Крайний справа - это я.
Это уже второй мой стройотряд на железной дороге. И если ранее (1,2), в Кандалакше мы начинали с нулевого цикла, прокладывая второй путь от Кандалакши до станции Проливы, то на этот раз, в Няндоме, мы в буквальном смысле слова поднимали ранее проложенные пути.
Няндома – станция и городок на железнодорожной ветке, ведущей к Архангельску, в 342 километрах от города. Название Няндома получила от протекающей здесь речки. В переводе с финно-угорского, слово «Няндома» означает «богатая земля».
Не ведаю истории, но проложена ветка была, скорее всего, в морозы, по земле промерзшей донельзя. Ведь не секрет, что в этих краях морозы бывают весьма люты. И вот с наступлением тепла стала эта долинка вместе с проложенными путями и станционным зданием активно проседать. Проседание со временем стало столь явным, что поезда как с горки ныряли в долину, а потом выбирались со дна долины, как в гору.
К работе мы, ССО МИФИ, приступили не медля – на следующий день по приезде. Снаряжение самое простое – ломы, лопаты, шпалоподбойки и ручные домкраты. Думпкары и полувагоны завозили песок, а мы его уже распределяли по пути. Одновременно (по четыре домкрата на рельс) поднимали участок пути, подбивали деревянными ручными шпалоподбойками песок под концы шпал, и передвигали домкраты метров на пять-семь вперед. И опять поднимали, подбивали и передвигали. Песком засыпали и шпальные ящики, но песка, как правило, на все не хватало, и ящики оставались полупустыми. Но если песка было в достатке, то подбивали и середины шпал.
После подъема получалось не прямое полотно, а гуляющее по сторонам. По такой колее пускать поезда было к верной беде, а потому перед каждым очередным поездом пути рихтовали обычными ломами, добиваясь если и не идеальной прямой, то хотя бы приемлемых изгибов. И по таким путям поезд въезжал в долину со скоростью пешехода, покачиваясь из стороны в сторону, и приминая своим весом только что поднятые пути. В результате, путь практически возвращался в исходное состояние – прирост по высоте исчислялся всего одним-двумя сантиметрами. По этому «проутюженному», но более устойчивому пути тяжелые думпкары и полувагоны подвозили нам песок. И все опять начиналось по-новому. И хотя трасса на Архангельск не самая оживленная, такое повторялось за день по нескольку раз.
Работали по двенадцать-четырнадцать часов в день, и времени оставалось только на сон и отдых. С местными жителями контактировали в силу необходимости – закупали в магазинчике продовольствие и сдавали бутылки, обильно разбросанные по лесу в окрестностях лагеря. Бутылки были местные, а у нас был сухой закон. Спиртное в поселке продавалось открыто – даже спирт питьевой в поллитровой таре с бледно-синей этикеткой, и стоил он очень недорого. Но дороже было то, что за выпивку обещано было снимать честно и трудно заработанные трудодни, а это, по сравнению со стипендией, были (вернее, обещали быть) большие деньги. Так что общение с местными ограничивалось магазином.
А вот культурная жизнь наша не ограничивалась утренними линейками и вечерними посиделками у превосходно организованного кострища, разговорами и песнями под гитару у живого огня. Выпускали мы регулярно и стенгазету, в которой «глас народный» соседствовал с официальной хроникой и фотками с мест событий. Так вот, за фотки отвечал я. Моя простенькая, но надежная (никакой автоматики) «Смена» меня не подводила, да вот только печатать фотки было негде – ни оборудования, ни достаточной темноты в наличии не было – первое не было предусмотрено, а второе нарушали, и весьма активно, белые ночи.
Командир наш, Валера Гаврилюк, по своим каналам разузнал, что неподалеку от лагеря, на окраине поселка, практически у самого леса, живет фотолюбитель у которого есть и оборудование соответствующее, и довольно плотная красная темнота – короче, есть домашняя фотолаборатория.
Это сейчас мы, избалованные цифровыми технологиями и лабораториями, что называется, на ладони (у самого есть такая, печатающая без моего участия прекрасные цветные фотки), счастливо забыли сколько требуется терпения и умения, чтобы напечатать хорошую черно-белую (про цветную особый разговор) фотку. Забыли, как без помощи фотошопа кадрировать ее и ретушировать, как с помощью простейших подручных средств и чувства вкуса выделять одни участки изображения и затенять другие. А потом бросать белый лоскут фотобумаги в проявитель, и с нетерпением и внутренним возбуждением наблюдать, как проявляются на деле результаты твоих задумок, и не пропустить момент, когда изображение, по твоему мнению, станет адекватным оригиналу, или твоему понятию об адекватности. А потом полоскать проявившийся кусочек жизни, смывая с него раствор, и бросать его в закрепитель. Закрепителем, как правило, служил раствор тиосульфата натрия.
Короче, Валера меня с таким фото-фанатом свел. Звали его Виктор, и оказался он нашего возраста, и, действительно, у него была небольшая клетушка, в которой было все, что требуется для невзыскательного фотолюбителя: столик с ванночками для растворов, простенький фотоувеличитель «Нева», красный фонарь на стене и полочка с бутылками с растворами.
– Знаешь, я не так давно собирался печатать, – начал Виктор – приготовил растворы, да другие дела отвлекли. Вот бутылки стоят. Правда, я не помню что в какой.
– Ну, это совсем просто, – сказал я – мы сейчас живо определим что есть что на вкус.
Надо сказать, я не шутил, и, действительно, часто пользовался этим способом – закрепитель на вкус кисловатый, а второй, стало быть, без вариантов будет растворителем. Однако в нашем случае оказалось, что варианты были, поскольку на полочке стояли три бутылки с растворами. Меня почему-то это обстоятельство ничуть не смутило – что может быть в фотолаборатории кроме фото-растворов?
Лето в тот год было жарким и богатым на всяческую кусачую мелочь – мошка, комары, оводы, слепни как с цепи сорвались. И хорошо еще, что наваливались на нас не скопом, а по времени: слепни и оводы в жару, а мелочь ближе к вечеру, по прохладце. От нее мы спасались народным способом – у костра, а вообще-то было у нас и довольно эффективное средство – диметилфтолат, маслянистая и довольно противная на вкус жидкость – ее кусачая братия очень не любила. Бутылки с ней стояли в каждой палатке. Вот и к фотолюбителю я пошел уже вечером, помазав лицо и руки этим раствором.
Пробовать на вкус стали с крайней бутылки – в красном полумраке, да в темно-зеленых бутылках все растворы выглядели одинаково. Собственно, и надо было мне только каплю на язык, но Виктор как-то неловко повернулся, подтолкнул мой локоть, и вместо капли на язык в рот плеснула изрядная доза содержимого бутылки. Господи, что это была за гадость – не передать! Я вылетел из чулана на улицу и стал отплевываться. Но куда там – жидкость была маслянистой, и тут же обволокла всю полость рта. Не помогло и полоскание – разве водой такое смоешь! Виновник моего конфуза притащил полбутылки питьевого спирта – с ним дела пошли гораздо успешней и веселее (видимо часть дезинфекции попала внутрь), и «картина маслом» выглядела уже не горестной, а юморной.
Как вы уже, наверное, догадались, в бутылке был не закрепитель, а диметилфтолат – загадка лишней тары была решена. Отплевавшись, отполоскавшись и повеселев, в следующей бутылке я изрядно подпорченными спиртом вкусовыми рецепторами «напробовал» закрепитель – решена была и загадка фото-растворов.
В таком состоянии я не решился печатать фотки. Операцию перенесли на следующий день (о чем я вскоре пожалел), и побрел я в лагерь, покачиваясь от усталости (позади был трудный рабочий день) и подпития. Было оно, конечно, непреднамеренным и пустяковым, и, при хорошей закуси, совсем не заметным, но после ударного рабочего дня и на голодный желудок…. В общем, были у меня небезосновательные опасения, что посчитают меня нарушителем сухого закона и примерно накажут в назидание остальным. Прецеденты уже были, и с нарушителей уже снимали до десяти трудодней, но это с нарушителей, я же был жертвой обстоятельств.
Как водится, чего опасаешься, то и происходит, и прямо у лагеря я повстречался с нашим командиром. Он поджидал меня уже с фотками, я же заявился без них и в явном подпитии. Будь на месте Валеры любое другое начальство не миновать бы мне нагоняя перед строем и снятых трудодней, но с Валерой я работал в стройотрядах уже второй год, и он прекрасно знал, что до спиртного я не охоч. Так что история моя его только позабавила, а у меня от души отлегло, но на всякий случай решил не светиться и вместо ужина пошел спать.
А утром уже узнал, что за ужином было объявлено – назавтра выходной и экскурсия на Соловки для всех желающих. Я, конечно, тоже желал, но за мной были срочные фотки для стенгазеты и уверенность, что такие близкие Соловки никуда не денутся, и еще представится такая возможность, ведь впереди был почти месяц ударных работ.
Но на Соловки я так и не попал, о чем и сожалею до сих пор. Но радует и наполняет гордостью то, что дорогу мы все же подняли. И не просто подняли, а буквально вознесли под небеса. Когда мы впервые выгрузились на этой скромной станции и поезд «Москва-Архангельск» отстучал по рельсам по направлению к Беломорью, то открылось за ушедшими вагонами станционное строение – каменное здание с высокой остроконечной крышей и надписью по фронтону: «Няндома». Оно как бы господствовало над путями, хотя и стояло подножием на их уровне. А вот, когда мы уезжали, то с высоты поднятых путей взирали на недавнего «диктатора» буквально свысока – пути были на уровне конька его крыши. И вид этот наполнял сердца гордостью, а разум мыслью, что ничего невозможного нет даже для наших, поначалу нежных, слабых и неумелых, а теперь сильных и заскорузлых от мозолей, рук. Вот так, наверное, и воспитывается характер – через преодоление трудностей, от «не могу» до - «мне все по плечу».
1) «Вся правда о зайце»: http://www.stihi.ru/2009/08/30/1765
2) «Охота пуще неволи. Продолжение 2»: http://www.stihi.ru/2011/09/07/2149