И читая меню в ресторане,
И скитаясь по темным углам,
И взирая на телеэкране
Пустошь с ветошью напополам,
И молясь, точно Дева Святая,
И в плену у классических строф,
И стремительно освобождая
Мутноватый приземистый штоф,
И укусами ревности мучим,
И желанием плоти ведом,
И убитый неблагополучьем,
И в плясу на обрыве крутом,
И в объятьях бессильно-всевластных,
И внимая начальничий крик,
И в беседах о поздних схоластах,
И под весом семейных вериг,
И впьяну предаваясь разбою,
И сдувая пылинки с манжет
Я несу и в себе, и собою
Свой центральный, потайный сюжет:
Ночь светла под оранжевым небом.
Опустевший от долгой войны
Город пахнет расхищенным склепом
И укутан платком тищины.
По разбитой, пустой автостраде
Тихо катит свой велосипед
Дама в шляпке, в старинном наряде
Тридцати-тридцати пяти лет.
Вижу взгляд ее с пепельной дымкой,
Заставляющий сжаться нутро.
Губы, сжатые полуулыбкой,
Кожу белую, как у Пьеро.
Алтарем инфернального храма
Мертвый город лежит посреди.
Старомодная бледная дама
Едет, тлея по мере пути.
Извергаясь, как воды Харибды,
Плоть опавшая в каждом куске
Обращает себя в манускрипты
На неведомом мне языке.
Небосвод над безжизненным местом
Властно держит оранжевый зонт.
Дама по прокопченным проездам
Удаляется сквозь горизонт.