Рассказ
Переполненный троллейбус, по - старчески сгорбившись и грузно переваливаясь пыльными боками, продолжает свой кольцевой маршрут. Его гармошки – двери, безвольно застывшие в двусмысленном положении – когда нельзя ни войти, ни выйти – уже не подчиняются водителю, а уступают только раздраженному натиску пассажиров, штурмом врывающихся в салон.
На конечной остановке салон опустел. Остались двое: женщина и мальчик. В тесноте я не заметил их раньше. Мальчик, озираясь в мою сторону, негромко с мольбой обращается к женщине, сидящей на сиденье у окна: «Мам, нам выходить. Уже второй круг едем!» При этом он старается взять ее за руки и помочь встать, но это у него не получается, женщина словно прикована к сиденью, и мальчику явно не хватает сил поднять ее.
Водитель, отметив путевку, возвращается на свое место. Входят новые пассажиры: женщины и мужчины, молодые и пожилые, и, бросив понимающий взгляд на двоих, преимущественно отворачиваются, чтобы уже остальной путь их не замечать.
Мальчик не садится, он стоит рядом с матерью, которую от духоты совсем разморило. Она откинула назад голову и, привалившись плечом к окну, вяло отмахивается от надоедливого сына. Ее руки с ухоженным маникюром, не совершив жеста, безвольно падают на колени. Иногда она пытается что – то ответить сыну, но членораздельной речи не получается.
Мальчик, совершая над собой усилие, пытается вновь помочь встать матери и срывающимся голосом твердит: «Наша остановка, мам. Выходим!»
Он твердит эти слова, словно заклинание. Маленькими, в цыпках, руками пытается он отвести беду от матери, предлагая ей помощь, надеется найти поддержку и взаимопонимание всегда таких понятливых и ласковых рук матери – пытается и не находит!
От любопытных, скептических, пренебрежительных взглядов школьнику не по себе. Огромные, как у затравленного зайчонка, глаза, неизвестно каким чудом до сих пор не расплескали отчаянных слез. Боль, ужас и стыд, сплетясь в жуткий и неумолимый в своей безысходности ком, прочно и цепко заполнили эти ясные детские глаза. Мальчик вздрагивает на каждой остановке, когда открываются двери, он уже хочет выйти с матерью на любой остановке, чувствуя там, за дверями, спасение.
Пожилая женщина, наблюдавшая сцену, не выдерживает и призывает мужчин – «если есть таковые» - помочь мальчику. Однако получается хуже: пьяная злобно бранится, сопротивляется и после минутной вспышки гнева снова впадает в дремоту, а школьник, с трясущимися губами и отчаянным подбородком, терпит и эти взгляды, и эту неумелую помощь, и свое жалкое положение – мать ему дороже.
Для него это не пьяная женщина, для него это попавшая в беду мать, и любовь к ней всего сильнее. А любовь в каждом его жесте, движении так еще нуждающегося в помощи и ласке существа, которое каждой клеткой своего худенького тельца восстало против всего кажущегося сейчас ему враждебным мира; восстало в защиту самого дорогого, самого сокровенного, пока еще до конца не осознанного чувства любви к матери, которое, несмотря ни на что, навсегда будет жить в его раненой душе.
Виктор Попов