Голод
Всю жизнь моя мать боялась голода. И по этой причине всегда имела запас продуктов – приобреталась впрок крупа, картошка, соль, сахар, спички. Отец тоже был мужик хозяйственный, имел запас гвоздей, угля, дров, запчастей. Эта же черта передалась и мне.
Думаю, что всему причина – вечный недостаток. А изначально – боязнь голода. И потому в нашей семье бытует культ хлеба – никто никогда не выбросит ни кусочка, еда будет съедена вся, разве что кошкам что-то достанется. И это не от жадности или экономии – из уважения к тем, кто недоедает, и в память о тех, кто недоедал.
У Джека Лондона есть рассказ, как голодный старатель выбрался-таки к людям, и потом, немного отъевшись, клянчил куски хлеба и складывал их под подушку.
Что такое «голод» в полном смысле слова, я не знаю, хотя чувство голода испытывал, иногда настолько острое, что не мог ничего делать в те мгновения. Такое бывает со спортсменами-велосипедистами, в походе, где интенсивно расходуется энергия, и если её срочно не пополнить, то наступает спазм.
Речь пойдёт о другом голоде, которому есть жёсткое название «голодомор».
Отцы нации умели морить голодом свой многострадальный народ!..
О голоде 33-го много рассказывала бабушка и мать. И я, пацан вначале, а затем здоровый мужик или еле сдерживал слёзы, или их совсем не сдерживал.
Я представлял многодетную мать, какой была моя бабушка, голодные глаза её детей с прозрачными тельцами, по которым можно изучать анатомию, вечно ожидающих родителей в надежде, что они принесут что-то поесть.
Представлял картину, как бабушка, будучи поварихой в колхозе, умудрялась бросить в штанины специально пошитых штанов лепёшку прямо с огня, когда отвернётся районный уполномоченный, следящий, чтобы не спёрли еду, предназначенную похоронным командам, заготовителям и прочим уполномоченным.
И приносила эту лепёшку, и делила по кусочку. И невдомёк было детям, как болели раны от ожогов на её ногах.
Представлял мать, которой добросердечный учитель предложил сказать, что родители умерли, чтобы её взяли в «патранат» на «государственное обеспечение» (Господи, да что же это за государство такое, в котором, чтобы выжить, надо осиротеть?!). И её слёзы, мол, если я скажу так, вдруг они умрут? И слова учителя, что если не скажешь – и они умрут, и ты вместе с ними.
И рассказы матери, что суслики, воробьи вкусные, а ворон есть нельзя. Убил однажды старший брат ворону. Как ни варил её, а от неё падалью разит. Попробовал-таки – чуть не умер.
И придумки матери в ту пору. В поле стоял стожок сена. И вот детским умом удумала: домой сенца принести – всё же помощь коровке-кормилице, которую держали в доме, чтобы не украли и не съели иные бедолаги. Поскольку дело было зимой, то от стожка к сараю пролегла натоптанная тропка, присыпанная сеном. Надо сказать, что дорожка была не одна – охочих поживиться хватало.
Наутро районные уполномоченные с милицией были тут как тут. Закрылась девчушка в сарае, а здоровые мужики ломятся в дверь.
С некоторых пор у матери в моменты стресса стала проявляться «окопная болезнь» – неудержимый понос. В этот раз всё произошло по известному сценарию: на мать как по заказу напала «швидка Настя». И звериная интуиция подсказала ей способ обороны, благо – в двери были щели, в которые заглядывали враги. Правильно, всё было точно так, как рисует воображение. Те – с матами и проклятьями – кинулись прочь отмываться. Но удалось ли им за всю жизнь отмыться от своих злодеяний и холуйства?..
И то, как мучительно мать искала место, где когда-то, пася коров, закопала кусочек хлеба. Но место осталось ненайденным до сей поры…
Спустя годы, когда не стало ни бабушки, ни матери, мною было написано стихотворение:
Памяти жертв Голодомора
Я ел, всё ел кусочек хлеба…
Не встал он горла поперёк.
И вдруг расслышал голос Неба.
И в нём звучал немой упрёк.
И отозвался в сердце эхом
былой эпохи хоровод.
И что-то стало не до смеха.
И тенью – тридцать третий год.
И мать с голодными глазами,
с прозрачным тельцем… Мой рентген
вдруг различил: за головами
ведёт охоту смерти ген.
И – матерей властям проклятье –
злорадной клике палачей.
И страх, таящийся в зачатье,
открылся мерзкой сутью всей.
Вожди, – без рангов и отличий –
мильонный вскрик вам всем в укор!..
И геноцидом ныне кличут
бич Божий тот – Голодомор.
…Как высший дар, я хлеб с ладошки
съем – до последней крошки вплоть…
Свечу зажгу: авось в окошке
её увидит сам Господь.
Припрячу я кус хлеба малый:
вдруг за черту ступлю не ту?..
И сколько лет душа молчала!..
Теперь молчать невмоготу.