читая Павла Басинского "Лев Толстой.Бегство из рая"
Осенней поре ненастной
под стать и толстовский норов.
Зажегся в Поляне Ясной
свет преддорожных сборов.
Граф как пацан робеет:
«Не разбудите Софу».
Знает, его затея
выльется в катастрофу.
Всё обошлось. Карета
с доктором, саквояжем.
Завтра во всех газетах
будут судить: «Куда же?»
В ночь, в темноту, к народу,
к земскому пересуду.
В ноябрь и в непогоду,
на сквозняки, в простуду.
«Что граф сказал вояжем?»
«Толстой себя подытожил!»
Но главное – не «куда же»,
главное – «от кого же».
*
Ну, от жены, наверно.
Столько терпели, пОлно.
Может, от жизни ленной.
Может, от мысли вздорной.
Когда на пороге старость,
какая тут к черту «глыба»!
Что-то внутри сломалось,
и он из процесса выбыл.
В школьных учрежденьях
читают его с упорством.
А собственное убежденье,
что грех это, крючкотворство.
Последователи ученья –
прием их скорее вахта.
Помимо «непротивленья»
им бы немного такта.
Крестьяне идут с прошеньем,
студенты и гимназисты,
писатели с сочиненьем,
а то порой и бомбисты.
Всем им себя кусочек.
Тут не до самоедства.
Лишь жалобы между строчек
да подготовка бегства.
Что ни задумай – много!
Что ни реши – сомненья!
Ведь от себя такого
нет и вдали спасенья.
Да, от себя такого,
барина с антибарством,
сложного и простого,
не убежать в пространство.
Не излечить скитальством
душу, что одинока.
И просится постояльцем
тело в обитель Бога.
Туда после отлученья
путь не цветами услан.
И все же без объясненья.
В Пустынь? Конечно, в Пустынь!
*
Им повезло с вагоном,
дали второго класса.
Граф говорил с народом
и приобщался к массам.
Но все часы движенья
доктор был недоволен:
нужно ли то общенье, –
Лев Николаич болен.
Вот с кучером на пролётной
граф почти не общался.
Думал, как встретят в Оптиной.
Видимо, волновался.
Напрасно. Монах-паромщик,
гостинники, все любезны…
Откушали: каша, борщик.
И номер совсем не тесный.
Ночью спалось покойно.
Почти ничего не снилось.
Немного скрипела койка.
Встали, как прояснилось.
Вкус монастырской булки
на завтрак, чай с карамелью.
И граф уже на прогулке,
сегодня с конкретной целью.
У стен монастырских белых
есть маленький домик старца.
У графа к тому есть дело.
Надо бы повидаться.
Нынешний настоятель
слишком официозен.
Либо уж сам Создатель.
Либо старец Иосиф.
Тот, хоть и слаб, недугу
не даст святым духом править.
Им есть, что сказать друг другу,
да точки над «и» расставить.
Конечно, тревожить старца
неловко и даже стыдно.
«Вот если бы тут остаться!
Пожить. А там будет видно».
*
Граф прогулялся садом.
Тихим осенним утром
что-то витало рядом
и проникало внутрь.
Вспомнилось: утром летним
он мальчиком лет в двенадцать
бродил по дорожкам этим –
«Всё-таки, оставаться!
ПОлно уж! Помириться.
Постричься. Пахать до поту.
Вот только бы не молиться!
Бог милостив за работу».
*
И царь, и синод, и запад
покрестятся во спасение.
Все они очень ждали
этого примирения.
Спокойствие так возможно
в России и двух столицах!
Из «Искры», отнюдь не божьей,
пламя не разгорится.
Не встанут интеллигенты
под флагом багряно-красным.
А прочие элементы
без первых не так опасны.
В стране поутихнут страсти.
Помирятся Совесть с Богом.
Не будет потом у власти
ни рыжего, ни рябого.
Тома их бредовых истин
схоронят в комодах с молью.
И миллионы жизней
не будут питать их кровью.
Все станется по-другому
у будущих поколений.
Ну, подойди же к дому!
Ну, преклони колени!
*
И вдруг, не дойдя до двери,
граф начал ретироваться.
Вспомнилось, что по вере
всем нам должно воздаться.
У церкви же нет ответов
вопросам, казалось, детским:
«Зачем я живу на свете?
И что происходит, если…?
Вот если помру, родимый,
душа отлетает в выси.
Спорно, но объяснимо.
А что происходит с мыслью?
И что есть предназначенье?»
Тут он себе напомнил,
что совесть – его спасенье
от ветхой церковной догмы.
Согласен в вагон плацкартный
и на ночлег с клопами,
но только не на бездарный,
позорный союз с попами.
Когда разведен с женою
(с церковью, фигурально),
то дальше всё остальное
с нею не актуально.
Стало быть, на свиданье
к бывшей жене любовник?
Или же с покаяньем?
С посохом как паломник?
( Кстати, насчет супруги:
«Как там Софья Андревна?
Не наложила б руки!
Всё ж отписать, наверно».)
*
А из окна Иосиф,
видя его сомненья,
ждал, что оставит гордость,
войдёт на благословенье.
Он примет его, обнимет –
прощенье блудного сына.
Но самому окликнуть…
Тоже, увы, гордыня.
*
Монахи сошлись к парому.
Скорбные. Попрощаться.
Граф убежал из дому.
Теперь он бежит из братства.
Где-то над миром реет
призрак войны и бунта.
А здесь только тихий берег.
И русский печальный Будда.
В мире его деянья
чтут как венец творенья.
А здесь он без покаянья.
И тяжелы сомненья.
*
Но может быть мысли графа
не о судьбе народа.
О том, что не взял он шарфа -
а ветрено, непогода.
Доктор лекарство просит
принять, да и надо вроде…
И на исходе осень.
И жизнь уже на исходе.
Хрупкий ледок на лужах.
Голуби хохлят перья.
Верою он натружен.
«Прости, господи, за неверие».
Паромщик потянет тросом,
и ветер с воды сильнее.
Да, на исходе осень,
но жизни она длиннее.