Однажды Серёжка, мужичок лет шести, проснулся ранним утром,
потяну-улся...
Был месяц май.
Солнце било в открытое окно, прямо в ту точку на мамином флаконе с духами, откуда взрывался фонтан разноцветных хрустальных искр.
Сережка засмеялся и спрыгнул с постели. Засунул ноги в сандалии и в одних трусиках — на животе якорёк нарисован — выскочил из дома.
Посмотрел на синее небо, в котором сливочно плавилось солнце, на цветущие вишни, на сирень за забором, на важно шагающих перед порогом куриц — и его сердце надулось радостным воздухом, как огромный воздушный шар!
Шар давил прямо на сердце. Было приятно, но… и в то же время немножко больно.
«Наверно, это счастье?», — подумал Сережка.
Счастье его было огромным. И оттого невыносимым.
«Чуть-чуть бы убавить, а то задохнусь», — подумал Сережка.
И первой, к кому он бросился за спасением, была, конечно…
— Мама! — закричал Сережка.
— Я ту-у-у…. оженька-а-а… — донеслось из малинника.
Серёжка побежал по саду к старой груше, вокруг которой густо росла малина. Мама в белом платочке наклонялась в заросли, поднимала голову, вскидывалась, и опять резко наклонялась — как будто плыла по зелёной гуще малинника.
— Мамочка, миленькая! — сказал Сережка, и горло у него перехватило от любви, — дай я тебя поцелую!
— Что ты, сыночка, — ласково сказала мама, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони в брезентовой перчатке, — я малинник прорежаю, вон, вся в колючках. Потом, потом, радость моя: докончу, умоюсь и поцелуемся… Иди к Анютке на озеро.
Озером в Серёжкиной семье называли небольшой бассейн за садом, который папа вырыл для уток.
Серёжкина младшая сестра Анютка сидела на краю бассейна и шевелила в воде смешными толстенькими пальчиками ног. Две утки, плававшие рядом, то и дело окунались с головой в мутную воду, хватая эти пальчики. Наверно, думали — это червячки такие аппетитные...
От щекотки Анютка падала на спину и хохотала. Она была вся мокрая, грязная и совершенно счастливая. Ясно было видно, что ещё и Серёжкино счастье ей уже ни к чему.
Тут откуда-то с дороги потянуло нагретой кожей салона, дымом и бензином.
«Папа «Волгу» ремонтирует!» — догадался Серёжка, подпрыгнул два раза на месте, чтоб немножко утрясти то, что его распирало внутри, и побежал на запах.
— О, привет, сын! — сказал из-под машины папа, увидев поцарапанные в мальчишеских житейских передрягах знакомые ноги, — помогать будешь?
— Буду, — ответил Сережка, — только дай я тебя, папочка, сперва поцелую!
— Эт-то ещё что за девчачьи речи! — притворно сердитым голосом прорычал из-под днища автомобиля папа. — Ты мужик, Серый, или нет?! Мужчины не целуются! Подай ключ десять на двенадцать.
Серёжка подал под машину ключ десять на двенадцать и украдкой сунул пятерню в банку с солидолом.
Ощущение было — класс!
Жирно, густо и пахнет по-мужски, настоящим шофёром.
Серёжка смачно помял солидол, вынул руку из банки и увидел, что по дороге идёт бабушка и несёт хозяйственную сумку, из которой выглядывают кирпичи белого хлеба.
Серёжку всегда смешило, что такой хлеб называют «кирпич». Какой же это кирпич, если он мягкий, белый и страшно вкусный?! Серёжка мог есть этот хлеб в любое время дня.
Особенно утром, с молоком…
И вот, бабушка — какая хорошая! — встала пораньше, сходила в магазин (хотя всегда-то она ворчит: «Ой, ноги крутит, совсем ходить не могу…») и несёт к завтраку своим любимым внучатам свежего хлебца.
Забыв об испачканной руке, Серёжка кинулся к ней.
— Бабушка, миленькая, дай я тебя поцелую!
Но бабушка ахнула и отшатнулась от внука, как от чужого.
— Серёжа, где это ты так перепачкался, озорник? Ужас с этим ребенком!
Серёжка посмотрел на свою обсолидоленную лапу, вздохнул и побрёл за бабушкой — отмываться…
Через двадцать минут Серёжка опять вышел во двор.
На сердце по-прежнему давил воздушный шар: бабушка хоть и не стала целоваться, потому что немножко сердилась, зато накормила свежевыпеченным хлебом. Нанюхавшись хлебного духа и запив краюху парным молоком, мальчик почувствовал, что счастье его стало ещё невыносимее!
Серёжка остановился посреди двора.
По дороге, тренькая на кочках звонком велосипеда, проехала почтальон тётя Таня. Вот она тормознула перед Серёжкиной калиткой, опершись на одну ногу, достала из своей почтальонской сумки газету и ещё что-то…
— Серёжка! — закричала тётя Таня. — Тебе журнал пришел! И письмо из города, наверно, от другана твоего, Витьки! Кидаю всё в ящик, забери!
И помахав на прощание рукой, тетя Таня отчалила к воротам соседей — Ковалёвых.
Серёжка подбежал к почтовому ящику и вынул яркий журнал, который всегда радовал его рассказами о путешествиях вокруг света, и письмо.
Точно — от Витьки. Друга-то родители в прошлом году в город увезли. Витька теперь в многоэтажном доме живет. Но Серёжку не забывает!
Счастье Серёжки стало шириться, шириться в груди, грозясь взорваться…
Тут взгляд мальчика упал на почтовый ящик.
Ящик был ярко-синий, блестящий, новенький. Никогда Серёжка не присматривался к нему, а тут увидел: вон какая пупочка на нём красивая! И замочек золотой — прелесть просто! И буквы здоровские, пузатенькие, и весь он такой хороший…
— Ящичек, миленький, дай я тебя поцелую! — сказал Серёжка.
Почтовый ящик не возражал, и мальчик несколько раз вкусно приложился — м-м, м-м, м-м! — к его прохладному, и — одновременно — приятно нагретому солнцем плоскому тельцу.
И сразу стало легче дышать Серёжке.
Он ещё немножко полюбовался ящиком, свистнул, и с лёгкой душой побежал к бассейну.
«Жалко Анютку, глупую, — мелькало в мозгу Серёжки. — Столкну-ка её, что ли, в воду. Всё ж полегче ей станет… Ведь быть счастливым, оказывается, так тяжело…»