Клади шинель. Мы не вернемся ни домой,
ни даже в жизнь. И безработный домовой
забомжевал в каптерке, ветошью шурша.
Примерно так шуршит ненужная душа.
Примерно так скрипит рассохшийся паркет
квартир покинутых, где оставляет след
в пыли хранитель-ангел кончиками крыл.
Ты провалил заданье, ангел. Провалил.
Ты провалил и ты вернулся. Распишись.
Сдавая маховые перья, побожись –
что сделал все, что мог. Что – все. Он дальше сам.
А он пошел по полюсам, по небесам,
по головам, как пьяный мальчик в сапогах;
по водной ряби на натруженных ногах,
тропою ложных солнц на мой архипелаг
и сунул зеркало под нос, точно кулак.
Клади шинель. Шлагбаум вниз. Блокпост не спит.
Не то, что муха - ангел тут не пролетит.
Располагайся, вытрясая из волос
остатки жизни. Молоти, что твой колос.
Пройдись – направо три шага, налево три.
Вглядись во тьму, замри столбом и слух остри -
не то кряхтит, таская цинки, инсургент,
не то шуршит под ветром выцветший брезент,
не то вертушка облаками шебуршит,
не то наждак твоей загубленной души
сдирает женщин и друзей, тепло и свет,
слова «родная, я вернусь» и прочий бред
сдирает с треском, до металла, до кости.
До самой сути, где рифленое «прости»
забито плотно – тавот, гарь. Хоть чем счищай,
не поддается. И читается - «прощай»