***
Вы едите жареный хлеб с протекающем сквозь его поры голландским сыром. Вы смотрите в маленькое кухонное окно, пока я наблюдаю за вами в лирическом молчании. Ваши зубы скребут по крошкам хрустящего хлеба, ваша грудь равномерно качает воздух в легкие незаметными движениями вперед-назад. Вы, словно совершенная машина, пожинаете плоды эффективной деятельности человека прямоходящего в виде жареного хлеба с чрезмерно расплавленным до пузырьков голландским сыром, пока я являюсь идеальным примером уходящей эпохи, смысл возникновения которой был лишь в ее скором окончании.
***
Вы не смотрите на меня, вы только ощупываете мои голову и шею на предмет острых болей в области затылка или лимфатических узлов. Я хочу попросить вас уйти, но пережить еще один день без чужих рук было бы слишком жестоким испытанием для нервной системы. Я бы все отдал, чтобы больше не видеть вас, чтобы вы больше не видели меня, хотя, вы и так меня скорее всего не видите. Вы рассматриваете пыль, которая летает у меня возле губ, пока кладете на ортопедическую подушку мой гниющий контейнер для постепенно гибнущего мозга.
«Уходите», - все, что я могу выдавить из себя.
И вы уходите, прихватив со спинки стула старенький свитер с двумя маленькими дырочками от моли возле несколько раз аккуратно подшитого ворота.
Непроизвольный стон и рыдающее дыхание сдавливает грудь, когда я совершаю резкие попытки к подъему себя на ноги. Дикая и жестокая боль, в силе которой мне не хватает смелости признаться и по сей день ни врачу, ни человеку, присматривающему за мной.
Я не хотел, чтобы между нами случилось то, что случилось.
Вы возвращаетесь и садитесь рядом, на вас уже тот самый кофейный свитер, и вы молчите, а мне хочется избить вас так, чтобы вы больше никогда, никогда ко мне не приходили. Но я в вашем доме, и единственное, что должно поставить на свои места разбросанные игрушки и европейские сувениры внутри нас обоих - моя так ожидаемая смерть.
Сейчас вы так чопорны и красивы, как не были за последнюю неделю, вы бросаете взгляд полный жалости и презрения на мое искаженное судорогой лицо. Я чувствую складки кожи на переносице и морщины на лбу, вальсирующие волнами, переходящие в дрожь век и сухость горла. Вы трогаете их неустанно своим безразличием и внутренним конфликтом несостоявшейся любви одновременно. Вы трогаете их, и они снова движутся, я часто дышу и всхлипываю, пытаясь совладать с непослушными рефлексами, пока вы аккуратно, как только что сшитое свадебное платье, кладете меня обратно, возлагая мою мертвую голову на ортопедическую подушку.
***
Полная женщина облизнула губы, и ее взгляды побежали по стенам, соседям, моим глазам пытливыми сороконожками.
Бордовый тюрбан для шеи постепенно полз тяжелым питоном по ее широким плечам, словно кто-то содрал с него кожу, и он окровавленной мышцей силился добраться до пола и спрятаться под тень кушетки, куда не достанет вездесущий свет коридорных лампочек.
***
Три совершенно разные пары взглядов предстали передо мной, и я, как последний психотерапевт, выпытывал из этих людей собственную жизнь, передавшуюся им с того момента, как на белках их глаз мелькнуло мое отражение.
***
Руки лежали ровно на коленях, запястья, толщиной, словно с тонкую книгу, были увешаны большим количеством недорогих браслетов, какие иногда привозят моряки из путешествий в восточные страны. Она смотрит в пол, глаз не разглядеть, но я был почти уверен в их безжизненной пустоте. Девушка покойно разглядывала пылинки на своих туфлях и была холодна и неподвижна, как и ее руки.