ГЕОРГИЙ БОРИСОВ — родился 17 июля 1950 г. в Софии. Закончил Литературный институт им. Горького в Москве в1974. С 1990 г главный редактор журнала «Факел», основатель и директор издательства «Факел» и "Факел экспресс". Автор поэтических книг: "Пополудни где-то в начале", "Оставьте человека", "Врата", "Пришелец", "Живой бог", "Карфаген". Лауреат награды "Владимир Башев" за самый удачный литературный дебют и награды "Иван Николов" за лучшую поэтическую книгу. Член болгарского ПЕН клуба. Живет в Париже.
БЛАТНИЯТ АНГЕЛ
Вече беше отдавна пресъхнало родното блато,
вече беше отдавна потеглило времето в кръг
и ме целеше Господ със сламка в устата, когато
пирамидата стигнах и стъпих на нейния връх.
Беше стъклена тя и пламтеше отвъд океана
като златен триъгълник, в пара обвит, и в мъгла,
но на мене отгоре й само студено ми стана
и тъй както треперех, чух някой да казва: "Ела!
Тук е тясно за тебе, тук работа нямаш и място,
аз съм Блатният ангел и знам ти кръвта наизуст.
Като шевна машина подскача тук времето бясно,
давай, давай надолу да хванем подземния блуз!"
И ме перна с крило по ухото и звънна с чинели
зад гърба на мъжете, подпрели небесния свод -
и край жълтите мумии хлътнахме с него в тунела
с многоликите маски на моя предишен живот.
"Ето виж - спря се той, - колко тази прилича на тебе:
с пълни алени устни и къдрава черна коса...
Що народ и блата покрай Нил тя тогава изтреби,
а мушицата в кривото гърло да спре не успя..."
И погледна ме тъй, че отвори под мене земята,
поклони се до нея и рече: "До тука аз бях",
и целуна ме тъй, че ми взе и дъха, и душата -
и на слепия негър тромпета от злато видях...
...Тази нощ спах на село и още не беше валяло,
беше пълно с комари и призори чак заваля
и така ме сърбеше гърбът и отдясно, и вляво,
че си рекох насън: ето вече ти никнат крила...
БОЛОТНЫЙ АНГЕЛ
Давно пересохло до пыли родное болото
и время замкнулось в стоячий оцифренный круг.
В губах соломинку зажав, исцеляет нас кто-то,
когда мы на пик пирамиды притащимся, друг.
Стеклянный ее треугольник горит, но не греет,
окутанный паром, поверх океана парит…
Как холодно! Вдруг — будто ветром неведомым веет
и голос неведомый странно так мне говорит:
«Привет! Тесновато тут, тужно для пира и тризны.
Я — Ангел Болотный, и кровь твою вызубрил аз!
Здесь бешено швейной машинкой строчит время жизни.
Летим-ка мы долу — подземный послушаем джаз!»
И мах меня по уху крыльцем: «Молю тебя вельми!»
И мимо мужей, подпирающих неба каркас,
и мимо желтеющих мумий влетели в туннель мы,
где маски моей прежней жизни смотрели на нас.
«Зри, — он тормознул, — что тебе подошло бы, мой милый:
уста так полны и алы, косы вьются как тьма…
Вдоль Нила народ и болота она истребила,
А после змею себе в сердце вонзила сама…»
Он глянул — и недра у ног моих, недруг, разрушил.
И молвил: «Отсель я пришел и низринусь туда!»
И в страшном лобзании выпил и дух мой, и душу —
и негра слепого златую трубу я услышал тогда…
…Ночь сладко валялась в постели как сонная дева,
от туч комаров занавесясь дождем — лей, раз тут!
Мои же лопатки чесались и слева и справа,
и я, пробудившись, решил: это крылья растут…
СОЛ
Не знаех още нищо за солта,
когато боговете ме надушиха,
че с лой приспивам ловните им кучета
и по звездите мога да чета.
Така на своя кораб мен един
качиха те, но не за да кръстосваме
в морето сладководните им острови,
а под око звездите да държим.
Бе този труд убийствен и за тях
и денем те насън пияни викаха,
докато в трюма учех аз езика им
и от солта му сива ослепях.
Тогава ме изнесоха на гръб,
на мачтата елхова ме пободоха
и с леден глас поискаха по взводове
звездите да строя и преброя.
Бях слушал вече този тънък вой
и може сляп да бях, но не и толкова,
че да не видя дебнещите полкове
на плъховете в обедния зной...
Добре че стигна приливът дотук,
че този път заля и двете палуби,
защото те и кораба подпалиха,
преди да излетят към някой друг.
А мене ме прибрали сутринта
монаси, слезли в селото за сирене.
Сега паса кози по манастирите
и сури от Корана им чета.
Или из по-богатите села
зареждам с буци прясна сол дворовете
и вече ме познават и воловете.
Но ходя само с черни очила.
СОЛЬ
Не знал я ничего про церберову соль,
что щедрою рукой в меня сыпнули боги.
Я салом усыплять могу их ловчих псов
по звездам прочитать их темные эклоги.
Когда на свой корабль я сам взошел, один,
по звездам я поплыл — но не к медовым водам
роскошных островов, сокрытых среди льдин,
а в тот астральный путь, куда — лишь тайным ходом…
О, этот труд для нас был тяжек! Я слыхал,
как по ночам они, хмельные, голосили,
пока я в трюмах их наречье изучал,
слепой от соли.
Так
мы долго плыли.
На воздух вознесло меня в единый миг!
Ольховой мачты шиш пронзил, как пика, тело.
И голос неземной из бездны вдруг возник:
«Стройсь! Смирно! Подтянись!» — вопил он оголтело.
Он звезды сосчитать хотел,
ввести акциз!
В ответ на этот вой кричал дурной совой я:
да, я ослеп, но все ж я видел стаи крыс —
они ползли наверх, струясь в полдневном зное…
Спасен я. Подоспел так вовремя прилив,
две палубы залил — ура ему, благому!
А звезды мой корабль в досаде подожгли
и улетели прочь к кому-то там другому.
А утром, на заре, меня в песке нашли
монахи. И, в село сходивши за подводой,
неспешно в монастырь старинный привезли.
Я монастырских коз пасу уже три года.
Корана суры им читаю. А еще
соль пресную в кусках я развожу по краю.
Волы, устав, кладут мне морды на плечо.
Но никогда очков я черных не снимаю.
НАСАМЕ
Не се е върнал никой да ни каже
какво е тя.
Навярно край - или начало даже
на самота.
Изпратихме най-верните си хора
по студ и мрак,
а още никой знак не ни е сторил
от оня бряг.
Навярно нещо много страшно става
и там, и тук,
щом родните ни майки ни оставят
един след друг.
Щом викат ни да чуем нещо важно -
но насаме.
Щом трябва да отидем - да го кажем
на вас поне.
НАЕДИНЕ
Никто не возвратится и не скажет —
как там она.
Конец ли это, иль начало даже —
всегда одна...
Послал вослед людей я самых верных
сквозь хлад и мрак—
но ни из рая, ни из бездны серной
не шлют мне знак.
Наверно, слишком страшно стало верить
и тут, и там,
раз наши матери уходят на тот берег
и машут нам...
Кричат. И мы услышим — это важно —
кто одинок.
А уходя, потом другим расскажем.
Тебе, сынок…