ СКАКУН

               Небесный конь
                потеет, словно кровью,
               Лишь щёлкнет хлыст -
                легко взлетит на гору.
               Пусть за Стеной*
                вода в реке замёрзла,
               Но всё равно
                тот конь на север рвётся.
               Рожок озяб,
                цветущих нет деревьев,
               Свирель грустит,
                что ивы облетели.
               Мечтает конь
                за ветром вслед умчаться,
               Стыдится, что
                плетётся в экипаже.

 * Имеется в виду Великая Китайская стена. — В.С.

                * * *   

               

          КУН ШАОАНЬ (577 – 622?)

                ЛИСТОПАД

           Ранняя осень
                поблёкшие листья страшит,
           Мчатся по ветру,
                подобные чувствам скитальца.
           Кружатся долго,
                на землю упасть не хотят,
           Можно сказать:
                о роще родимой печалясь…

                * * * 
               
               

         ВАН ЦЗИ (585 – 644)

                СМОТРЮ ВДАЛЬ

           В вечерних сумерках
                вдаль устремляю взор,
           Брожу без цели —
                где найти приют мне?
           В лучах заката —
                склоны ближних гор,
           А роща вдалеке —
                вся в золото одета.
           Пастух усталый
                медленно бредёт,
           Спешит охотник:
                в тороках — добыча.
           Никто из них
                меня не узнаёт,
           Стихи читаю,
                чтоб развеять скуку.

                * * *
    
               

         ЮЙ ЧЭНШИ (VI в.)

                ДОЛГАЯ РАЗЛУКА

         Когда расставались –
                ивовый пух облетал,
         И вот уже осень –
                редкою стала листва.
         Румяна намокли –
                в зеркало стыдно взглянуть,
         В тоске похудела –
                пояс пришлось подтянуть.
         Письмо получила:
                пишешь, не вышел, мол, срок,
         Во сне же видала:
                сказал, что вернёшься домой.
         Впустую увянет
                румянец на свежих щеках –
         Закрывши калитку,
                грущу, как и прежде, одна.

                * * *
               
               

          ХЭ ЧЖИЧЖАН (659 – 744)
               
            СОЧИНИЛ В ЗАГОРОДНОМ ДОМЕ
                ГОСПОДИНА ЮАНЯ
               
        С хозяином
                мы вовсе не знакомы –
        Забрёл случайно
                в эти я места.
        Что нет вина у Вас –
                не стоит беспокойства:
        Немного денег
                есть ведь у меня!

                * * *

               
               
       ЧЭНЬ ЦЗЫАН (661 – 702)               
               
           ВЕСЕННЕЙ НОЧЬЮ РАССТАЁМСЯ С ДРУГОМ

        Свечи серебряной
                курится сизый дым,
        Циновки, кубки
                с золотым узором –
        Пируем грустные
                под звуки сэ* и цинь*:
        Идти мне предстоит
                через холмы и горы.
        Луна поблёкшая
                укрылась в деревах,
        И Млечный Путь уже
                не виден на рассвете.
        В Лоян дорога так
                томительно–длинна,
        Когда теперь с тобой
                друг друга снова встретим? 

  * Струнные музыкальные инструмент. - В.С.

                * * *

               

            СУ ТИН (670 – 727)               
               
       ТРЕВОЖНЫЕ ЧУВСТВА НА ОСЕННЕЙ РЕКЕ

       Северный ветер
                гонит по небу тучи,
       Катятся волны
                вдаль чередой бесконечной.
       Смотришь на это —
             и чувства приходят в смятенье,
       Осени звуки
                нет больше мочи слушать.               
               
                * * *               
         
      ВАН ЧАНЛИН (698 – 765?)

                НАБЛЮДАЮ ЗА ОХОТОЙ

       Хохлатый ястреб* только-только  пущен –
                несётся над пожухлою травой,
       Золотогривый конь узды не чует –
                за ним летит, как будто вихрь шальной.
       И я когда-то тешился охотой,
                в степи немало зайцев затравил,
       А ныне конь, умчавшийся далёко,
                в душе  те чувства снова пробудил.

 * Spizaetus nipalensis. - В.С.

                * * *
               
               

           ЦЗУ ЮН (699 – 746)

              В УСАДЬБЕ ГОСПОДИНА СУ

       Поставил дом
                в уединённом месте,
       Придёшь сюда –
                забудешь суету.
       Перед окном –
                причудливые горы,
       А там, вдали –
                бежит река Фэншуй.
       В саду бамбук
                весной – ещё под снегом,
       И полумрак,
                хоть солнце не зашло,
       Безлюдно здесь –
                ни говора, ни смеха,
       Сиди себе
                и слушай соловьёв!

                * * *               
 
         ВАН ВЭЙ (701 – 761)

              ЗАВОДЬ, ГДЕ ОХОТИТСЯ БАКЛАН

        В воду нырнул он,
                где лотосов красных ковёр,
        Вынырнул снова –
                над берегом чистым взлетел.
        Взмыл одиноко
                мохнатым намокшим комком,
        С окунем в клюве
                уселся на старом бревне.

                * * *
               

               

        ВАН ВЭЙ (701 – 761)

          В ЦИЧЖОУ ДАРЮ НА ПРОЩАНИЕ ЦЗУ ТРЕТЬЕМУ

       Встретились с Вами —
                и радостью оба полны,
       С Вами расстались —
                и оба теперь мы грустим.
       Полог прощальный —
                и в беспокойстве душа,
       В город пустынный
                снова приходит печаль.
       Небо застыло —
                далёкие горы чисты,
       Солнце заходит,
                стремительны воды реки;
       Лодку едва отвязали —
                а Вы уже так далеко,
       Вдаль гляжу я за Вами,
                и долго стою над рекой.

                * * *

               

           ВАН ВЭЙ (701 – 761)

                ЧЕТВЕРОСТИШИЕ

        Пришли Вы 
                из родной моей деревни,
        Должно быть,знаете,
                как там идут дела.
        Скажите,
                под окном моим узорным,
        Там слива зимняя
                ещё не расцвела?

                * * *
               

          ВАН ВЭЙ (701 – 761)
 
                ДОМ В ГОРАХ ЧЖУННАНЬ               

       Зрелые годы
                склонили на праведный путь, 
       К вечеру жизни
                в Наньшани обрёл я приют; 
       Радость приходит —
                бродить одиноко иду:
       Лучшее время,
                чтобы постичь пустоту.
       Бывало, дойду
                до самых истоков ручья,
       А то — созерцаю,
                как всходят вдали облака.
       Нечаянно так,
                в лесу повстречав старика,
       Болтаем, смеясь,
                забыв, что домой нам пора!

                * * *
               

             ВАН ВЭЙ (701 – 761)

       ЖИВУ ОТШЕЛЬНИКОМ В ГОРАХ. ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

       В пустынные горы,
                сразу же после дождя,
       С вечерней прохладой
                новая осень приходит;
       Средь сосен высоких
                вновь яркая светит луна,
       И чистый источник
                струит по камням свои воды.
       Из рощи бамбуков
                доносится девичий смех,
       Колышется лотос
                под вёслами лодки рыбачьей.
       Пусть трав ароматных
                в озябших горах уже нет,
       Но разве не стоит
               подольше мне здесь задержаться?

                * * *               

             ВАН ВЭЙ (701 – 761)

                У ПЕРЕКАТА

      Словно шорох са-са –
                тихий осенний дождь,
      Мчит по камням вода –
                бурный речной поток.
      Бьётся волна о волну –
                брызги летят кругом,
      Цапля в испуге вдруг
                взлетела – и села вновь.

                * * *

      ВАН ВЭЙ (701 – 761)

                НА ОХОТЕ               

      Ветер неистов —
                звенит на ветру тетива,
      Военачальник
                охотиться едет в Вэйчэн.
      Травы сухие —
                пронзает их сокола взгляд,
      Снег весь растаял —
                не вязнут копыта коней.
      И не заметил,
                промчались как город Синьфэн,
      Едем обратно —
                к военной заставе Силю.
      Глянул назад —
                туда, где стреляли орлов:
      Тысячи ли —
                облака, да бескрайняя степь...               
    
                * * *               

           ВАН ВЭЙ (701 – 761)

             ДАРЮ ПЕРЕД  РАЗЛУКОЙ

      Сойдя с коней,
                мы выпили с тобою;
      Спросил тебя:
                куда лежит твой путь?
      Ответил ты,
                что всё тебе постыло,
      Что лишь в горах
                ты обретёшь приют.
      Ну, что ж, – иди,
                расспрашивать не стану,
      Иди туда,
                где облака плывут…
               
                * * *


        ВАН ВЭЙ (701 – 761)
 
         ОТВЕЧАЮ ЧЖАНУ, ПОМОЩНИКУ НАЧАЛЬНИКА УЕЗДА

      На склоне лет
                ценю лишь безмятежность,
      Уже ничто
                мне не тревожит сердце;
      Собой живу,
                больших не строю планов,
      Пустое всё –
                вернулся к роще старой.
      Теперь мне грудь
                ласкает ветер в соснах,
      В горах мой цинь
                звенит средь лунной ночи.
      Каков закон
                побед и поражений?
      Ответ ищи
                в простой рыбачьей песне!*

*Намёк на оду Цюй Юаня «Отец-рыбак», в которой старый рыболов не смог ответить поэту на его вопрос, в чём причина его неудач, и, напевая песню «Коли чиста вода в реке Цанлан, могу я вымыть в ней свою шапку», удалился. - В.С.

                * * *               
               

       ВАН ВЭЙ (701 – 761)

                СОЧИНИЛ В ДЕРЕВНЕ НА РЕКЕ ВАНЧУАНЬ
                ВО ВРЕМЯ ЗАТЯЖНОГО ДОЖДЯ

      Дождь зарядил. Над опустевшей рощей
                дым очага уходит прямо в небо:
      Селяне варят коноплю да просо,
                чтоб в поле было чем им пообедать.
      А над полями, что дождём залиты,
                летит неспешно белых цапель стая,
      В густой тени разросшихся деревьев
                щебечут иволги, не умолкая.
      Брожу в горах. Чтоб истину постигнуть,
                смотрю, как быстро облетают розы,
      Когда пощусь, под соснами срываю
                подсолнухи, покрытые росою.
      Давно со стариками, даже в шутку,
                за место на циновке я не спорю,
      Но вот морские чайки почему-то
                всё так же на меня с боязнью смотрят!

                * * *               

           ВАН ВЭЙ (701 – 761)

                ПЕРЕВАЛ, ГДЕ РУБЯТ БАМБУК

      В безлюдной реке
                отражается стройный бамбук,
      Лазурные воды
                подёрнулись лёгкою рябью.
      К отшельникам ночью
                тропой незаметной уйду,
      Тогда дровосеки,
                и те обо мне не узнают.

                * * *
               

        ВАН ВЭЙ (701 – 761)

 
            В ГОРАХ ПИШУ ПЭЙ ДИ – БЛЕСТЯЩЕМУ ТАЛАНТУ

Вот-вот закончится последний зимний месяц,
теплеет воздух, и яснеют дни,
в родных горах
сейчас так славно прогуляться!
Вы ж, сударь мой,
твердите всё каноны,
и друг Ваш неотёсанный не смеет
в такое время беспокоить Вас.
Один, поэтому, отправился я в горы,
немного отдохнул в монастыре Ганьпэй,
с буддийскими монахами откушал
их трапезы,
и путь продолжил свой.
Когда я вброд переходил по чёрным водам
реки Башуй, то ясная луна
окрестности так ярко освещала!
Ночной порой поднялся я на холм –
река Ваншуй рябилась предо мною,
и две луны – на небе и в воде!
В горах озябших,
где-то вдалеке,
увидел я огни,
они мерцали
то ярче, то, как будто угасали,
между ветвями рощи небольшой.
Продрогшие от холода собаки
в глухих проулках жались по дворам,
рыча на всех, подобно леопарду,
а на базарной площади селенья
и поздним вечером всё обдирали рис:
глухие звуки те перемежались
со звоном колокола, что по временам
сюда доносится от стен монастыря.
   Сижу сейчас один; слуга-мальчишка
ничем не нарушает тишины,
и столько на душе воспоминаний
о днях минувших, о делах былых!
О том, как, взявшись за руки, ходили
тропинкой узкой, декламируя стихи –
тропинкой той, что вьётся вдоль реки.
    Когда ж дождёмся мы поры весенней,
когда деревья все и травы расцветут, –
вот будет время, чтоб полюбоваться
далёких гор весеннею красой!
Тогда на перекатах заиграют
то тут, то там весёлые ельцы,
и чайки белые
свои расправят крылья;
обильная роса
низины увлажнит,
а по утрам
среди полей пшеничных,
вновь закричит токующий фазан!
И время это
ведь уже не за горами –
со мною Вы
не согласитесь побродить?
Конечно, если бы не знал я,
о благородной чистоте Вашей души,
то разве стал бы я писать Вам
об этом, в общем-то,
не столь уж важном деле?
Хотя и есть
большой в нём интерес!
Увы, разносчик ароматных трав,
с которым я передаю это письмо,
уже собрался уходить,
и я кончаю.
                Ван Вэй, отшельник горный, написал се.
               
                * * *
               

          ЛИ БО (701 – 762)
 

                СМОТРЮ НА ГОРУ МУГУАШАНЬ (ГОРУ АЙВЫ)            

                Встав спозаранку,
                вижу солнечный восход,
                А на закате —
                птиц, сидящих вдалеке.
                И кисло так               
                становится в душе,
                Гора Айвы —
                понятно всё без слов!

                * * *
               
               

          ЛИ БО (701 – 762)
    
                ПЕСНЯ ТОРГОВОГО ГОСТЯ               

                Заморский гость,
                поймав, попутный ветер,
                Вот – вот на лодке
                в путь умчится дальний.
                Его сравню я
                с птицей быстрокрылой:
                Один лишь миг —
                его простыл уж след!

                * * *

       ЛИ БО (701 – 762)

                БЕЛАЯ ЦАПЛЯ

               Белая цапля
                бредёт по осенней реке,
               Белая, словно,
                только что выпавший снег.
               Праздно шатаюсь,
                обратно идти не спешу,
               Рядом с рекою
                так хорошо одному!

                * * *          
               

       ЛИ БО (701 – 762)

                СМОТРЮ, КАК НАПУСКАЮТ БЕЛОГО КРЕЧЕТА

              В восьмой луне
                поднялся свежий ветер,
              В парчу одет
                монгольский белый кречет.
              Вдаль улетел,
                подобен хлопьям снега,
              И за версту
                шерстинку он заметит!

                * * *

      ЛИ БО (701 – 762)

                ПУТЕШЕСТВУЯ ПО СЕВЕРНЫМ ОКРАИНАМ,
                ПИШУ ОБ ОХОТЕ

            Взгляни на этих молодцов:
            С рождения никто из них
                не прочитал и пары книг,
            Одна охота на уме:
                бахвалясь, скачут на коне.
            У каждого — дородный конь...
                Вот осень, по траве сухой
            Несутся, догоняя тень,
                не знаю, кто кичливей всех?
            Взмахнут хлыстом, взметая снег, —
                и зазвенит тугая плеть.
            Напившись сладкого вина,
                взяв соколов, спешат в поля.
            А то натянут гибкий лук,
                но стрел впустую не метнут,
            А пару серых журавлей
                одной стрелой собьют с небес!
            Те, кто встречался на пути,
                спешили в сторону уйти:
            Охотников свирепый вид
                способен камни устрашить!
            Да, изучив и сотню книг,
                не стать такими, как они,
            И мне, чья голова седа,
                уже охотником не стать!

                * * *

        ЛИ БО (701 – 762)


                ГНЕДОЙ СКАКУН

           Гнедой скакун
                несётся с ржаньем громким,
           Как дробь звенит
                стук яшмовых копыт.
           Встал у реки:
                не хочет идти в воду –
           Как будто жаль
                попону намочить.
           Лежат снега
                на перевале горном,
           И гарнизон
                укрыли облака.
           Взмахну кнутом, и –
                в дальнюю дорогу,
           И где уж тут
                о чувствах вспоминать!

                * * *   

               

         ЧЖАН ЯО (дин. Тан)

                УПУСТИЛ БЕЛОГО КРЕЧЕТА

          В пёстром наряде –
                белые перья с узором –
          В небе вечернем
                острые крылья расправил,
          Под облаками
                делает ставки, клекочет,
          В снежную бурю
                сбился с пути, бедолага.
          Там, у плотины,
                белую цаплю спугнул он,
          А у амбара
                диких фазанов встревожил.
          Вот и не знаю,
                в этой пустыне безмолвной,
          Где то теперь он
                ищет приют себе поздний?

                * * *

         ДУ ФУ (712 – 770)

                ХУСКИЙ СКАКУН ГОСПОДИНА ФАНА
                ИЗ ВОЕННОГО ВЕДОМСТВА

         Хуский* скакун
                из далёкой страны Давань,**
         С тонким ребром,
                лёгкий, но крепкий костяк.
         Уши торчат,
                словно бамбука ростки,
         Скачет же так,
                будто по ветру летит.
         Нет для него
                трудных и долгих путей,
         Может спасти
                он от напастей и бед.
         Добрый скакун...
                если такой у тебя,
         Тысячи ли
                можешь легко проскакать!


*Ху — так древние китайцы называли кочевников севера и северо-запада. — В.С.
**Давань — в древности располагалась в районе современной Ферганы. — В.С. 

                * * *

               

        ДУ ФУ (712 – 770)


                СВИТОК С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ЯСТРЕБА

          На шёлковом свитке
                ветер поднялся холодный –
          Охотничий ястреб
                мастерски так нарисован.
          Приподняты крылья – 
                хитрого зайца припомнил!
          Насупившись, словно
                кочевник угрюмый, смотрит.
          За шёлковый должик*
                к нашести блестящей привязан.
          Рисованный ястреб!
                А, кажется, стоит подкликнуть,
          И может тот час он
                всех птиц перебить беспощадно,
          Их кровью и перьями
                ровную степь всю – забрызгать!..
               
*Тонкий кожаный или шёлковый шнур, один конец которого крепится к опутенкам птицы, а   
другой - к нашести, на которой сидит птица.- В.С.               

                * * *

       ДУ ФУ (712 - 770)

      СТАЛ СВИДЕТЕЛЕМ ТОГО,КАК ВАН ЛИНЬ, ИЗ ДЕПАРТАМЕНТА УЧЁТА ЛОШАДЕЙ И СКОТА,
        ПОВЕЛЕВАЕТ ПОЙМАТЬ В ГОРАХ ЦЗИНЬШАНЬ БЕЛОГО КРЕЧЕТА И ЧЁРНОГО ЯСТРЕБА.(I)

        Снег завьюжил белою яшмой -
                это кончилась ясная осень,
        Не жалей, что твой "дивнокрылый"*
                улетел куда-то далёко.
        Пусть растратит он на просторе
                свою удаль и пыл молодецкий,
        Ни к чему всей гурьбою стараться,
                расставляя силки и сети.
        Сам себе он с рожденья охотник,
                нет ему в целом мире равных,
        С ним соперничать мало кто может -
                и стыдится он сесть на перчатку.**
        Птица Пэн*** его сторонится -
                он подняться ей в Небо мешает,
        Лунный заяц**** же спрятался в норы,
                и сидит себе там без печали!

* Образно о белом кречете. - В.С.
** Специальная перчатка с нарукавником, которая предохраняет руку охотника от острых когтей ловчей птицы. - В.С.
*** Мифическая птица огромного размера. - В.С.
**** Мифический заяц, живущий на Луне. - В.С.      


    ДУ ФУ (712 – 770)

                ЧЕТВЕРОСТИШИЕ

          Речная лазурь —
                и белые цапли над ней,
          А в тёмных горах
                цветы запылают вот–вот.
          И эта весна,
                как видно, уходит опять,
          Когда же придёт
                мне время вернуться домой?

                * * *
               
               

        ЦЯНЬ ЦИ (722 – 780)


              ДИКИЙ ГУСЬ, ВОЗВРАЩАЮЩИЙСЯ НА СЕВЕР

         Скажи, зачем же ты от южных рек
                опять летишь себе на север?
         Лазурна их волна и отмели чисты,
                трава густая покрывает берег.
         Быть может, лунной ночью в струнах сэ
                ты слышишь чью-то скрытую обиду?
         Напев печальный ты не смог стерпеть,
                и повернул на север свои крылья?
               
                * * *   
 
               
        НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР  (дин. Тан)

                НАДПИСЬ НА СТЕНЕ

         Пучок соломы
                бросил я в очаг –
         В одно мгновенье
                вспыхнул и погас он.
         Уж лучше было взять
                обрубки старых пней –
         Пусть медленно горят,
                зато огонь их жаркий!

                * * *
               

       ГЭН ВЭЙ (VIII в.)      

                ОСЕННИЙ ДЕНЬ

         Закатные лучи
                скользят по деревушке,
         Пришла печаль ко мне –
                но с кем её избыть?
         Дорога старая
                пустынна и безлюдна,
         Лишь ветер осени
                колосья теребит.
               
                * * *
               
       ВЭЙ ИНЪУ (737 – ок.791)               
 
                ОХОТА НА ФАЗАНА

             Верхом на коне
                несусь к восточным холмам,
             Рассвета лучи
                скользят по окрестным полям.
             Заметил: над полем
                взлетела фазанов чета —
             Пустил две стрелы,
                сильнее пришпорив коня.
             Хотя и не сто
                фазанов сегодня добыл,
             Доволен и тем,
                что радость опять ощутил:
             Перья — по ветру,
                пробита узорная грудь,
             Падают вниз,
                парчовый свой хвост опустив.
             Весело мне,
                скитальцу в этом краю,
             И я молодым
                ни в чём подражать не хочу.
             Стрелы свистят,
                протяжно звенит тетива,
             А в памяти снова
                родная до боли межа.               

                * * *
               

           ХАНЬ ЮЙ (768 – 824)

                ЗАДУШЕВНОГО ДРУГА…

          Задушевного друга,
                поистине, встретишь не часто…
          Вот подумал об этом —
                и не в силах расстаться с тобой.
          И пока ещё небо
                не окрасили краски рассвета,
          Взявшись за руки, бродим
                под сияющей, яркой луной.

                * * *
               

        ХАНЬ ЮЙ (768 – 824)

           ТЫСЯЧЕВЁРСТНЫЙ КОНЬ

Сначала в мире появляется Бо Лэ,
способный распознать лихого скакуна,
и лишь потом — тысячевёрстный конь.
Тысячевёрстный конь найдётся -то всегда,
вот знатока коней не часто можно встретить.
А потому, хотя бы и имелся
прославленный скакун, но если он
окажется в руках какого-то раба,
то опозорен будет непременно,
и сдохнет, как простой рысак,
среди яслей в конюшне тесной,
и прозвище “тысячевёрстный конь” ему уж не дадут.
Скакун, которого зовут тысячевёрстным,
он за один приём порою может
съесть целый  дань отборного зерна.
Слуга же тот, что корм даёт коню,
не зная, что тот может проскакать
все десять тысяч вёрст,не уставая,
накормит лишь его, и только!
Но даже если есть скакун способный,
без устали скакать весь день-деньской,
а держат его впроголодь, тогда ведь
и сила будет у него не та,
и прирождённые свои таланты
не сможет проявить он в должной мере,
и посчитают его тогда обычным рысаком,
а раз не смог он получить того, что должно,
то как тут требовать тогда,
чтоб проскакал он тысячу всю вёрст?
Лишь только подгонять, не понимая
природной сущности его;
кормить, но быть не в состоянье
уразуметь талант его врождённый;
по ржанию его
не распознать стремлений его скрытых —
а вместо этого взять в руки хлыст упругий
и, став лицом к коню,
при этом говорить: “Нет в Поднебесной
ни одного лихого скакуна!”
Ну, ну!.. Так, значит, нету
ни одного лихого скакуна?
А может быть вернее будет,
что нет того,
кто разглядеть такого может?    
               
                * * *               
               

         ХАНЬ ЮЙ (768 – 824)


               ФАЗАН, СБИТЫЙ ПРИВЯЗНОЙ СТРЕЛОЙ

          Выжжены травы огненным палом –
                тихо в степи и печально,
          Сокола дикий фазан испугался –
                скрылся, вернётся едва ли.
          Удалью бравый военачальник
                хочет своей отличиться:
          Лук выгибает, гарцует в седле –
                вот чем он смог похвалиться!
          Степь постепенно всё уже и уже,
                тех, кто глазеет – всё больше;
          Выпорхнул дикий фазан, испугавшись –
                лук зазвенел напряжённо.
          Взвился фазан над толпою высоко,
                метров на тридцать, не меньше, –
          Сбитый стрелой с золотым опереньем,
                падает с нею на землю.
          Наш генерал улыбнулся, довольный,
                свита его поздравляет;
          Перья фазаньи летают повсюду,
                медленно вниз опадают.

                * * *               
               
            ЛЮ ЮЙСИ (772 – 842)
 
                ОСЕННИЙ ВЕТЕР
               
          Не знаю, откуда
                пришёл к нам осенний ветер?
          Уныло шумит он,
                гусей провожая табун.
          В садовых деревьях
                листвой шелестит на рассвете,
          И гость одинокий
                всех раньше услышал тот шум.
 
                * * *

         ЛЮ ЮЙ-СИ (772–842)
               
                БЕЛЫЙ КРЕЧЕТ

         Пух и перья - с пёстрым узором,
                словно белое платье на нём,
         Держит всадник его над собою -
                беззаветна отвага его!
         Чуть подбросишь - и маленькой точкой
                в облака он тотчас улетит,
         С диким клёкотом, с жаждою крови
                вновь крылами коснётся земли.
         Клювом яшмовым чёрно-зелёным
                он фазану нутро раскроит,
         Когти, твёрдые, словно железо,
                зайцу в самое сердце вонзит.
         Всех вокруг он хватает и губит,
                много тварей уже изловил,
         Оттого средь охотного люда
                самым лучшим он и прослыл!

                * * *               

               

         ЛЮ ЮЙСИ (772 – 842)
 
                СЛАВЛЮ СВОЁ СКРОМНОЕ ЖИЛИЩЕ

    Величье гор отнюдь не в их вершинах, вот если в них отшельник поселился – тогда и горы славу обретают.
    Величье рек отнюдь не в их глубинах, вот если водятся драконы в них – тогда и реки духов обретают.
    И точно так же – мой убогий дом моими добродетелями славен. Зелёным мхом ступени заросли, цветы и травы лезут прямо в окна – и всё же здесь учёные мужи беседуют друг с другом увлечённо.  (А не учёных здесь и не бывает).
Настроить  можно здесь замолкший цинь, перечитать буддийские каноны; вот пошлой музыки вам здесь не услыхать, вы не найдёте здесь и деловых бумаг, что сушат душу, изнуряют тело.
   И Чжугэ Лян жил в хижине убогой, и у Ян Сюна дом был незатейлив. Конфуций ведь сказал в своих «Сужденьях»: «Коль так живёт мудрец, – при чём тут бедность?!»
 
                * * *
            
               
           ЛЮ ЦЗУНЪЮАНЬ (773 – 819)         

                СНЕГОПАД НАД РЕКОЙ

                Тысячи гор вокруг, –
                но птиц в них не видать,
                Тысячи троп в горах, –
                но ни одного следа.
                Только маленький чёлн,
                да старый рыбак в плаще,
                Удит рыбу один,
                а над рекою – снег.

                * * *
 
               

         ЛЮ ЦЗУНЪЮАНЬ (773 – 819)
 
         ГУЙЧЖОУСКИЙ ОСЁЛ

  В Гуйчжоу, как известно, нет ослов,
но вот нашёлся тут любитель, падкий
до всяческих диковинок заморских,
который взял
да и привёз на лодке одного.
Использовать осла, однако, не сумел он,
и выпустил его в долину под горою.
Того осла увидел как-то тигр и показался
таким огромным этот зверь ему,
что принял, было, тигр его за духа
и, затаившись в роще средь дерев,
украдкой лишь подглядывать решался,
не понимая, кто это такой?
  Вот как-то раз раздался крик осла;
тигр испугался так,
что обратился в бегство,
решив, что тот вцепиться в него может.
Однако, убежав, вновь возвратился вскоре
осла того получше рассмотреть,
и понял вдруг, что тот осёл
ничем особенным не обладает.
И вот, к ослиным крикам попривыкнув,
стал тигр опять вокруг осла ходить,
схватить его, однако, не решаясь.
И так, за шагом шаг, приблизившись к ослу,
держаться стал на равных с ним сначала,
потом же стал подскакивать к ослу,
дерзить ему и даже оскорблять.
Осёл, сдержать не в силах гнева,
лягнул обидчика копытами своими.
Развеселился тигр и, взвесив всё в уме,
воскликнул: «Только и уменья?!»
Затем подпрыгнул, выпучив глаза,
и горло перегрыз ослу, а мясо
сожрал всё, без остатка, до костей,
и лишь тогда убрался восвояси.
  Увы! Ведь те, кто обликом велик,
должны способностями отличаться,
а те, чей голос потрясает Небо,
должны недюжинною силой обладать.
Не прояви осёл своих “талантов”,
тогда и тигр, будь он свиреп безмерно,
едва ли запугал того осла,
и не решился бы схватить его, конечно.
А ныне вышло вот как! Очень жаль!               

          * * *
       

               

          БО ЦЗЮЙИ  (772 – 846)

                СОКОЛИНАЯ ОХОТА               
 
        Осенью поздней
                бери из кречатни птицу –
        Жирными стали
                заяц степной и фазан.
        Сбрось с рукавицы –
                сокол воззрится в добычу,
        Сделает ставки –
                не промахнётся и раз!
        Сокола крылья –
                быстрые, словно ветер,
        Сокола когти –
                острые, будто игла!
        Раньше, бывало,
                птицам он был господином, 
        Нынче же вышло –
                на службу охотником взят.
        Кто же, скажите,
                смог с ним такое проделать?
        – Тот, кто искусен,
                должен секрет один знать:
        Сокол дичится,
                когда он только что пойман,
        Чтобы смирился, –
                заставь его поголодать!
        Досыта корма
                ему задавать не надо:
        Если он сытый,
                то слишком лениво летит.
        Если ж голодный, –
                добычу хватает жадно,
        Вот на охоту
                таким ты его и бери.
        Когти и крылья
                тогда обретают силу,
        И без усилий
                получишь то, что искал.
        Умный охотник –
                всего лишь лошадью правит,
        Если искусство
                охоты сокольей познал.
        Мудрый совет мой
                не оставляй без вниманья –
        Слышал об этом
                от многих сокольников я!
 
                * * * 
               
           ЛИ ХЭ (790 – 816)

                В ЮЖНОМ ПАРКЕ

       Кругом всё расцвело и травы разрослись –
                ласкает взор их буйное цветенье:
       Там белые, там красные цветы
                прекраснее, чем щёчки юной девы.
       Вот только жаль: вечернею порой
                чудесный аромат цветов иссякнет:
       Весенний ветер унесёт его с собой,
                как девушку, что в дом берут без свахи.

                * * *

              ЧЖАН ЧЖИХЭ (VIII в.)

                РЫБОЛОВ

         Белая цапля
                летит вдоль горы Сисайшань,
         Персик над речкой,
                где окуни так и кишат.
         В лыковой шляпе,
                в зелёном плаще травяном,
         Дождь или ветер –
                не повернёт он домой!

                * * *               
   
               

          ДУ МУ (803 – 853)

                В ОДИНОЧЕСТВЕ ПЬЮ ВИНО

         Разгулялся ветер,
                снег стучится в окна,
         Я, согревши руки,
                жбан открыл с вином.
         Каково бы было
                мне в рыбачьей лодке
         На реке осенней
                мокнуть под дождём.

                * * *

               

         ДУ МУ (803 – 853)


                ВЫДЕРЖАВ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ЭКЗАМЕНЫ,
                ПИШУ ДРУЗЬЯМ В ЧАНЪАНЬ

         Сдали успешно экзамен в Лояне
                мы раннею, ранней весной,
         Скачем теперь вот обратно к Чанъани
                весёлою дружной гурьбой.
         Юности нашей друзья и подруги,
                готовьте побольше вина:
         Скоро мы вместе с весною проедем
                заставою Ханьгугуань!

                * * *               
               
               

        ДУ МУ (803 – 853)

            ПИШУ НА СТЕНЕ ПАВИЛЬОНА МОНАСТЫРЯ КАЙЮАНЬСЫ.
              РЯДОМ С ПАВИЛЬОНОМ ТЕЧЁТ РУЧЕЙ ЮАНЬСИ,
                У КОТОРОГО ЖИВУТ ЛЮДИ

        Исчезли бесследно все те Шесть династий –
                лишь дикие травы кругом,
        А в небе бескрайнем всё так же, как прежде,
                станицы плывут облаков.
        По-прежнему птицы сюда прилетают,
                гнездятся всё в тех же горах,
        И люди всё так же поют или плачут
                под шёпот негромкий ручья.
        Глубокая осень завесила окна
                густой пеленою дождя,
        Вечерней порою на башне высокой
                мелодия флейты слышна.
        И всё-таки грустно, что нет больше в мире
                достойных людей, как Фань Ли,*
        Смотрю на восток… На озёра большие
                неясные тени легли.

*Фань Ли, сановник княжества Юэ в эпоху Вёсен и Осеней (770 – 476). Был советником правителя княжества Гоу Цзяня (правил с 496 по 465 гг. до н.э.). Помог ему уничтожить враждебное княжество У, после чего «сел в лёгкую лодку, прошёл по Трём рекам, спустился к Пяти озёрам. Люди не знали, куда он дальше направился». («Вёсны и Осени княжеств У и Юэ»). – В.С.
               
                * * *
               

            ДУ МУ (803 – 853)

                В СТИХАХ ВЫРАЖАЮ СВОИ ЧУВСТВА

                На небе – облака,
                туман окутал рощу,
                Реки зеркальной гладь –
                купается в ней осень.
                Где ты, о ком грущу
                бессонными ночами?
                – Лишь яркая луна
                сияет над горами.
 
                * * *               

          ДУ МУ (803 – 853)

                РЕКА ХАНЬЦЗЯН

              Катятся волны широкой реки,
                белые чайки над ними.
              Чист и прозрачен лазурный поток,
                можно и платье в нём вымыть.
              Едешь на север, идёшь ли на юг –
                следом торопятся годы.
              Солнце закатное стелет лучи
                вдаль уплывающей лодке.

                * * *               
            
         ДУ МУ (803 – 853)

                БАШНЯ У РЕКИ

         Пил в одиночестве
                весеннее вино,
         Изрядно захмелев,
                взошёл на башню.
         Не знаю, кто вспугнул
                гусей крикливых строй:
         Сквозь тучи над рекой
                спешат они подняться.

                * * *
 
               

            ДУ МУ (803 – 853)


                БРОЖУ В ГОРАХ               
 
         Всё дальше и дальше, в озябшие горы
                тропа, поднимаясь, ведёт,
         Здесь белые тучи в глубоких ущельях
                и редко людское жильё.
         Кленовою рощей вечерней порою
                любуюсь, с повозки сойдя —
         Под инеем листья алеют - пылают
                прекрасней весенних цветов!

                * * *               
               

           ДУ МУ (803 – 853)
            
                ВСПОМИНАЮ О ТОМ,
                КАК ПРЕЖДЕ ПРЕДАВАЛСЯ ПРАЗДНОСТИ

         Десять лет я по ветру носился,
                ни узды, ни поводьев не знал.
         И склонившись, бывало, над чаркой,
                сам себя я вином угощал.
         И в осенних горах, и весною
                распевал беззаботно стихи,
         А в буддийских подворьях Цзяньнани
                отдыхал от скитаний своих.   

                * * *
               

           ДУ МУ (803 – 853)
         
                НАПИСАЛ В ЮЖНОМ ФЛИГЕЛЕ БУДДИЙСКОГО МОНАСТЫРЯ
                КАЙЮАНЬСЫ, ЧТО В СЮАНЬЧЖОУ

          В приделе этом монастырском тесном
                постель, и та поместится едва ли,
          Но я весь день горами любовался —
                бокалов винных осушил немало.
          И как же жаль, что вместе с тёплым ветром
                пришедший ночью дождь я не услышал,
          А захмелев, лишь зря потратил время:
                напрасно он всю ночь стучал по крышам!

                * * *
            
          ДУ  МУ (803 – 853)

                ПИШУ НА СТЕНЕ БАШНИ
                БУДДИЙСКОГО МОНАСТЫРЯ  ЦЗИНЪАЙСЫ

               В вечерних сумерках
                все горы снег укрыл,
               В весеннем холодке
                я поднялся на башню.
               Один поднялся —
                и спустился я один,
               И разве кто поймёт,
                как на душе печально?

                * * *
               

         ДУ МУ (803 – 853)

                ПИШУ, ЧТОБЫ РАЗВЕЯТЬ ТОСКУ

           В Цзяньнани, помню, покутил я вволю —
                весёлые дома почасту посещал.
           Любил певичек с талией такою,
                чтобы одной рукою мог обнять.
           Так десять лет, как миг один, промчались,
                и понял я, что это был лишь сон…
           В Зелёном Тереме, быть может, вспоминают
                о нраве необузданном моём!

                * * *

               

        ДУ МУ (803 – 853)


                СОЧИНИЛ В ПОДАРОК ОХОТНИКУ

           Уже сразил ты пару орлов –
                кровь их ещё свежа,
           И вновь стегаешь коня хлыстом,
                плечи расправил опять.
           Только не надо сбивать стрелой
                гуся, что летит на юг:
           Может быть, он несёт письмо,
                которое где-то ждут.
               
                * * *



       ДУ МУ (803 – 853)

                ДАРЮ НА ПРОЩАНИЕ (ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ)

           Легка, стройна, изящна, грациозна –
                тебе всего тринадцать с небольшим,
           Бутону ты прелестному подобна,
                что пробуждён дыханием весны.
           Восточный ветер веет над Янчжоу, –
                который тянется на десять с лишним ли! –
           Я часто поднимал жемчужный полог –
                красавиц много, но с тобою – не сравнить!

                *

           Избыток чувств переполняет душу, –
                а, кажется, что их и нет совсем,
           Что пьём вино – ещё мы понимаем,
                но на лице – следа улыбки нет.
           Свеча горит, фитиль её – как сердце,
                что от разлуки близкой так болит:
           За нас роняет слёзы до рассвета,
                до самой ранней утренней зари.

                * * *
               

         ДУ МУ (803 – 853)

                В ЧАНЪАНИ ОСЕНЬЮ СМОТРЮ ВДАЛЬ

                Рядом с беседкой —
                красные клёны,
                В зеркале неба —
                ни паутинки.
                В красках осенних —
                Южные горы
                В воздухе чистом
                кажутся выше.
               
                * * *
               

          ДУ МУ (803 – 853)

                ВЗДЫХАЮ ОБ УШЕДШЕЙ ВЕСНЕ
               
                Ходил искать весну —
                да слишком поздно,
                К чему теперь роптать,
                что всё уж отцвело,
                Что ветер оборвал 
                все лепестки с цветов,
                А на ветвях уже —
                плодов созревших гроздья…
 
                * * *
            
          ДУ МУ (803 – 853)
 
                НАХОДЯСЬ В ОКРУГЕ ЦИАНЬ, СЛУЧАЙНО СОЧИНИЛ

         Склонилось солнце к горизонту,
                прощальный луч скользит по глади вод,
         И лёгкой струйкой дымки голубой
                спускается туман над рощей за рекой.
         Как много в заводи кувшинок —
                сплелись ковром зелёным, как с тоскою грусть,
         Но ветер западный подует вдруг —
                и разорвёт ковёр тот. Ну, и пусть!   
 
               
                * * *
               

          ДУ МУ (803 – 853)

                БЕЛЫЕ ЦАПЛИ
               
           В белоснежных накидках,
                с клювом, словно из яшмы,
           Стая рыбу ловила
                в тенистом горном ручье.
           Испугавшись, взлетела,
                в изумрудных горах исчезая — 
           Будто грушевый цвет
                на вечернем ветру облетел.
               
                * * *


         ДУ МУ (803 – 853)

                В ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ ДЕВЯТОЙ ЛУНЫ
                ПОДНИМАЕМСЯ В ГОРЫ ЦИШАНЬ

             Осенние краски в прозрачной реке,
                станицы гусей потянулись на юг;
             Вина и закусок с собой прихватив,
                в лазурные горы с друзьями иду.
             Непросто нам встретить в мирской суете
                людей, у которых улыбка в глазах,
             Давайте ж, сегодня позволим себе
                среди хризантем целый день пировать!
             Напившись же вволю хмельного вина,
                дань празднику этим мы сможем отдать,
            Однако, не будем, гуляя в горах,
                о том, что уж скоро закат, горевать.
            Так было и прежде, так будет и впредь –
                порядок вещей неизменен в веках,
            Зачем непременно, как циский Цзин-гун*,
                слезами одежды свои орошать?!


* Фраза является намёком на один из эпизодов, зафиксированных в «Вёснах и осенях философа Яня». В нём говорится следующее: «Однажды циский Цзин-гун гулял в горах Цишань и, посмотрев с северного склона горы на своё царство и столичный город, проливая слёзы, сказал: 'О, что поделать мне с тем, что, /подобно/ мощному горному потоку, /придётся и мне/ покинуть этот /мир/ и умереть!'  /Бывшие тут/ Ао Кун и Лян Цю-цзюй, оба вслед за Цзин-гуном, /стали/ проливать слёзы». – В.С.

                * * *
 
               

          ДУ МУ (803 – 853)

 
                РИФМЫ, СЛОЖЕННЫЕ В МУЧЖОУ

              У берега ручья –
                мосток рыбачий,               
              Ручей и горы –
                взгляд не оторвать!
              Дома и люди               
                спрятались куда-то,
              Лишь всюду слышится
                журчание ручья.
              В зелёных кронах
                птицы распевают,
              По горным склонам
                стелется туман.
              Весна уходит,
                а беспечный странник
              За чаркой чарку
                пьёт себе до дна!

                * * *
               

          ДУ МУ (803 – 853)
               
                СТАРОМУ РЫБАКУ

          Отринув заботы, сучёную нить
                забросил ты в воду, покрытую ряской,
          Ты ловишь и ночью, и в ясные дни,
                и сколько их минуло – не сосчитаешь.
          Ты мне говоришь, что в лодчонке своей,
                рыбачишь давно в этих водах прибрежных,
          Но что не встречался тебе человек,
                который сказал бы: «лишь  я один – трезвый!»*

   *Намёк на древнего поэта Цюй Юаня (до 340? – до 278?), который говорил: «Весь мир – в грязи, лишь я один  - чистый, все люди – пьяные, и лишь я один  – трезвый!» - В.С.
               
                * * * 
 
          ДУ МУ (803 – 853)
               
                ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

           Серебристый свет свечи осенней
                льёт на ширму зябкое сиянье,
           В руки взяв прозрачный лёгкий веер,
                светлячка прихлопнула с досадой.
           Холодно на яшмовых ступенях,
                словно на реке порой ночною,
           Лёжа на спине, смотрю на небо,
                где Ткачихи с Пастухом мерцают звёзды.
 
                * * *
               

           ЛИ ШАНЪИНЬ (813 – 853)

                НОЧЬЮ В ДОЖДЬ ПИШУ НА СЕВЕР

          Если спросишь: вернусь я когда,
                то отвечу: не знаю срока.
          Пруд пустынный в ночных горах
                наполняет дождями осень.
          Так, когда же с тобой опять
                посидеть у окна мы сможем,
          И, снимая с свечей нагар,
                вспоминать этот дождь и осень?
               
                * * *
               
               

          ЧЖАН ГУ (815 –?)

                НА БАШНЕ У РЕКИ ВСПОМИНАЮ О ПРОШЛОМ

          Поднялся на башню, что у реки,
                и с грустью в душе вспоминаю былое.
          Луна отражается в тёмной воде –
                с водою сливается небо ночное.
          Друзья, с кем любил я смотреть на луну,
                куда вы ушли, как узнать мне об этом?..
          А небо с луною и эта река –
                как будто такие же, как прошлым летом.

                * * *
               

         ВЭНЬ ТИНЪЮНЬ (? – 866)

                НА МОТИВ МЭНЦЗЯННАНЬ

             Печалей на душе
                несметное число,
             Печалей столько,
                что достигнут неба.
             Луна в горах
                не ведает о том,
             Какие думы
                беспокоят сердце.
             Опавшие цветы,
                что ветер оборвал,
             Передо мною
                тихо проплывают,
             А бирюзовых
                облаков гряда
             Вдали,
                над горизонтом,нависает.
               
                * * *

        ГАО ПЯНЬ (? – 887)

                ЛЕТНИМ ДНЁМ В ГОРНОЙ БЕСЕДКЕ

             Зелёной листвы глубокая сень —
                примета летнего дня,               
             Беседки резной отраженье в воде
                маленького пруда.               
             Едва лишь качнулся от ветерка
                прозрачной шторы хрусталь,
             И в то же мгновенье разлился кругом
                шиповника аромат.               

                * * * 
               
        ЛО ИНЬ (833 – 909)
               
                ПЫТАЮСЬ РАССЕЯТЬ ТОСКУ

            Что-то обрёл – и душа поёт,
                утратил –  и в сердце печаль.
            Много печалей, много забот –
                их ведь не сосчитать.               
            Нынешним утром вина полно,
                нынешним утром пьян.               
            Завтрашним днём печаль придёт,
                завтра придёт печаль.               

                * * *
               
               

        ЛО ИНЬ (833 – 909)

                НЕУДАЧНАЯ ОХОТА
      
            Молнии подобна резвая собака,
                да и лошадь птицею летит.
            Кажется: мгновенье — и проворный заяц
                гибели своей не избежит.
            Старый полководец с северных окраин
                не сумел косого затравить,
            Но охоту эту всё равно запомнит,
                долго будет в памяти хранить.

                * * *               
          ЛО ИНЬ (833 – 909)

                КАРТИНА «ВОСЕМЬ БЫСТРОНОГИХ СКАКУНОВ»

            Былых веков Му Маня* скакуны,
                не в здешнем мире, видно, рождены:
            Поджарые, в ногах таится вихрь -
                нет слов, насколько же они легки!
            И, если бы, допустим, в наши дни,
                вот этот, Хуалю,** ещё был жив,
            То без упругого и длинного хлыста
                с ним, вряд ли, можно было б совладать!

*Му Мань — чжоуский (XI — III вв. до н.э.) князь Му-ван; традиционно-условные годы правления 947 — 927 гг. до н.э. — В.С.
**Хуалю — кличка одного из восьми знаменитых скакунов Му-вана. — В.С.

                * * *
               
           ЦЮ ВЭЙ (эпоха Тан, 618 – 907)
 
             ЛЕПЕСТКИ ГРУШИ НА СТУПЕНЯХ ДВОРЦА

         Холодной белизной
                обманывают снег,
         Благоухание
                под платье проникает.
         На яшмовых ступенях
                их почти что нет —
         Весенний ветер
                всё не утихает!
               
                * * *
 
          ЧЖАН СЯОБЯО (династия Тан)

                ГОЛОДНЫЙ СОКОЛ

         Мыслями блуждает по степи широкой,
                там, где зайцы жирные сейчас,
         Устали не зная, точит клюв свой острый,
                перьями встряхнул уже не раз.
         Даже если снимут клобучок узорный –
                на ногах ведь – прочные шнурки*,
         И пока сокольник не взмахнёт рукою,
                не посмеет сокол, не взлетит.

*Имеется в виду т. наз. должик – тонкий шёлковый или кожаный ремешок, один конец которого крепится к опутенкам на ногах ловчей птицы, а другой удерживается в руках сокольника. – В.С.
               
                * * *

          СЕ ПАН (IX в.?)

                ЗОЛОТАЯ МОЛОДЁЖЬ

                Нарукавник парчовый,
                хуский сокол зеленоглазый;
                В белой шубе собольей,
                верхом на буланом коне,
                Объехал три рынка –
                нигде знакомых не видно.
                Коня подстегнул –
                и поехал в ближайший трактир.

                * * *

               
           СЮЙ ИНЬ (эпоха Тан)

                ЯСТРЕБ

            Всем тварям он погибель приносил –
                неужто, и его кто полонил?
            Теперь сидит вот в клетке, под замком,
                и ждёт того, кто в ловле знает толк.
            Ловил он ласточек, да мелких воробьёв,
                ел мясо их сырое, пил их кровь,
            И всё же феникс потешается над ним,
                хоть сам питается бамбуком лишь одним.
            У зайца хитрого есть много тёмных нор,
                в которых его ястреб не найдёт,
            Лишь горлица, та жалобно кричит –
                пусть крик её укором вам звучит!
            В домах у знати не читают книг:
                «Преданья»* и «Стихи»* не манят их.
            Им лишь бы только гнать в степи коней –
                у них ведь только развлеченья на уме!

*Классические книги, "Шуцзин" и "Шицзин". - В.С.

                * * *
               
               

              СЮЭ ТАО (дин. Тан)

                СОКОЛ, ВЗЛЕТЕВШИЙ С НАРУКАВНИКА

            Когти – острые, словно жало,
                а глаза – как печать из яшмы,
            В чистом поле схватил он зайца –
                отличился высокой страстью.
            Вдруг нежданно взметнулся в небо,
                скрылся в тучах, за облаками –
            Князь уже не дождётся:
                сокол не вернётся на нарукавник.

                * * *               
               

              ЦУЙ СЮАНЬ (дин. Тан)

                ВОСПЕВАЮ СОКОЛА, СИДЯЩЕГО НА НАШЕСТИ

             Беспредельны отвага и храбрость
                на нашести сидящей птицы,
             Хочет сокол взметнуться в небо,
                да к нашести привязан крепко.
             Десять тысяч ли в поднебесье
                может он пролететь, играя,
             Но найдётся ли тот, кто отвяжет
                тонкий шёлковый должик – не знаю.               

                * * *

              ЧЖАО ГУ (815 —?)

                НА БАШНЕ У РЕКИ РАЗМЫШЛЯЮ О ПРОШЛОМ       

             На башню у реки взошёл один,
                и душу вдруг наполнила печаль.
             Потоком льётся яркий лунный свет
                на реку, тёмную, как небеса.
             Где тот, с кем вместе любовались мы
                когда-то этой яркою луной?
             Луна, по-прежнему, сиянье льёт,
                как будто так же, как и прошлый год...

                * * *               
            
          ДОУ ЦЮНЬ (дин. Тан)

                НЕДАВНО ПОЙМАННЫЙ БЕЛЫЙ КРЕЧЕТ, ПРИСЛАННЫЙ В ДАР

              Снова лошадью правит охотник,
                в Императорском парке - осень,
              Белый кречет гнездится далёко –
                там, у моря на самом востоке.
              Император ханьский скучает:
                он собрался с охотою ехать,
              Но метель закружила лихая –
                нарукавник заносит снегом. 
               
                * * *
               

         ЧЖАН БИ (IX в.)

                НА МОТИВ ХУАНЬСИША

           В раздумье глубоком, я снова в пути,
                минувшие дни вспоминаю:
           Сиянье цветов и намокший бамбук,
                ручья небольшого журчанье,
           За яшмовым пологом чжэн золотой,
                нефритовых шпилек сверканье. 
           И, кажется, утром лишь вышел я в путь,
                при свете луны чуть заметном,
           Поверить мне трудно: в разлуке с тобой
                ещё одно лето промчалось…
           И ветер прохладный вечерней порой
                моих не развеет печалей.
 
                * * *



             СЫКУН ШУ (дин.Тан)
               
                РАССТАЁМСЯ С ЛУ ЦИНЬЦИНОМ

                Ещё вчера
                условились о встрече,
                И вот сидим –
                разнять не можем руки.
                Вином тебя
                надолго ли удержишь?
                Я так хочу,
                чтоб разыгралась буря!*

*Которая помешала бы тебе отправиться в дорогу. - В.С.

                * * *               

           ДОУ ЦЮНЬ (дин. Тан)

                ВНОВЬ ПОЙМАННЫЙ В СИЛКИ БЕЛЫЙ КРЕЧЕТ

           Правит лошадью юный охотник,
                в Императорском парке - осень,
           Белый кречет гнездится далёко -
                там, у моря на самом востоке.
           Император ханьский скучает:
                он собрался с охотою ехать,
           Но метель закружила лихая -
                нарукавник заносит снегом.

                * * *



             СЮЙ ЮАНЬЦЗЕ (1196? – 1245)

                НА ОЗЕРЕ

           Алым цветом рощи загорелись,
                иволги поют в густых ветвях.
           Над притихшим озером неспешно
                цапли белоснежные летят.
           Чудный день, приятная погода,
                у людей на сердце благодать,
           Музыка играет, на закате,
                лодки возвращаются назад.

                * * *

               

            ДОУ ШУСЯН (XII в.?)

                ЛЕТНЕЙ НОЧЬЮ, НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ,
                СО СТАРШИМ ДВОЮРОДНЫИМ БРАТОМ
                ГОВОРИМ О ПРОШЛОМ

           Повсюду льётся, наполняя двор,
                магнолии цветущей аромат,
           Уже за полночь, сеет мелкий дождь,
                и стала чуть трезвее голова.
           Издалека напишешь мне письмо,
                но как смогу его я получить?
           Минувшее уныло и темно,
                не хочется о нём и говорить.
           Те, кто вчера ещё ребёнком был,
                все выросли уже давным-давно,
           Иных же тех, чьей дружбой дорожил,
                увидеть мне уже не суждено…
           Наступит утро, и с рассветом дня
                ты сядешь в лодку, чтобы вдаль уплыть,
           А вывеска трактира у моста
                опять мою печаль разбередит!

                * * *

 
            ЛЮЙ ЯНЬ (IX в.)

                НА МОТИВ В ТЕНИ УТУНОВ

           Луна уже клонится к горизонту,
                осенний ветер холода принёс.
           Старинный друг сегодняшнею ночью
                не ведаю: придёт, иль не придёт?
           Меня заставил простоять весь вечер,
                в тени утунов ожидая встречи.

                * * *
   
                НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР (дин. Тан)

            За пологом узорным, без утайки,
                даю обет любви тебе своей:
            Что разлюблю, коль только рухнут горы,
                иль камень поплывёт вдруг по реке.
            Или когда до дна иссякнут воды
                доселе полноводной Хуанхэ.
            Иль если белым днём сойдутся вместе
                вечерняя и ранняя звезда, 
            А в жарком южном небе засияет
                холодная Полярная звезда.
            И всё равно тебя не разлюблю…
            Ну, разве только полночью глубокой
                увижу солнце, что разгонит тьму!..

                * * *
               

               

             ЛИ ЮЙ (937 – 978)
 
                НА МОТИВ ДАОЛЯНЬЦЗЫЛИН

             Безмолвен тихий сад, безлюден двор,
                то ветра шум, то стук вальков тревожит.
             Что делать, коли, ночь длинна,
                и человек заснуть не может.
             Лишь эти звуки в лунной тишине
                доносятся сквозь штору на окне.

                * * *          
      
               

            ПАНЬ ЛАН (? – 1009)

                ВСПОМИНАЮ ОБ ОЗЕРЕ СИХУ
                НА МОТИВ «ВИННЫЙ ИСТОЧНИК»
 
           Всё время вспоминаю о Сиху.
           Взойдя на башню, целый день, бывало,
                на озеро смотрел подолгу вдаль,
           следя за тем, как две рыбачьи лодки
                меж островков осенним днём скользят.
           Мне слышался неясный голос флейты
                откуда-то с далёких берегов,
           А как-то раз я видел цапель белых,
                испуганно взлетевших из кустов.
           Сейчас живу себе в уединенье,
                взяв удочку, на озеро хожу.
           Но слишком уж рассеян, к сожаленью –
                за поплавком нисколько не слежу.

                * * *
               
               

          ЛИНЬ БУ (967 – 1028)

                ЗИМНЯЯ СЛИВА В ГОРНОМ САДУ

         Когда вокруг не видно ни цветка,
                лишь ты одна сияешь красотою.
         Куда ни взглянешь – этот тихий сад
                весь, без остатка, полонён тобою.
         В ручей прозрачный, редкие пока,
                твоих ветвей заглядывают тени,
         И в сумерках тончайший аромат
                витает при неясном лунном свете.
         Вот-вот на ветви сядет стайка птиц,
                украдкой на цветы бросая взгляды,
         А если бы узнали мотыльки,
                что ты цветёшь – вот им была бы радость!
         Как хорошо негромко почитать
                тебе, как другу, вслух стихотворенья,
         И нет нужды такт мерно отбивать…
                по чарке выпьем вот – и захмелеем!
               
                * * *               

               

           ЛЮ ЮН (985 –1053)

                МИМОЛЁТНЫЕ РАДОСТИ
               
         Я помню, как счастливая случайность
                с тобою нас свела впервые,
         И как сошлись мы быстро, как встречались…
         Могла ли я подумать, что столь кратки
                окажутся те тайные свиданья,   
         И что они так скоро превратятся
                в печаль разлуки, горечь расставанья.
         Ещё обидней то, что мы расстались,
                когда весна уже пошла на убыль,
         Когда, куда ни взглянешь, всюду видны
                цветы увядшие, да пух отцветшей ивы.
         Боюсь, и солнца свет, и тёплый ветер
                за ним умчались вслед, когда ушёл он.
         В душе — лишь пустота, на сердце — скука,
                кому, доверившись, пожаловаться мне?
         Наверное, обидела его я…
         А знала ведь, как  тяжела разлука!
         Зачем же я его не удержала?!
         Ещё и то досаду вызывает,
                что, кроме красоты и благородства, 
         Есть и другое у него отличье:
                сердца людей он покорять умеет…
         Но даже если день о нём не вспомню,
                то всё равно печально хмурю брови.

                * * *
               

           ЯНЬ ШУ (991 – 1055)

                ПОТАЁННОЕ ЖЕЛАНИЕ

          Умчался ароматный экипаж,
                его увижу я теперь едва ли,
          Как будто облако исчезло без следа,
                над горными вершинами растаяв.
          Луны сиянье льётся, как река,
                в саду цветущем облетает слива,
          На берегу, у тихого пруда,
                роняет пух под лёгким ветром ива.
          Который день, тоскуя, пью вино,
                страдая от тяжёлого похмелья,
          Как в день, когда нельзя разжечь огонь*
                и людям не до песен и веселья.
          Пусть мог бы я отправить ей письмо,
                но кто возьмётся весточку доставить?
          Разлились реки всюду широко,
                и горы высятся огромными грядами.

* Имеется в виду т. наз. «день холодной пищи», в который запрещалось разводить огонь. Отмечается весной, накануне праздника цинмин. Согласно легенде, традиция отмечать «день холодной пищи» бала заложена Вэнь-гуном, (правил в 636 – 626 гг. до н.э.), князем удела Цзинь, в память о своём сподвижнике Цзе Чжи-туе, который не оставил, когда Вэнь-гун  был в изгнании. Когда же Вэнь-гун вновь занял княжеский престол, то захотел отблагодарить тех, кто помогал ему в трудные времена. Однако Цзе Чжи-туй не согласился больше служить Вэнь-гуну, а удалился в горы. Тогда князь, желая, чтобы тот всё же пришёл к нему на службу, приказал поджечь лес, в котором скрывался отшельник. Но Цзе Чжи-туй предпочёл сгореть заживо. В память о нём Вэнь-гун и установил запрет на разведение огня в течение трёх дней. – В.С.   

                * * *               

               
               

            ОУЯН СЮ (1007 – 1072)

                НА МОТИВ ХУАНЬСИША

          Над озером Сиху пурпурный мост,
                роскошные повозки там и тут,
          В бескрайнем зеркале весенних вод
                лишь тени облаков плывут.
          Блестит стеклом озёрная вода —
                на этой яшме ни пылинки нет,
          Весенних паутинок пелена
                пьянит и накрывает, словно сеть.
          Разноголосье птиц среди цветов
                зовёт меня к себе издалека…
          Но солнце — к западу, пойду и я
                вздыхать о том, что уйдёт и весна.   
 
                * * *
               
 
               

             ОУЯН СЮ (1007 – 1072)

                ПРОДАВЕЦ МАСЛА
    
 Чэнь Кан-су, носивший титул князя Яо-цзи, весьма искусен был в стрельбе из лука, считая так, что в мире не найдётся ещё один стрелок, ему под пару, кичась умением своим без меры. И вот однажды, в собственном саду, в стрельбе из лука упражняясь, торговца маслом, старика, заметил, который, ношу опустив на землю, мельком взглянул на эти упражненья, однако задержался, не ушёл. Заметив, что из каждых десяти в цель попадают восемь-девять стрел, старик лишь головой кивнул небрежно. Как-су спросил его такими вот словами: «Ты тоже знаешь толк в стрельбе из лука? Моя стрельба искусна ведь, не правда ль?» Старик на это так ему ответил: «Особенного нет тут ничего, рука набита – только и всего». Кан-су, разгневавшись, в сердцах воскликнул: «Как смел ты отозваться с небреженьем о мастерстве моём в стрельбе из лука?» Старик ответил так: «Сужу об этом по опыту, который приобрёл за время, что вразнос торгую маслом». И, взяв кувшин, что сделан был из тыквы, поставил его наземь, а затем монетой медной горлышко закрыл, и медленно ковшом стал масло наливать чрез узкое отверстие в монете, да так, что не запачкался медяк. Затем сказал: «Особенного нет здесь ничего, один лишь навык – только и всего».
    Кан-су захохотал и отпустил его.
               
                * * *               
 
               

           ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)

                ВЕСЕННЯЯ НОЧЬ

         Свеча в курильнице почти что догорела,
                звук водяных часов вот-вот замрёт:
         Поднялся ветер, резок и порывист –
                вновь холода с собою он принёс.
         Весна меня сегодня раздражает –
                ночь напролёт глаз не могу сомкнуть,
         Тень от цветов в сиянье серебристом
                с резных перил сползёт когда-нибудь???

                * * *
   
           ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)
             
                НАДПИСЬ НА СВИТКЕ С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ТИГРА

                Плетью коней погоняют
                молодцы в Тёмных горах,
                Скачут так быстро, что могут
                северный ветер догнать.
                Словно змея, извиваясь,
                выскочил тигр вдруг на них —
                Меткой стрелой поражённый,
                встал на дыбы в тот же миг.
                Многие тут сплоховали,
                бросились враз кто куда,
                Только один не смутился —
                вновь зазвенела стрела!
                Тигр, обессилев, не может
                лапой своей шевельнуть,
                И на песок и на камни
                хлынула алая кровь.
                Кажется: дух кровожадный
                в этих витает горах,
                Луки тугие и стрелы
                спрятав свои в облаках.
                В войлочной юрте убогой
                свиток такой не создать,
                Ханьский* посол, — не иначе! —
                мастерски так написал.
                Шёлк живописного свитка
                будто порвётся вот-вот,
                Взглянешь на этого тигра —
                волос под шапкой встаёт.
                Смотришь на свиток старинный —
                и видишь древних людей,
                В этих краях воевавших
                с ордами жунов** и цзе.**
                Выгнали дикие орды —
                стало спокойно в горах,
                Что же так беззаботны
                на этих границах сейчас?
                Тешится варвар охотой —
                мы продолжаем пахать,
                К Южным горам удалился
                наш боевой генерал,
                Будто охота на тигра
                юным по силам “орлам”!

*Здесь иносказательно: китайский. - В.С.
**Северо-западные некитайские племена. - В.С.               
               
                * * *               
               

           ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)
               
                СВИТОК С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ТИГРА

                Свиреп, однако! Не чета медведю,
                и леопард с ним тоже не сравнится!
                Глаза блестят, как зеркала двойные,
                и хищно смотрят в сторону куда-то.
                Ступает своевольно, хвост опущен —
                как будто не боится, что догонят!
                Взглянул назад, собравшись уходить,
                но вдруг остановился на мгновенье.
                Мельком лишь посмотрел я на него,
                и изумился так, что и не скажешь,
                А, присмотревшись, захотелось мне
                усов его больших рукой коснуться.
                Конечно, знаю, что художник написал
                искуснейшей рукою свиток этот,
                И всё же кажется, что тигр вот-вот
                спокойно может выбежать из зала!
                Отринул суету, должно быть, живописец,
                когда картину эту рисовал,
                С презрением смотря на толпы “маляров”,
                которым недоступно вдохновенье.
                А сам он, приведя в порядок мысли,
                тогда лишь принимался за работу.
                И созданное им чудесное творенье
                от образца едва и отличишь!
                Как будто слышишь завыванье ветра,
                шумящего в пожухлых тростниках,
                А где-то наверху — озябших пташек
                разносится пугливое стенанье.
                А вот — на ветках дерева сухого
                ворчливо каркает крикливая ворона,
                Нагнулась к тигру, клюв свой протянув,
                как будто накормить птенца собралась.
                Повесить этот живописный свиток
                на стену горной хижины какой —
                Отчаянный смельчак с повозки бы сошёл,
                вступил бы с этим тигром в поединок!

                * * *          


            ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)
               
                СЛУЧАЙНО СОЧИНИЛ

                Как одурманенный,
                средь бела дня лежу,
                А ясной ночью —
                беспокойства полон.
                Луна сиянье
                на циновку льёт,
                Прохладный ветер
                развевает полог.
                Сверчок с цикадой
                навевают грусть,
                Повсюду слышен
                их немолчный стрёкот.
                Только и могут
                раздражать мне слух:
                Где им понять,
                что же такое осень!

                * * *

         ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)

                НА РЕКЕ

                Ветер осенний
                волнует речную гладь,
                Падают в реку
                поздних цветов лепестки.
                Горечь разлуки
                сильнее от звуков рожка,
                Грустный напев
                теряется где-то вдали.

                * * *
               
               

          ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)

                В ГОРАХ

                Вслед за луной
                отправился я в горы,
                На пару с облаком
                теперь вот возвращаюсь.
                Весенним утром
                на цветах блестит роса,
                И ароматом их
                всё платье пропиталось.

                * * *
               

          ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)

                ДИКАЯ СЛИВА

                Там, у стены —
                деревья дикой сливы,
                Морозам вопреки
                одно уже цветёт.
                Я те цветы
                не спутаю со снегом,
                Поскольку ветер мне
                их аромат несёт! 

                * * *               
               
               
       ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)

                ТРОСТНИК

                Тростник
                на тихой отмели речной,
                И абрикос
                под тёплым ветром.
                В глуши такой
                зачем зазеленел он?
                Ведь я уж стар,
                так для кого цветёт?

                * * *

       ВАН АНЬШИ (1021 – 1086)

                ПО ДОРОГЕ В МУЛИН СОЧИНЯЮ СТИХИ

                Чиновной стезёй
                по жизни идти нелегко,
                К полям и садам
                дорогу почти что забыл.*
                Печаль глубока —
                вот-вот уже стану седой,
                С повозки сойдя,
                смотрю отраженье в ручье.

*Так как долго не был в родных краях. - В.С.
               
                * * *               

          ВАН АНЬГО (1030 – 1076)

                На мотив ЦЗЯНЬЦЗЫМУЛАНЬХУА

                Струящийся поток, узорный мост над ним,
                цветов опавших лепестки повсюду.
                В вечерних сумерках — сияние луны,
                И вдруг —
                духов знакомых аромат почуял…
                В безмолвии брожу я сам не свой,
                куда душа умчится в сновиденьях?
                Завидую сейчас плакучей иве,
                чей белый пух летит в покои к милой…

                * * *
               

          ВАН ЛИН (1032 – 1059)

                ПРОВОЖАЮ ВЕСНУ

                Весна ушла, цветы увяли,
                но вновь распустятся они…
                Уж в небе ласточки летают
                в эти погожие деньки.
                Кукушка только среди ночи
                тоскует, плачет и зовёт,
                Не верит, что весенний ветер
                не явится на этот зов.
               
                * * *

               

          ЧЭН ХАО (1032 – 1085)
   
                ОСЕННЯЯ ЛУНА

                Чистый поток сбегает вниз
                с вершины лазурных гор,
                Свеж и прозрачен, как небо над ним —
                тот же осенний вид.
                От пыли мирской удалился я
                всего лишь на тридцать ли,
                А здесь — только белые облака,
                да красные листья — вдали.
               
                * * *       
               
 
               

         ЧЭН ХАО (1032 – 1085)
               
                ПИШУ НА СТЕНЕ
                БУДДИЙСКОГО МОНАСТЫРЯ ХУАЙНАНЬСЫ

                На юг, на север ли идёшь,
                здесь отдохнуть всегда ты сможешь,
                Особенно сейчас, когда
                повсюду наступила осень.
                Постигший дао*, не грустит
                о том, что листья облетают,               
                Пусть горы сами как-нибудь
                справляются с своей печалью.               

                * * *               
               

         ЧЭН ХАО (1032 – 1085)

                ВЕСЕННИМ ДНЁМ СЛУЧАЙНО СОЧИНИЛ

                Редеют облака под лёгким ветром,
                и солнце поднимается в зенит,
                Среди цветов, вдоль тополиной рощи,
                иду неспешно я по берегу реки.
                Прохожие совсем не понимают
                ту радость, что на сердце у меня,
                И, кажется, в персоне моей видят
                сбежавшего с уроков школяра!

                * * *

        СУ ШИ (1037 – 1101)         

                ВОЗВРАТИЛСЯ С ОХОТЫ В ГОРАХ ЧАНШАНЬ
               
               Повозок чёрный верх, – а впереди –
                колышутся знамёна, флаги, стяги:               
               Отправились с охотой по холмам –
                холмам, что здесь зовутся Маоганом.
               Играет с ветром норовистый конь –
                то вдаль несётся, а то вдруг замирает,               
               Летит за зайцем ястреб и едва –
                едва крылом земли не задевает.
               Взглянул назад – лишь белых облаков
                над синими горами покрывало,
               Когда ж домой пришёл, то платье всё
                покрыто было красными листами.               
               Да, если б император повелел,
                то я, подобно древнему Се Ао,               
               Все силы бы свои отдал тогда,
                чтобы смогли мы справиться с врагами.
               
                * * *               
               

           СУ ШИ (1037 – 1101)

                В ОБЛАСТИ МИЧЖОУ ОТПРАВЛЯЮСЬ НА ОХОТУ
               
              Состарился уже, а всё ещё
                способен на безумства юных лет,
              когда одной рукой борзую вёл,
                а ясный сокол – на другой сидел.
              Вот и сейчас, как в прежние года,
                в красивой шапке и собольей шубе,
              несёмся по долинам и холмам,
                нас тысяча, и мы подобны туче!
              И я хочу, чтобы сказали всем,
                весь город чтобы следовал за мною,
              чтобы увидеть все смогли, что я –
                способен тигра уложить одной стрелою,
              подобно самым дерзким смельчакам –
                таким, как был когда-то Сунь Цюань.
              За чаркою хмельною разошёлся –
                Сам за себя почувствовал я гордость!
              А то, что иней виден на висках, –
                так это не великая беда.
              Когда же мне, как в древности Вэй Шану,
                проступки мои прежние простят?
              Когда поручат новому Фэн Тану
                такою милостью обрадовать меня?
              Ведь я могу, лук натянув тугой,
                взгляд устремив свой на северо-запад,
              любого варвара сразить своей стрелой,
                как того тигра, что сразил отважно!
               
                * * *
               

           СУ ШИ (1037 – 1101)
                ВЕСЕННЯЯ НОЧЬ

                Весенней ночи каждый миг
                дороже тысячи монет:
                Цветов пьянящий аромат,
                луны холодный свет.
                Чуть слышной музыки напев
                доносится издалека,
                Пустынный двор, качели в нём,
                а ночь так глубока!

                * * *
               

           CУ ШИ (1037 – 1101)

                НАПИСАЛ, ПОКИДАЯ ЦЗИНКОУ               

                Сквозь гряду облаков
                тускло светит луна,
                Я, едва протрезвев,
                собираюсь отплыть,
                На оставленный город
                взглянул ещё раз —
                Показалось, что весь он
                туманом накрыт.               
                Помню, будто сейчас,
                песни как распевал,
                Но не помню, когда
                в путь обратный отплыл…
                Головная повязка
                на лоб мне сползла,
                Веер выпал из рук
                и упал на кровать.
                Сон меня одолел,
                удивительный сон,
                Жаль, что некому мне
                про него рассказать…
                Ну, когда же скитанья
                заменит покой?
                Юго-запад давно уже
                дом мой родной —
                А приходится ехать
                на Юго-восток!

                * * *               
               

           СУ ШИ (1037 – 1101)

                ЗАМЕТКА О ТОМ, КАК НОЧЬЮ ГУЛЯЛ ВО ДВОРЕ
                БУДДИЙСКОГО МОНАСТЫРЯ  ЧЭНТЯНЬСЫ

  Двенадцатого дня луны десятой, шестого года под девизом юаньфэн – уж вечер был – собрался, было спать, одежду снял свою, но вдруг заметил, как лунный свет вошёл ко мне во двор. Обрадовался я, встал и пошёл бродить. Тут мне пришло на ум, что радость эту совсем мне не с кем разделить, и я отправился к монастырю Чэнтянь, чтоб разыскать там господина Чжан Хуая. Тот тоже не ложился ещё спать, и мы по монастырскому двору, не торопясь, прогуливаться стали.
  Пруд во дворе монастыря весь залит был сияньем ярким, таким, что водоросли можно легко в воде прозрачной разглядеть. На воду же ложились тени бамбука с кипарисом. Вот, скажите: бывают разве ночи без луны? А мест, где нет бамбука с кипарисом, найдётся ль в свете хоть одно? А вот бездельников таких, как мы с Хуаем, – мало!               

                * * *

       ЯНЬ ЦЗИДАО (ок.1040 – ок. 1112)

                ТОСКА

                Тоска, зелёная тоска…
                Спросили если бы меня:      
                «Когда пройдёт твоя тоска?»
                Ответил бы: «Только тогда,
                когда её увижу я».
                Тоска, зелёная тоска…
                Поведать о тоске хочу,
                но рассказать о ней кому?
                Людишки мелкие вокруг
                меня, уверен, не поймут.

                * * *               
   
          ХУАН ТИНЦЗЯНЬ (1045 – 1105)

                НА МОТИВ «ИЗЛИТЬ ВСЕ ЧУВСТВА ДУШИ»

 Будучи в Жунчжоу*, не раз поднимался я высоко в горы, часто бродил по широким долинам, восхищаясь живописным пейзажем, но ни разу ещё не слагал песен о рыбаках, чтобы хотя бы этим воздать должное красоте здешних рек и горных вершин. Стоящий у ворот**,  осмелюсь я спросить: как Вы, преждерождённый***, свои рыбачьи песни сочиняли? Я тоже, в подражанье Вам, даосу, сложил вот эти безыскусные стихи.

                Вслед за волной
                торопится волна,
                закинув удочку,
                сидит рыбак.
                Там, где пучина
                страшно глубока,
                Блеснула
                золотая чешуя.
                Ну, что ж,
                придётся леску отпустить,
                на тысячу,
                если не больше, чи****.
                Похоже, клюнула? –
                Нет, выплюнула вновь:
                тому и этому
                поверить он готов.
                Попалась, наконец-то,
                на крючок –
                вываживает медленно её.
                Студёная река  –
                и тишина,
                вершины гор –
                куда ни кинешь взгляд.
                Лишь в тёмном небе –
                яркая луна,
                сияет,
                освещая путь назад. 

*Местность в провинции Сычуань.
** Хуан Тин – цзянь мысленно обращается к Чжан Чжи – хэ, поэту, жившему за два столетия до него, и прославившему своё имя стихотворениями о рыбаках.
 *** Имеется в виду Чжан Чжи–хэ.
****Мера длины, примерно 30 см. – В.С.

                * * *
               
          ХУАН ТИНЦЗЯНЬ (1045 – 1105)

                РАДИ ЗАБАВЫ ПОЮ О ЦВЕТКАХ КАМНЕЛОМКИ,
                ЧТО У БЕСЕДКИ ГАОЦЗЕТИН

            Цветы камнеломки на северном склоне
                вольготно цветут там и тут,
            И, как по заказу, порывами ветер
                как раз в это время подул.
            Дурные привычки полжизни копились,
                исправить мне их нелегко:
            Цветов ароматом настолько увлёкся,
                что не собираюсь домой!

                * * *

          ХУАН ТИНЦЗЯНЬ (1045 – 1105)

                НА МОТИВ ПУСАМАНЬ

            Под пеленой дождя – мост у ручья,
                разбудит кто-нибудь хмельного рыбака?
            Ленивых мыслей голова полна,
                а всюду – трав цветущих аромат.
            Река и горы словно ждут меня:
                такие чувства Тао* понимал.
            Спроси: «Куда лежит твой путь сейчас?»
                – Туда, где я смогу познать себя!

*Тао Юань – мин (365 – 427), знаменитый поэт, воспевал в своих стихах ничем не связанную жизнь на лоне природы.- В.С.

                * * *
 
        ХУАН ТИНЦЗЯНЬ (1045 – 1105)

                СОЧИНИЛ НА РИФМЫ ЯН МИНШУ (V)

             В этих теснинах
                редко увидишь солнце,
             Всякая нечисть
                козни здесь может творить.
             Травит добычу
                филином ушлый охотник —
             Пойманной дичи
                много в повозке лежит.
             Смётка лишь в малом
                ставит подчас в затрудненье,
             Тот, кто хромает,
                вряд ли обгонит других.
             Где уж такому
                мчаться бескрайнею степью,
             Или стрелою
                в небе орла подстрелить!
 
                * * *
      
       ХУАН ТИНЦЗЯНЬ (1045 – 1105)


                НОЧЬЮ ОТПРАВЛЯЮСЬ ИЗ ФЭНЬЛИНА,
                ПОСЫЛАЮ ДУ ЦЗЯНЬСОУ

             Прощального напева смолкли звуки,
                плывёт неспешно на восток река,
             Огни мерцают в горной деревушке,
                а на волнах — лишь лодка рыбака.
             Не знаю я, со мною что такое,
                как будто я и днём и ночью пьян,
             Как будто ветер и река с луною
                себе забрали всю мою печаль!

                * * *
               
        ЦИНЬ ГУАНЬ (1049 – 1100)

                На мотив ЮЙМЭЙЖЭНЬ

              Персик  цветущий, покрытый росой, —
                будто взят из волшебного сада —
              не чета он цветам заурядным.
              В ущелье расцвёл он, над горной рекой —
                а как нарисован на свитке!
              Жаль только, что этой его красотой
                здесь некому насладиться.
              И как уберечь мне его от дождей
                и от колючего ветра?
              Не знаю я разве: весенних дней
                н адолго ничем не удержишь…
              Но как устоять пред его красотой —
                пьянит она, словно вино.
              Боюсь, что когда опьяненье пройдёт,
                наполнится сердце тоской!

                * * *    
               
               

          ЦИНЬ ГУАНЬ (1049 – 1100)

                На мотив  ХУАНЬСИША
               
             Незаметно и неслышно
                холодок забрался в спальню,
             Предрассветный сумрак скучен,
                словно осенью глухой.
             Нарисованный на ширме
                свиток еле различаю.
             Лепестки с цветов слетают,
                лёгкие, как будто сон,
             Бесконечный дождь струится,
                тихий, как сама печаль —
             Занавеску чуть качает
                на серебряных крючках.

                * * *               

          ЦИНЬ ГУАНЬ (1049 – 1100)

                ВЕСНА В УЗОРНОМ КАБИНЕТЕ   

              Тихий пруд и дорожки сада
                алым цветом все замело,
              Наслаждался погодой ясной —
                мелкий дождь внезапно пошёл…
              Алый цвет лепестков увядших
                и кукушки крик на ветвях —
              Что поделать! Уходит весна…
              Возле ив —  павильон узорный,
                в одиночестве там стою,
              Прислонившись к перилам тонким,
                ветку сорванную тереблю:
              Ничего закатному солнцу
                не расскажет этот цветок,
              Об обиде его безмолвной
                никогда не узнает никто…   

                * * *
               
   
               

           ЧЖОУ БАНЪЯНЬ (1056 – 1121)

                На мотив ГУАНЬХЭЛИН
               
             Осенний хмурый день прояснел,
                склонившись к сумеркам неторопливо.
             На постоялый двор проникли холода.
                Озябших крыльев шум надеялся услышать,
             Но — нет, на небе лишь ночные облака.
                Далёко за полночь все разошлись,
             Но в полной тишине
                ещё горит светильник на окне.
             Хмельной угар давно уже прошёл,
                а ночь всё тянется. Как скоротать её?

                * * *
        ХЭ ЧЖУ (1052 – 1125)

                На мотив цзяньцзы хуаньсиша

             Осенняя река в лучах заката…
                Сверкает золотом бегущая волна.
             Вдали, за рощей, в сизой дымке тает
                далёких гор холодная гряда.
             Деревня у реки в пять-шесть дворов,
                и мерный стук бамбуковых вальков.
             Вновь вспомнил я, как с этой самой башни,
                когда-то вдаль глядел, напившись допьяна,
             Река, деревня, роща – всё осталось,
                такое же, как было и тогда.
             И только нет того, с кем вместе мы
                тогда на эту башню поднялись…

                * * *               
               

           ТАН ГЭН (1071 – 1121)

                ИЗ «ЛИТЕРАТУРНЫХ ЗАМЕТОК»

            В премудростях календаря
                монах-отшельник не силён,
            Один опавший лист увидит —
                поймёт, что осень настаёт.    

                * * *
               

          ВАН ЦЗАО (1079 – 1154)

                НА МОТИВ ДЯНЬЦЗЯНЧУНЬ

            Чарует сердце новая луна,
                прохладна ночь, река почти недвижна.
            Над горными вершинами звезда
                сияет в поднебесье тёмно-синем.
            С постели встал в раздумье и тоске:
                тень мэйхуа виднеется в окне.
            Какая ночь! Всё в инее кругом,
                поднять бы чарку, да сот только не с кем!
            Не ведаю, ты, знаешь ли, о том,
                что стаей воронья я оклеветан?
            Что я решил вернуться в дом родной:
                в кругу друзей пить крепкое вино!
 
                * * *
         
          ЧЖОУ ЦЗЫЧЖИ (1082 –?)

                НА МОТИВ ШЭНЧАЦЗЫ

              Весенний холодок
                проник за полог,
              Бледнеет диск луны
                и тучи разошлись.
              В заброшенном саду
                рассвет едва заметен,
              Лишь ветер шелестит
                в ветвях цветущих ив.
              Ещё не протрезвев,
                калитку я закрыла,
              К качелям во дворе
                зачем-то подошла.
              Душа наполнилась
                тоскою о любимом,
              Но не найду я слов,
                чтобы о ней сказать…

                * * *               
               

             ЧЖУ ДУНЬЖУ (1081 – 1159)

                СТАРЫЙ РЫБАК
               
                На мотив хаошицзинь

               Головой покачав,
                пыль мирскую стряхнул он с себя,
               И неважно теперь:
                трезвый он или вдребезги пьян.
               Пропитанье себе
                добывает, накинувши плащ, –
               Пробиваться сквозь снег
                он привык – этот старый рыбак.
               Опускаются сумерки, ветер затих,
                рыболовная леска в руке замерла,*
               На зеркальной воде,
                так же, как в небесах,
               Ярким светом горит               
                молодая луна.
               И слились воедино
                на тысячи ли
               Цвет воды с цветом неба –
                и не различить.
               Иногда лишь заметишь,
                как где-то вдали
               Припозднившийся гусь
                одиноко летит.

*В древности китайцы при ловле рыбы иногда обходились без удилища. - В.С.
   
                * * *

           ЧЖУ ДУНЬЧЖУ (1081 – 1159)

                ОТЕЦ-РЫБАК (III)

             Уже состарился отец-рыбак,
                всю жизнь провёл он с удочкой в руках.
             Куда душе угодно, правил чёлн,
                не оставляя на воде следов.
             Пусть жизнь летит пушинкой тростника:
                всегда будь пьяным – и уйдёт тоска!
             Был дождь и ветер на реке всю ночь,
                а он и не заметил ничего!

                * * *

          ЧЖУ ДУНЬЧЖУ (1081 – 1159)

                ОТЕЦ-РЫБАК (V)

           С веслом коротким по волнам
                легко скользит рыбачья лодка,
           А над рекою – пелена
                вечерней дымки бирюзовой.
           Летит неведомо куда
                гусей косяк и чаек стая,
           А небо и река горят
                огнём осенних ярких красок.
           В корзине блещет серебром
                наловленная за день рыба:
           Пожалуй, можно на вино
                сменять её и без убытка.
           С попутным ветром паруса
                спешат домой без остановки,
           Кто сможет с ними совладать,
                чтоб задержать их хоть немножко?

                * * *

          ЧЖУ И (1097 – 1167)

                НА МОТИВ ДЯНЬЦЗЯНЧУНЬ

               Журчит в реке стремительный поток,
                цветущей сливы ветви у моста,
               И тихо кружатся снежинки над водой —
                как будто кто нарисовал Цзяннань!
               Не пожалел бы яшмы дорогой,
                чтобы купить этот весенний сон,
               Да вот беда — не продаётся он…
               Но вновь придёт весна в наши края,
                вновь тёплый ветер принесёт с собой:
               Цветов невидимых тончайший аромат
                вновь будет всюду следовать за мной!    

                * * *
               

           ХУН ШИ (1117 – 1184)

                СТРОФЫ О РЫБАКЕ
               
               Поздняя осень. Вода холодна,
                ветер – острее, чем нож.
               Крупная рыба сеть порвала –
                где её снова найдёшь?
               В омут глубокий та рыба ушла,
                тут поневоле вздохнёшь!
               Что ж, никудышный я, видно, рыбак –
                вновь без улова… Пускай говорят!
               Ночью вчерашней под ясной луной
                был беспробудно я пьян,
               Нынешней ночью закину крючок
                в снежную реку опять.
               В платье истрёпанном дома жена
                искренней радостью встретит меня.
               Что нам за дело, что в мире людском
                часты разлуки и много тревог.

                * * *
               
               

           ЛУ Ю (1125 – 1210)

                ЛЮБУЮСЬ ЦВЕТАМИ

                Отдал платье в залог,
                чтобы саженец лучший купить,
                Опираясь на трость,
                любоваться цветами пошёл.
                В деревенской корчме
                самогон то мутен, то чист,
                А на склонах горы
                спелых ягод не видно ещё.
                В доме бедном моём
                дел особенных нет никаких,
                И хоть стар я уже,
                вдохновенье ещё не ушло.
                Чуть поодаль баклан,
                как и я, беззаботен, сидит
                В заходящих лучах
                на камнях, что омыты рекой.

                * * *
 
           ЛУ Ю (1125 – 1210)

                ОДИНОКОЕ ОБЛАКО
               
                Сорок лет уж прошло,
                как я в этих горах поселился,
                Нет талантов служить —
                возвратился в родные края.
                Что ж теперь удивляться,
                что подолгу стою у калитки
                И смотрю как по небу
                беззаботно плывут облака!

                * * *
               

           ЛУ Ю (1125 – 1210)
               
                СЛАВЛЮ ДИКУЮ СЛИВУ

                За станцией почтовой, у моста,
                в безлюдном, тихом месте расцвела,
                И в сумерках, сгустившихся над нею,
                в безмолвии печалится одна —
                Не прячется от ветра и дождя!..
                Не хочет она спорить о весне —
                пускай завистники об этом спорят.
                Ведь всё равно — увянут все,
                и станут грязью, пылью на дороге…
                Увянут все, напрасны их надежды,
                лишь аромат останется, как прежде.
               
                * * *               
               

           ЛУ Ю (1125 – 1210)
               
                СОЧИНИЛ В ЧЕТВЁРТЫЙ ДЕНЬ ВТОРОГО МЕСЯЦА
 
                Весна лишь началась, а дуновенье ветра
                нежней и ласковей день ото дня уже,      
                На черепице снег растаял совершенно,
                лишь по обочинам белеет кое-где.               
                Порхают мотыльки и горлицы воркуют:
                всем по душе пришлось весеннее тепло.
                Восточный ветер не иначе как смеётся
                над тем, что без причины охвачен я тоской!      

                * * *
               
               

           ЛУ Ю (1125 – 1210)

                ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

                Летней ночи короткой
                промелькнула уже половина,
                Над восточной горою
                молодая явилась луна.
                Встал с постели — пройтись,
                по притихшему саду,
                Так мне нравится слушать,
                как капает с листьев роса.
                То, скитаясь по свету,
                вспоминал о домашнем уюте,
                То вот, в комнате тесной,
                размышляю о дальнем походе.
                Но заветные думы,
                кому рассказать мне при встрече?               
                – Разукрашенный кубок
                ещё раз сам себе наливаю!
 
                * * *
               
           ПРИПИСЫВАЕТСЯ НАЛОЖНИЦЕ ЛУ Ю   

                НА МОТИВ ШЭНЧАЦЗЫ

                Знаю только:
                на лице моём печаль,
                Но не знаю,
                отчего печаль пришла?
                За окошком
                машет листьями банан,
                Весь промокший
                от вечернего дождя.
                На рассвете
                привела в порядок грим,
                Чтоб заставить
                от меня печаль уйти.
                Но не надо
                было брови подводить –
                Всё, как прежде:
                от печали не уйти.

                * * *
               
          ФАНЬ ЧЭНДА (1126 – 1193)

                НА МОТИВ  ШУАНТЯНЬСЯОЦЗЮЭ

                ДИКАЯ СЛИВА

             Ненастный ветер к вечеру затих —
                под натиском весны исчезли холода.
             И первые несмелые цветы
                с любовью в небо чистое глядят.
             Плывут по небу ночью облака,
                цветы на дикой сливе, будто снег —
             Невыразима эта красота,
                но слов, чтоб выразить печаль,
                ведь тоже нет!
             Да и кому поведать мне о ней?
             Ну, разве только табуну гусей,
                летящему в прозрачной вышине?
             Пусть обо мне они расскажут той,
                кто в эту ночь любуется луной… 
               
                * * *               

               

          ЧЖУ СИ (1130 – 1200)

                ЦВЕТЫ  ГРАНАТА

             Цветы граната летним днём
                слепят глаза своим огнём,
             Хоть кое-где среди ветвей
                заметны завязи уже.
             Обидно даже, что кругом
                людей не видно никого —
             Ведь ворох красных лепестков
                укроет скоро сизый мох!


                * * *               
         
         ЧЭНЬ ЛЯН (1143 –  1194)

                НА МОТИВ ХАОШИЦЗИНЬ

                СЛАВЛЮ ДИКУЮ СЛИВУ

              Всего лишь два сияющих цветка
                заметил я на ветках сливы,
              Но в сумерках лазурных смог понять
                в чём тайна прелести её невинной.
              В окно моё глядит она сейчас,
                и чудится, что Яшмовая Дева
                играет с нею рядом на свирели.
              Струится лунный свет, похожий на поток,
                скользит между замшелыми камнями,
              Хочу, чтобы приснился дивный сон,
                что мотыльком порхаю над цветами…
              Хотя, боюсь, их тонкий аромат
                мне было бы непросто отыскать!
       
                * * *
               
            ЛЮ КЭЧЖУАН (1187 – 1269)

                ИВОЛГИ СНУЮТ

                В избытке чувств
                резвятся средь ветвей,
                Туда-сюда,
                словно челнок, летают.
                Весной цветы –
                как будто из парчи,
                Но нелегко,
                соткать такие ткани!
 
                * * *
 
          ЮАНЬ ХАОВЭНЬ (1190 – 1257)

                У ОКНА

           На тысячи ладов щебечут птицы,
                ласкают слух мне эти птичьи трели,
           Чуть слышный ветерок едва колышет
                густых деревьев бархатные тени.
           Зелёных гор громады предо мною,
                сижу один, прикрыв рукою книгу.
           Хотел бы рассказать сейчас о многом,
                да нет того, кто бы меня услышал.
           И пусть, пока, красотки не смеются,
                что голова моя седою стала,
           Но как-то незаметно опустели
                и чаша винная, и золото в карманах.
           И юности весёлые забавы
                куда-то тоже все исчезли разом,
           Осталось лишь смотреть, как в синем небе
                спокойно солнце катится на запад.

                * * *
               
           ЮАНЬ ХАОВЭНЬ (1190 – 1257)

                В ПЕРВОЕ НОВОЛУНИЕ ГОДА
                ЖИВУ НА ПОКОЕ В ГОРАХ ЧАНШОУШАНЬ

           Едва различаю вдали огоньки -
                их мало в безлюдной деревне,
           Листвою опавшею горы полны,
                дворы все засыпаны снегом.
           Вот прожил, почти что, уже сорок лет -
                всего повидал в эти годы,
           А ныне со мною одна только тень -
                товарищ мой в сумерках жёлтых.

                * * *               

            СЮЙ ЮАНЬЦЗЕ (1196? – 1245)

                НА ОЗЕРЕ

            Алым цветом рощи загорелись,
                иволги поют в густых ветвях.
            Над притихшим озером неспешно
                цапли белоснежные летят.
            Чудный день, приятная погода,
                у людей на сердце благодать,
            Музыка играет, на закате,
                лодки возвращаются назад.

                * * *
         
          ЛУ МЭЙПО (дин. Сун)

                СНЕГ И МЭЙХУА (I)

          Со снегом мэйхуа боролись за весну,
                друг другу не желая уступать,
          Поэт, внимательно следя эту борьбу,
                отбросил кисть, и перестал писать.
          Пускай, — подумал он, — своею белизной
                мэйхуа уступает снегу,
          Но аромата цветов мэйхуа
                у снега, ведь, тоже нету!

                *

          ЛУ МЭЙПО (дин. Сун)

                СНЕГ И МЭЙХУА (II)

         Когда нет снега, мэйхуа
                свой дух явить не может,
         Когда же снег, но нет стихов,
                то это просто пошлость.
         Под вечер стих закончил я —
                и снег пошёл опять,
         Под снегом мэй: только тогда
                я понял, что — весна!

                * * *
               
           ЛЮ ЛИСУНЬ (1033 – 1092)

                НАДПИСЬ НА ШИРМЕ

           Под стрехой щебечет
                ласточка ни-нань,
           И зачем твой щебет
                разбудил меня?
           Всё равно мне не с кем
                речи говорить,
           Так пойду я лучше
                по горам бродить.
               
                * * *
               

          ЧЖАО ЧАНЦИН (XII в.)

                СКИТАЯСЬ, УВИДЕЛ ДИКУЮ СЛИВУ

           За годом год
                скитаюсь я по свету,
           Но вновь и вновь –
                лишь даль передо мною.
           И даже ночью
                мне покоя нету:
           В глубоких думах –
                долгая дорога.
           Вдруг лунный свет
                коснулся занавески,
           Холодной ветки
                тень легла косая.
           Душа ещё справляется с тоскою,
                а голова – уже почти седая.
           И с каждым днём
                страданья всё сильнее,
           И сердце ранит
                звук рожка печальный.
           Бессонной ночью
                дом я вспоминаю,
           Родимый дом,
                что за горою дальней.

                * * *   
               
          МОЦИ  ЮН (XII в.?)

                ДОЖДЬ

           Всё льёт, и льёт,
                льёт —
                не перестаёт.
           Дождь за окном
                в листьях банана
                шумит,
           А на окне —
                тусклый светильник
                горит.
           Ночью такой
                чувства не знают
                границ:
           Трудно заснуть,
                трудно обиды
                забыть.
          Всё же, не знаю,
                разве из тех,
                кто грустит,
          Есть хоть один,
                слушать бы кто
                не любил,
          Как по ступеням
                дождь до рассвета
                стучит…      
               
                * * *               
               
               

           ГАО ГУАНЬГО (XII в.)
               
                НА МОТИВ ПУСАМАНЬ

            Вновь ветер весенний
                колышет речную траву,
            Как прежде когда-то
                знакомой тропою иду.
            Бывало, с красоткой
                весело дни проводил,
            Лихо скакал,
                взбивая дорожную пыль…
            А ныне цветы —
                их словно укутал туман,
            Пойду-ка в харчевню —
                напьюсь-ка я там допьяна…
            Прячется солнце
                бросает косые лучи,
            Каркает ворон —
                в гнездо, наверно, спешит…   

                * * *

          ДОУ ШУСЯН (XII в.?)

                ЛЕТНЕЙ НОЧЬЮ, НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ,
                СО СТАРШИМ ДВОЮРОДНЫМ БРАТОМ
                ГОВОРИМ О ПРОШЛОМ

            Повсюду льётся, наполняя двор,
                магнолии цветущей аромат,
            Уже за полночь, сеет мелкий дождь,
                и стала чуть трезвее голова.
            Издалека напишешь мне письмо,
                но как смогу его я получить?
            Минувшее уныло и темно,
                не хочется о нём и говорить.
            Те, кто вчера ещё ребёнком был,
                все выросли уже давным-давно,
            Иных же тех, чьей дружбой дорожил,
                увидеть мне уже не суждено…
            Наступит утро, и с рассветом дня
                ты сядешь в лодку, чтобы вдаль уплыть,
            А вывеска трактира у моста
                опять мою печаль разбередит!

                * * *               

               

           СЭН ЧЖИНАНЬ (XII – XIII вв.)

                ОБОРВАННЫЕ СТРОФЫ

               Под сенью старых ив –
                рыбачья лодка,
               Я, с посохом в руке,
                перехожу ручей.
               Под мелким дождиком
                одежда вся промокла,
               Поднялся ветер,
                но не стало холодней.

                * * *               
               

           ДУ ЛЭЙ (XIII в.)
               
                ХОЛОДНЫЙ ВЕЧЕР

               Приходит друг –
                и чай нам, как вино;
               Кипит вода,
                огонь в печи пылает.
               Всё, как всегда –
                луна перед окном,
               Отличье в том,
                что мэй благоухает.

               
                * * *               
               

           ЦАО БИНЬ (XII – XIII вв.)

                ВЕСНА ПРОХОДИТ

         На улице я никого не вижу,
                и некого спросить, опали ли цветы,
         Когда уже коснулась горизонта
                густая тень разросшейся листвы.
         Среди ветвей не слышен птичий гомон –
                ни иволги, ни соловьи уж не поют,
         И только у пруда, в траве зелёной,
                лягушки квакать целый день не устают!

                * * *               

           Е ЦАЙ (XII – XIII вв.)


                В КОНЦЕ ВЕСНЫ СЛУЧАЙНО СОЧИНИЛ

        Двух воробьёв отчётливые тени
                на письменном столе вдруг увидал,
        А в тушечницу, что стоит поодаль,
                пух ивовый откуда-то попал.
        Окно раскрыто, я сижу без дела,
                читаю чжоускую «Книгу Перемен»,
        Увлёкся так, что даже не заметил,
                как много уж прошло весенних дней!
      
                * * *               
               

           ЦАЙ ЦЮЭ (XII в.)


                ЛЕТНИМ ДНЁМ НАСЛАЖДАЮСЬ ПРОХЛАДОЙ
                В БЕСЕДКЕ ЧЭГАЙТИН

                Подушка, ширма,
                деревянная кровать –
                Забросив книгу,
                лёг, усталый, отдыхать.
                Когда проснулся,
                улыбнулся сам себе –
                Рыбачьей флейты
                слышу звуки на реке.
 
                * * *

      
          ЦЗЯН ЦЗЕ (XIII в.)

                СЛУШАЮ ДОЖДЬ

            Когда был молод, слушал дождь
                под песни, в тереме весёлом,
                горела красная свеча, раскачивался лёгкий полог.
            Когда ж летами возмужал,
                я слушал дождь в скитаньях долгих,
            я помню: тучи над рекой,
                отставший гусь спешит домой,
            под сильным ветром громко стонет.
            А ныне слушаю я дождь
                в буддийском ските затворившись.
            Виски мои уже давно
                густою сединой покрыты.
            Теперь ни радость, ни печаль
                уже не растревожат сердце,
            пусть даже будет дождь стучать
                всю ночь, до самого рассвета.

                * * *
 
              ИЗ «ИСТОРИИ ДИНАСТИИ ЛЯО». (1344). Гл. 32
      
                ВЕСЕННЯЯ ОХОТА

            То озеро, где государь киданей,
            охотился весеннею порой,
            Утиною Рекою называлось.
            В начале года,
            в первую луну,
            как только первая декада миновала,
            киданьский император свою юрту
            снимал и отправлялся на охоту,
            и по прошествии шести десятков дней
            он прибывал в охотничьи угодья.
            И если видел он, что стаи лебедей
            к родным местам ещё не возвратились,
            на озере он ставил свою юрту
            и, лёд весенний продолбив,
            ловил там рыбу.
            Когда же таял лёд, то начинал он
            пускать и ястребов и соколов-сапсанов,
            чтоб те ловили лебедей и диких уток.
            С восходом солнца к озеру спешил,
            и в сумерках вечерних возвращался –
            с утра до вечера охотой развлекаясь.
            То озеро – Утиная Река –
            с востока к западу на двадцать ли простёрлось,
            а с юга к северу – на тридцать, с небольшим.
            Лежит оно на северо-востоке
            от области Чанчунь, ли в тридцати пяти.
            Повсюду там песчаные холмы,
            как перевёрнутый горшок для варки риса.
            Растут во множестве там вязы, тополя,
            встречаются и рощи абрикосов.
            И всякий раз, когда сюда
            с охотой император приезжает,
            все слуги и придворные чины,
            в тёмно-зелёных,
            с золотым отливом, платьях,
            стоят, держа в руках: кто – молоток,
            кто – чаши для кормленья ловчей птицы,
            кто – шило, чтобы лебедей колоть.
            Вкруг озера они расположились
            на расстоянии таком, чтоб друг от друга
            пять-семь шагов их только разделяло.
            Сам император, в шапке дорогой
            и в платье, отвечающем сезону,
            с подвеской яшмовой на поясе его,
            на ветер встав, за ними наблюдает.
            Едва заметят где плывущих лебедей,
            тот час высоко флаги поднимают,
            и конные разведчики спешат
            доклад об этом императору доставить.
            И барабанный бой над озером плывёт.
            Когда же лебеди, напуганные шумом,
            взлетают ввысь с поверхности воды,
            то всадники, которые стояли
            от места этого не очень далеко,
            над головою поднимают стяги
            и машут ими дружно, как один.
            Чиновники пяти приказов –
            все держат кречетов на поднятых руках,
            тех кречетов, которые гнездятся
            у моря на восточных берегах.
            И одного из кречетов они
            с почтеньем императору подносят.
            И тот пускает кречета сего,
            чтобы схватил он лебедя – и вот
            уже тот лебедь падает на землю.
            А если кречету вдруг не хватает сил,
            то тот чиновник, что оказывался рядом,
            взяв в руку шило, лебедя колол,
            и, вынув мозг, им кречета кормил он.
            Того, кто кречету такому помогал,
            обычно жаловали серебром и шёлком.
            Того же лебедя, которого в тот день
            сам император первым затравил, –
            того он в жертву предкам приносил.
            Чиновников же потчевал вином
            и фруктами, чтоб веселее было.
            И те друг друга также угощали,
            и на словах друг друга поздравляли,
            и перья лебедя втыкали в волоса,
            чтоб радостью наполнилась душа.
            Всех император награждал вином,
            а перья лебедя разбрасывал повсюду.
            Так он охотился, ловил сетями рыбу,
            покуда не закончится весна.
            Тогда лишь он обратно возвращался.

                * * *
               
                Перевёл с китайского
                ВЛАДИМИР САМОШИН.